«Дорогой дружище. Еще 23 июня получил твое письмо. Возгорел желанием ответить, но обстоятельства оказались опять сильнее меня. Кругом все загрохотало. Задрожала земля. Полетели в воздух тысячи тонн земли, металла. Началась артиллерийская подготовка — увертюра к большому сражению за Советскую Белоруссию. Уже Орша позади, Борисов под носом, а что дальше будет — увидим. Едва выбрал минуту написать тебе пару строк: война, Гоша! И вообще сказать, с 23 числа ни разу не получал писем: почта нас никак не догонит, мы шагаем по 20–30 км в день. Первые трое суток не смыкал глаз, а сейчас хоть 4 часа, но всхрапнул… Вот уж поистине — спурт…»

Это спортивное словечко «спурт» напоминало ему юность, родной город. Стрелку и бурные состязания на Москве-реке. Конечно, фронтовой спурт был куда тяжелей юношеского, спортивного…

…23 июня войска 11-й гвардейской армии ринулись в наступление. Дело пошло мучительно трудно. Десятки атак захлебнулись, и множество погибших бойцов и разбитых «тридцатьчетверок» остались на поле боя. Передовые дивизии задачу дня не выполнили. Сопротивление гитлеровцев было упорным, и особенно стойко держалась 78-я штурмовая дивизия немцев, снабженная новым оружием. Но 24 июня положение изменилось. Севернее Минской автострады нашим войскам удалось вклиниться во вражескую оборону, и тотчас в этот прорыв устремилась 83-я гвардейская Городокская дивизия.

Каждый метр брала с боя. Двигаясь южнее Выдрицы, полки переправлялись через десятки речушек, ручьев, шагали по зыбким болотам. И рота Некрасова, выбиваясь из сил, не отставала от стрелковых рот. С ходу развертываясь, минометчики открывали огонь, снова грузили на подводы свои «самовары», а то и навьючив на плечи стальные плиты и стволы, тащили их вдогон за пехотой.

В течение одного дня — 24 июня — войска 11-й гвардейской армии освободили 50 населенных пунктов. Два неглубоких клина в немецкой обороне обратили в широкую брешь в 30 километров по фронту и 15 километров в глубину.

Остров Юрьев, Киреево, Ласырщики, Осиновстрой, Завьялы — эти и многие иные деревни и поселки лежали на пути Леопольда, оседая надолго в памяти, а после операции — и в наградном листе. Но более всех ему запомнилась деревня Шалашино, лежащая на левом фланге наступления дивизии.

В эти дни по войскам 11-й гвардейской армии разнеслась весть о страшном злодеянии, которое учинили фашисты. О нем писали в армейской газете, рассказывали командиры и политработники. Неподалеку от деревни Шалашино Оршанского района, во вражеском штабном блиндаже, был обнаружен зверски замученный фашистами гвардии рядовой Юрий Смирнов. Он служил в 77-м гвардейском стрелковом полку 26-й гвардейской дивизии, которая наступала по соседству с Городокской дивизией.

Фашисты схватили раненого Смирнова. Допрашивали и пытали, чтобы выяснить, из какой он части, какими силами она располагает. Комсомолец, помня присягу, ничего не сказал врагам. Тогда они распяли его на стене блиндажа.

Леопольд прочитал газету вместе со своим другом гвардии старшим сержантом Баженовым и сказал:

— Я им этого никогда не прощу.

— И я, — ответил Баженов.

Позже, выступая на полковом митинге, Некрасов, как и другие бойцы и командиры, поклялся отомстить фашистам за их злодеяние:

— От возмездия они не уйдут!

Продолжая наступление, батальоны 248-го гвардейского стрелкового полка атаковали деревни Юрцево и Дубровку, на подступах к Орше. Со своего наблюдательного пункта Некрасов видел, как бойцы первого батальона короткими перебежками продвигались вперед и среди них был гвардии старший сержант Баженов. Укрываясь в воронках, он приблизился к немецкому блиндажу, подполз к нему метров на тридцать и, привстав, метнул в его дверь подряд три гранаты. Это был, конечно, не тот блиндаж, в котором гитлеровцы замучили Юрия Смирнова, а другой, но в нем находились фашисты из 78-й штурмовой дивизии, и им мстил за гибель товарищей, за пытки и изуверства отважный гвардии старший сержант.

