Факт остаётся фактом. Введённые в полное заблуждение демонстративным передвижением русских воинских частей в районе Джульфы на левом фланге турки до самой последней минуты полагали, что в наступление в направлении на Битлис должен перейти 4-й армейский корпус противника.

Вот почему события утра 28 декабря 1915 года стали для султанского командования полной неожиданностью. А первая телеграмма, пришедшая в Стамбул из Эрзерума, сообщила о катастрофе на Кавказе. Ничего не подозревавшие и не опасавшиеся перед Новым годом командующий 3-й турецкой армией Махмуд Камиль-паша и его начальник штаба германский полковник Гузе даже уехали, с разрешения военного министра, с фронта в отпуск к своим семьям.

Там, в тылу, и застала двух главных начальствующих лиц султанских войск на Кавказе срочная телеграмма. Она была предельно кратка:

«Русские начали наступление почти по всему фронту. Фронт прорван в нескольких местах. Направление главного удара русских — на крепость Эрзерум».

Перешедший первым в наступление 2-й Туркестанский корпус генерала Пржевальского едва не споткнулся в первые же дни о сильные вражеские укрепления на вершине горы Гей-даг. Её пришлось брать соединёнными усилиями двух дивизий — 4-й и 5-й Туркестанских стрелковых с помощью артиллерийского огня. Многократные атаки с целью взлома Вражеской обороны велиеь в полосе восточнее озера Тортум-гель до селения Веран-тап.

Левый фланг туркестанцев с выходом на перевал Карачлы и к селению Кепри-кей неожиданно для турок повернул на запад, а не пошёл вперёд по более удобным горным дорогам. Такой ход русских привёл в замешательство неприятеля. Ему стало ясно, что «Юденич-паша» затевает что-то серьёзное.

Генерал Юденич интуитивно повернул ночью батальоны армейской пехоты с Ольтинского и Эрзерумского направлений в сторону перевала Мергемир. Убеждённое в том, что главный удар русские будут наносить силами 1-го Кавказского корпуса, турецкое командование оставило без должного внимания этот горный участок. Именно здесь, пробиваясь сквозь вьюгу, наступали бойцы генералов Волошина-Петриченко и Воробьёва.

После 2-го Туркестанского корпуса в наступление перешёл 1-й Кавказский. Атаки шли с большими потерями: сильные оборонительные позиции стойко удерживались их защитниками. Всё же сдержать натиск кавказских войск они не смогли и стали с боем то там, то здесь отступать с передовой линии обороны.

Обеспокоенный низкими темпами начавшегося наступления командующий Отдельной армии связался по телеграфу с командиром 1-го Кавказского корпуса генералом Калитиным:

   — Пётр Петрович, как идут дела?

   — Пока туго. Турецкие позиции у Кизил-килиса оказались намного прочнее, чем доносила разведка.

   — Как ведёт себя неприятель?

   — Обороняется отчаянно. Местами контратакует и не пасуют перед нашими штыковыми атаками.

   — Кизил-килис надо взять как можно скорее. В противном случае турки успеют подтянуть сильные резервы к Гуджибогазскому проходу.

   — Узел вражеской обороны корпус возьмёт в ближайшие два-три дня. Ввожу в дело вторые эшелоны.

   — Нужна ли помощь от армии?

   — Николай Николаевич, пока армейских резервов корпусу не требуется. Управимся собственными силами.

   — Вашему соседу справа поставлена задача поддержать давление на Кизил-килис.

   — Генерал Пржевальский уже известил меня об этом.

   — Согласование совместных действий по месту и времени ведите только шифровками по искровым станциям.

   — Понял.

   — Разведку ведите беспрестанно.

   — Вперёд высылаются усиленные казачьи разъезды. Хорошо зарекомендовала себя Маньчжурская партизанская конная сотня.

   — Есть ли в ней участники Русско-японской?

   — Есть и немало.

   — Окажите любезность: передайте от меня маньчжурцам благодарность за выказанную отвагу в эти дни.

   — Будет исполнено, Николай Николаевич.

   — Давление на отступающих турок не ослабляйте. В противном случае они могут закрепиться на каком-то из горных перевалов.

