«Мы были перегружены оружием, боеприпасами, — вспоминает В. Р. Ковалев. — Мне, Коле Воронкову и другим пришлось нести опорную плиту, ствол и мины. Было тяжело и страшно. Но все же кто сполз, кто прыгнул… Некоторых потянуло на дно. Но капитан был рядом и помог нам».

Высадка Западного отряда началась около двух часов пополуночи, когда над морем и побережьем слоился густой туман, струился дождь. Смутно светила тесная полоска песчаного пляжа, манила пехотинцев. Но до нее еще надо было добраться. Поднимая над головой автоматы и «ручники», раздвигая грудью неподатливую, обжигающую холодную воду, бойцы упрямо шагали по неверному дну. Ватники сбросили на катерах, но и набрякшие вещмешки, шаровары, сапоги тянули пудовым грузом.

В полусотне метров от берега стрелки взяли оружие на изготовку и открыли огонь. Навьюченные своими минометами, боеприпасами, некрасовцы едва поспевали за ними.

Округлые глыбы дюн заискрились ответными выстрелами.

Из-под ног внезапно ушла земля: минометчики ступили в глубокую промоину. Некрасова захлестнула волна, унесла пилотку, но он тотчас вынырнул и на плаву огляделся. Слева тонул Ковалев. Барахтаясь, захлебываясь, он не выпускал из рук «трубу». Гвардии капитан бросился к нему, обхватил за плечи и вместе со стволом миномета вытолкнул на мель. Еще горше пришлось Воронкову. Его топила увесистая опорная плита. Рубя саженками, Некрасов подплыл к нему, помог выбраться из глубины. Вдвоем они выскочили на берег.

Впереди бежали пехотинцы, карабкались на крутой откос.

По гребню дюн пролегала немецкая траншея, из нее беспорядочно били автоматы и пулеметы. К счастью, наши стрелки оказались в «мертвом пространстве», и первые пули их миновали. Гвардии капитан понял, что его поддержка необходима именно сейчас. Огневую позицию занял у самого уреза воды. Волны лизали опорные плиты, впечатавшиеся в песок. Мины были наготове — в руках, прицепленные к поясу, связками перекинутые через плечо. В секунды зарядили три уже установленных миномета, и грянул первый залп — на самую близкую дистанцию. «Хвостатые» взметнулись над дюнами, рванули на гребне.

— Как только мы зацепились за клочок земли и под обстрелом побежали к высоткам, минометчики сразу же дали огонь, — рассказывает комбат Конов. — Не скажу точно, сколько мин они выпустили. Вероятно, штук по пяти каждый расчет, и нас хорошо поддержали…

Ворвавшись в траншею, десантники завязали рукопашную и быстро одолели противника. Фашисты сдавались, бежали прочь. Преследуя их, наши стрелки встретили главные очаги вражеской обороны — то были долговременные укрепления, оборонявшие подступы к военно-морской базе — крепости Пиллау. Справа и слева, в глубине песчаных холмов простирались бункеры, блиндажи, казематы, а поодаль и доты. Чернели провалы бойниц, серели бетонные плиты, торчали трубы вентиляции. Все это возникло перед глазами, в десятках шагов…

Бой, который тотчас разгорелся в недрах высоких дюн, несомненно, представляет собой загадку. Как это в течение неполного часа (комбат считает, что он длился минут пятьдесят) шесть сотен наших автоматчиков, пулеметчиков и минометчиков, только что выбравшихся на сушу, сумели одолеть врага, который, по крайней мере, втрое превосходил их по численности, был укрыт бетоном, имел не только стрелковое, но и артиллерийское вооружение?

Безусловно, нашими союзниками были внезапность и дерзость. Пленные немцы потом показывали, что ждали нападения в полночь и, вероятнее всего, со стороны пролива Зеетиф, а потом расслабились, задремали, утратили бдительность. Но к этому следует добавить, что в конце апреля сорок пятого, как замечали наши солдаты, «немец стал не тот, что прежде». Большинство державших оборону помышляло не столько о сопротивлении, сколько о бегстве. Ждали пароходов, барж, которые прямо с косы эвакуируют их в Германию. Выросшие на гребне и показавшиеся гигантскими фигуры наших пехотинцев парализовали их волю, повергли в ужас.

«Враг был ошеломлен внезапностью, — характеризует этот бой генерал Галицкий. — Оказав незначительное сопротивление, подразделения противника сдались в плен».

Наши пехотинцы растеклись по подземельям.

— Из траншеи я кинулся в блиндаж, — вспоминает комбат. — Скатился по бетонным ступеням. Выхватил гранату. Вбегаю. Немец у телефона. «Хенде хох!» Перепуганный, он вскочил, поднял руки. Я его разоружил. Подумал: «Куда девать?.. Ведь их сотни…»

Но были и яростные стычки. В истории Городокской дивизии сказано, что в этом бою отличились пулеметчики — четырежды орденоносец Калинин и кавалер орденов Славы комсорг Китальный. Они не только прикрыли высадку и бросок стрелков, но огнем очищали траншею, били по амбразурам. Китальный гранатами уничтожил минометный расчет врага, а Калинин в блиндаже взял в плен трех офицеров и трех солдат. Один — шестерых! А группа бойцов под командованием гвардии капитана Пронина через тридцать минут после высадки уничтожила до 90 гитлеровцев и взяла в плен до 120.

После первых залпов гвардии капитан получил подкрепление. Все расчеты собрались на мокром песчаном пляже. Сюда же моряки-катерники доставили на шлюпке весь запас мин. Верный правилу «Не вижу — не стреляю», Некрасов вслед за пехотинцами вскарабкался на дюны и, быстро оценив обстановку, понял, что в ближайшие минуты он и его подчиненные нужны для рукопашного боя.

— По одному у минометов, остальные — за мной! И два десятка его бойцов с автоматами и гранатами ворвались в подземный гарнизон.

— Шабанов, Гладков, Воронков, Давиденко, я и другие, — рассказывает Ковалев, — бросились за гвардии капитаном… Он кинул две гранаты в вентиляционную трубу, а потом влетел в бункер. Там он взял два немецких пулемета… Мы тоже брали оружие, пленных…

— Я несколько раз видел Некрасова при штурме укреплений, — вспоминает комбат. — С автоматом, гранатами он и его минометчики прочесывали укрепления, выводили пленных немцев… Напористости, решительности ему, как говорится, было не занимать. И еще хочу подчеркнуть одно обстоятельство. В этой круговерти, нашей разобщенности по бетонным норам немудрено было растерять людей. Роты перемешались. Но гвардии капитан своих всегда видел, и когда подземная схватка закончилась, он сразу собрал роту, доложил мне и получил новую задачу.

Пленных оказалось так много, что это внушало командованию десанта самые серьезные опасения. Как записано в истории дивизии, после высадки на побережье было захвачено около полутора тысяч фашистских солдат и офицеров. Целая воинская часть! Их собрали на пятачке у самого берега и приставили к ним более чем скромную охрану, — много ли мог выделить десант, которому предстояло решать свою главную задачу. Как еще поведут себя эти сотни притихших, испуганных фашистских солдат, лишенных оружия, но, быть может, еще не сломленных? Они оставались в ближнем тылу нашего отряда, как кастет, занесенный над головой. Но никто из бойцов и командиров и пальцем не тронул пленных. Только иногда с тревогой посматривали на темную шевелящуюся в предрассветных, сумерках массу немецких солдат.

Вскоре их потеряли из виду: отряд переместился. Оставив бетонные укрепления, гвардейцы вышли в центр косы Фрише-Нерунг. Некрасова тоже не устраивали огневые позиции у уреза воды. Надо было перевалить дюны и выйти в густой и влажный лес.

Шел пятый час утра. Туман рассеивался, и с высоты песчаных холмов открылись незнакомые окрестности.

Если, взобравшись на гребень дюн, рассматривать косу Фрише-Нерунг, то невольно удивишься. В районе высадки десанта ширина косы едва достигает шестисот метров, но противоположного берега, омываемого заливом Фришес-Хафф, даже в ясную погоду не видно. Обзор застилает лес, занявший низины, увалы. Слева темнеют домики поселка. Редкие сосны, склонившие свои вершины под морскими ветрами, продолжаются густыми порослями осины, ольхи, граба и редкими свечками берез. Вслед за песком дюн, как бы им в контраст, темнеет стоячая болотная вода, заливающая корни деревьев и кустарников. Лес прорезает тонкая полоска шоссе, изредка высветливают поляны.