Во фронтовых сводках января и февраля последнего для России года Первой мировой войны с Кавказа приходили удивительные сообщения. Полки воинов-кавказцев ходили в атаки и продолжали одерживать победы над врагом.

17 февраля1917 года 19-й Туркестанский стрелковый полк, которым теперь командовал полковник Хромых, по собственному почину овладел турецкими позициями на вершинах хребта Ики-Сиври — на высоте в 3300 метров. Неприятель был прогнан с самых благоприятных для обороны позиций в горах и даже не попытался вернуть их себе назад. Не поддержанные в наступательном порыве соседними полками туркестанские стрелки дальше не пошли.

Этот боевой эпизод в биографии Отдельной Кавказской армии оказался примечателен следующим. Прославленный многими боевыми подвигами в годы Великой войны полк туркестанских стрелков был укомплектован офицерами гвардейской пехоты, попросивших перевода на Кавказ, где русские войска «ещё дерутся по-настоящему».

Такой своеобразный протест офицеров российской гвардии на характер войны на Русском фронте получил самую широкую огласку. И вновь на страницах газет, за исключением разве что самых оппозиционных, прозвучало имя генерала от инфантерии Н.Н. Юденича, полководца, который продолжал воевать наступательно и победно.

В середине февраля у командующего Отдельной Кавказской армией состоялся последний телеграфный разговор с императором Николаем Н, находившимся в Могилёвской Ставке:

   — У аппарата Верховный главнокомандующий. Докладывайте.

   — Ваше величество, со взятием города Эрзинджана достигнут стратегический предел в наступательных возможностях подчинённой мне Кавказской армии.

   — Разве для России на Кавказе появился предел?

   — Да, всему есть пределы на войне, ваше величество.

   — Почему вы так считаете, Николай Николаевич?

   — Армейские коммуникации растянулись в горной, совершенно дикой местности на 500-600 вёрст. Продовольственные транспорты вынуждены сами съедать большую часть доставляемого провианта. Топлива почти нет. О проблемах санитарных, людских, боевого обеспечения я докладывал вам в Ставку ранее неоднократно.

   — Каково ваше личное мнение? Вы же человек с именем.

   — Ваше величество, роль Кавказской армии на сегодняшний день в стратегическом отношении закончена.

   — Вы зря так считаете, Николай Николаевич. Есть идея — в апреле взять Царьград комбинированной атакой — с моря и суши.

   — Овладеть столицей большого государства? Овладеть черноморскими проливами и городом с миллионным населением с его береговыми крепостями?

   — Да, именно такая идея появилась в нашей Ставке.

   — Но у такого стратегического замысла должно быть твёрдое, реальное обоснование.

   — Вы считаете его нереальным?

   — Ваше величество, у вверенной мне армии на сегодняшний день нет реальных сил, резервов и материальных средств выйти к Константинополю через Анатолию.

   — Но ведь об этом помышляли такие великие полководцы России, как генерал-фельдмаршалы Иван Иванович Дибич-Забалканский[17] и Иван Фёдорович Паскевич-Эриванский. И ещё совсем недавно ваш тёзка Муравьев-Карский.

   — Но в тех русско-турецких войнах была совсем иная ситуация и иное соотношение сил. В этой войне русской армии не пройти через Анатолию к Царьграду.

   — Вы уверены в этом?

   — Точно так, ваше императорское величество. Это мнение и моего армейского штаба.

   — Генерал, у вас же много блестящих побед. Вы герой Сарыкамыша и Эрзерума. Надо верить в новые победы.

   — Это уже не для Кавказа. Мы здесь исчерпали себя.

   — Вы зря так, Николай Николаевич. Не стоит чрезмерно сгущать краски. Через месяц штаб Ставки вышлет вам свои соображения на сей счёт.

   — Потребуются ли Ставке Верховного главнокомандующего соображения штаба Кавказской армии?

   — Это на решение моего начальника штаба генерала Михаила Васильевича Алексеева.