   — Такая задача командирам дивизий мною поставлена.

   — С Богом, Пётр Петрович, информируйте меня о всех деталях наступления...

Калитинский корпус усилил своё атакующее «дыхание». Особенно жестокий бой кипел 31 декабря в схватке за Азап-кейскую позицию. В ночь на Новый год, в метель, 4-я Кавказская стрелковая дивизия наконец-то прорвала вражеский фронт. Из Тифлиса незамедлительно следует победная телеграмма на имя императора Николая II в его Могилёвскую Ставку. Великий князь Николай Николаевич-Младший спешит доложить об успехах:

«Сегодня утром дивизия генерала Воробьёва прорвала линию турецкого фронта. Наступление Отдельной армии развивается успешно».

Ставка Верховного главнокомандующего ответила предельно кратко:

«Поздравляю моих кавказцев. Николай».

...Новый 1916 год войска Отдельной Кавказской армии встречали в победном наступлении едва ли не по всей линии фронта.

Наступление велось по всей позиционной полосе задействованных в районе прорыва войск трёх армейских корпусов. Наиболее упорное сопротивление турки оказывали по обоим берегам реки Араке, по долине которой пролегали удобные пути в Эрзерум.

Командующий Кавказской армией теперь дневал и ночевал «за рабочим столом». Донесения из войск шли непрерывным потоком. Полученную информацию требовалось осмыслить, проанализировать, «положить» на карту. В начале января Юденич только раз надолго оторвался от дел. Случилось это так.

В кабинет генерала вошёл дежурный по штабу. Оторвавшись от бумаг, Юденич спросил офицера:

   — Что у вас?

   — Ваше превосходительство, прибыл первый транспорт с ранеными из долины Аракса.

   — Где сейчас раненые?

   — Разгружаются в эвакуационном госпитале. Дальше другим транспортом будут отправлены в Карс и Тифлис.

   — Прикажите подать мне и адъютанту коней. Съезжу к раненым, послушаю, что нижние чины думают о наступлении.

В казарменном одноэтажном каменном здании эвакуационного госпиталя было по-зимнему темновато. Раненых прибыло много, и фигуры в серой от шинелей толпе выделялись только белыми повязками на головах, руках, ногах.

Николая Николаевича, давно привыкшего к фронтовой жизни, поразили спокойные, даже какие-то сосредоточенные лица раненых солдат. Словно что-то особенное залегло в их глазах, видевших смерть на поле брани, в складках сжатых от боли губ. Командующий остановился около совсем молодого солдата, спросил его:

   — В бою был в первый раз?

   — Впервой, ваше высокоблагородие.

   — Сам откуда будешь?

   — Из рязанских. Рижского уезда, деревня Бугровка.

   — Что, страшно было в бою?

   — Страшно... Но только сперва. Потом попривык.

   — Солдат виновато, словно стыдясь своей слабости, опустил глаза.

   — Куда ранен?

   — В грудь. Пуля там застряла. Не болит, но говорить трудно, потому и голос у меня тихий стал.

   — Ничего, держись. В госпитале тебя поправят.

Другой раненый, к которому обратился Юденич, оказался разговорчивее и бойчее, чем первый. Слегка улыбаясь, он стал торопливо рассказывать о себе:

   — Пуля — ерунда. Да и стреляет турок неважно. Сначала — немножко эдак жмёшься: засвистит справа — гнёшься влево, а слева слышишь — з-з-з... опять вправо. Потом на самого себя смешно делается: просвистела, так уж не укусит.

   — А как тебя ранило?

   — В атаку шли. Как щёлкнет пуля в руку, я о том и не догадался сразу. Так, обожгло, что-то на минутку и прошло. Чувствую вдруг — рукав мокрый. Глядь, а он весь в крови! И как увидел это, так сразу и ослабел. То стрелял, бежал с ротой, падал на землю, опять бежал вперёд. А тут сразу и ноги подкосились, и винтовку удержать не могу, в глазах круги пошли.

   — Кто тебе первую помощь оказал? Ротный санитар?

   — Никак нет, сам. Ну присел и давай перевязку делать. Бинты, там, и всё, что нужно, теперь у каждого солдата есть, дате высокоблагородие.