Все, что мог, отдал в этом бою и гвардии лейтенант Некрасов. И накануне его рота воевала храбро и умело: уничтожила две огневые точки противника, а под деревней Завьялы — опорный пункт немцев с пулеметным расчетом. А у деревни Дубровка минометчики стреляли особенно метко. Некрасов под яростным обстрелом быстро подготовил данные для стрельбы и передал на огневые, и через минуту-другую грянули все шесть минометов. Снайперски били расчеты Шабанова и Иванова, пущенные ими мины угодили прямо в капониры немцев и уничтожили два миномета противника.

В этих наступательных боях, овладев Оршей и Борисовом, форсировав Березину, наши войска нанесли противнику невосполнимый урон. Была наголову разбита и 78-я штурмовая дивизия немцев, а ее командир генерал Траут был взят в плен.

За бои под Оршей и Борисовом гвардии лейтенант Некрасов получил заслуженную награду — орден Отечественной войны II степени.

Командир полка гвардии подполковник Зубченко уже отправил наградной лист в дивизию, а Леопольд шагал на запад, и бессонная боевая дорога вела его по селам Белоруссии к широкому Неману. Он не знал отдыха, марши сменялись схватками, бои — новыми походами, и это действительно составляло сплошной «спурт», о чем и писал он своим друзьям. Конечно, Некрасов шутил, как нередко, но была в этой, как и во всякой другой шутке, доля серьезности. Может, тот юношеский спортивный пыл, закалка, стремление преодолевать трудности и неудачи помогли ему вынести непрерывное напряжение, испытанное им в летних боях сорок четвертого года. А боевая ярость, ненависть к врагу, испытанные под деревней Шалашино, определили и его новые боевые дела, которые он вскоре совершил вместе со своим товарищем-пехотинцем гвардии старшим сержантом Баженовым и ординарцем Терентием Коротковым.

Неисповедимы пути матушки-пехоты.

В летнем наступлении сорок четвертого года Городокская дивизия находилась поистине в центре исторических событий. Участвуя в операции «Багратион», она активно способствовала освобождению Орши, Борисова и Минска. Прихотливая военная судьба бросала ее и на обочины исторических дорог, готовила тяжелые испытания в стороне от них, у безвестных деревенек, названия которых не публиковались в сводках Совинформбюро.

В первых числах июля части 83-й гвардейской дивизии возобновили преследование противника. Наступая, они то и дело схватывались с сильными вражескими арьергардами и на отдельных участках отражали злейшие контратаки танков и пехоты. «А идти стало трудно, — писал Леопольд. — Ужасно трудно! Немец, чувствуя за своей спиной Пруссию, ожесточенно сопротивляется, я бы сказал больше — озверело…»

…Несколько часов подряд первый батальон дрался за деревню Родзевичи, уцепившись за ее окраину, дальше не мог продвинуться ни на шаг. Некрасов, как и вся его рота, был утомлен до предела. Но, как говорят про нашу пехоту: она пройдет сколько можно, а потом еще сколько нужно. Вот и гвардии старший лейтенант — в июне он был повышен в звании — продолжал работать. Он приказал занять огневую позицию на опушке смешанного леса и, пыхтя короткой трубочкой, пронаблюдал, как изнеможенные командиры расчетов Воронков, Шабанов, Иванов Иван и Иванов Василий, молодой командир рядовой Федор Тасьмук, руководя подчиненными, принялись отрывать окопы для минометов.

— Я пошел, — кивнул он командиру первого взвода лейтенанту Дружинину. — Ты — старший на огневой.

— Как всегда, — ответил немного медлительный Дружинин.

Минут через десять Леопольд встретился с командиром батальона и получил задачу:

— У них самые активные четыре точки, — сказал комбат. — Особенно два станкача. Убери!

— Есть… Я вперед…

Вскоре вместе с Терехой он добрался до роты гвардии старшего лейтенанта Борисова — редких окопов, которые едва успели отрыть стрелки. Он любил выходить в эту роту, с ней все удавалось, к тому же там находился и гвардии старший сержант Баженов. Тот уступил ему свой окоп, и Леопольд приступил к работе. За десяток минут отыскал четыре наиболее опасные огневые точки, понял, какие «станкачи» мешают стрелкам. Они действовали хитро: били из подворотен, сараюшек, меняя огневые позиции. Рассчитав исходные данные для стрельбы, Некрасов послал первую мину метров за пятьдесят дальше немецких позиций, в глубину их обороны, а затем перенес огонь поближе. Целый час охотился за пулеметчиками, сжимал огневой мешок, пока точные «мячики», по его словам, не угадали прямо в расчеты «станкачей» — и те замолчали навсегда.