   — Вас понял. Какие будут указания Верховного вверенной мне Кавказской армии?

   — Пока держитесь на занимаемых позициях. Ваша армия скоро получит новые задачи, скорректированные с действиями союзников на Ближнем Востоке.

   — Будут ли при этом учитываться интересы России на Кавказском театре, ваше величество?

   — Естественно, будут. Но мы не можем и не учитывать наши союзнические обязательства.

   — Вас понял.

   — Есть ли ко мне вопросы?

   — У меня есть одно пожелание, если позволите его высказать.

   — Да, конечно. Слушаю вас, Николай Николаевич.

   — В определении новых задач Кавказской армии штаб Ставки пусть подходит реально.

   — Хорошо. Ваше пожелание будет передано мною генералу Алексееву для сведения...

Юденич сам понимал, что теперь главное для войск его армии было удержание занимаемых позиций. Политические противоречия делали русскую армию такой слабой духом, как не было в другие времена.

Командующий всё время старался быть в стороне от ветров политических бурь, стремясь заниматься исключительно фронтовыми заботами и делами. Но он уже постоянно замечал за работниками армейского штаба, что те ждали с нетерпением известий не с фронтов, как раньше, а из столичного Петрограда.

Но так было не только в юденичском штабе. Так было и в окопах, госпиталях, армейских тылах. Вести же из бурлящего политическими страстями столичного Петрограда приходили обычно самые противоречивые и с большим опозданием. Порой Николай Николаевич с большим трудом разбирался в сути происходящего.

Кавказ для России в 1917 году оставался далёкой окраиной, с мнением которой в центре политики особо не считались. Командующий Кавказской армии не раз ощущал это на себе. С ним императорское окружение в вопросах политических почти никогда не советовалось.

Огромная Российская держава, маленькой частью которой была Кавказская армия, со дня на день ждала каких-то перемен к лучшему. И за все тяготы военного времени, многие тысячи погибших и искалеченных воинов-фронтовиков простые люди-россияне, всё больше и открыто винили одного-единственного человека. Царя Николая II.

Россия стояла на пороге февральских политических потрясений 1917 года, которые обрушили не только её государственные устои, но поставили на путь саморазрушения Русскую армию. Командующие фронтами, флотами, армиями, корпусами, дивизиями в полном бессилии взирали на процесс разложения Российской Императорской армии и флота.

Приближалась Русская смута, как образно назвал в своих мемуарах события 1917 года генерал Антон Иванович Деникин. На Кавказ эта Смута пришла с известным опознанием.

Юденич с тревогой наблюдал за тем, как у него во фронтовом тылу с каждым месяцем активизировали свою политическую, а для армии разлагающую деятельность различные кавказские комитеты и партии.

События в далёком от Кавказа Санкт-Петербурге не заставили себя долго ждать. Трудно сказать, был ли к ним готов боевой генерал Юденич или нет. Об этом он не высказывался даже в кругу доверенных лиц.

В первый день нового 1917 года юденичский штаб доложил в Могилёвскую Ставку данные о численности и состоянии Отдельной Кавказской армии. Она имела 247 батальонов пехоты, 236 сотен и эскадронов конницы и 546 орудий. Это была большая военная сила.

Обращало на себя внимание то, что почти вся её конница являлась казачьей — имелось всего 18 драгунских эскадронов Кавказской кавалерийской дивизии. Небезынтересно было отметить и то, что из семи корпусных генералов пять были казаками — генералы Калитин, Пржевальский, Баратов, Абациев и Чернозубов.

В Ставке Верховного главнокомандующего Николая II надеялись, что заметная казачья прослойка спасёт Кавказскую армию от революционных потрясений. Но в том окружении последнего Романова заблуждалось.

Поводами для недовольства солдатской массы служили прежде всего сами условия фронтовой жизни. В своих воспоминаниях начальник 66-й пехотной дивизии, которая занимала позиции за Шайтан-даг (Чёрная гора) в районе Огнота с осени 1916 по весну 1917 генерал И. В. Савицкий писал следующее: