Вместе с другими красноармейцами он гнался за отступающими фашистами, стреляя и крича «Хенде хох!», а в полдень допрашивал пленного ефрейтора. Некрасова еще била нервная дрожь, он с трудом подыскивал нужные слова и потому смог задать всего-навсего несколько примитивных вопросов: «Назовите номер части», «Сколько солдат было в деревне?».
…Через несколько дней после первой атаки наступление приостановилось. Почти месяц Некрасов провел в обороне, в окопах и блиндажах. Ходил в полевые караулы, нес дежурство, вступал в перестрелки, недосыпал, недоедал. Как и весь батальон, мечтал о смене и отдыхе. Уже пошел слух, что выведут в тыл, на переформировку, когда его ранило.
Случилось это в начале марта. Согнувшись, он проходил по узкому ходу сообщения с котелками в руке. На изломе ход сообщения мелел и обрывался. Только подумал, что надо бы подрыть в этом месте, — грохнула мина, и его сильно толкнуло в ногу. Подломившись, упал на бок. В тело стальным жалом вошла боль, и он потерял сознание.
Очнулся и сперва увидел радужные круги, красноватый туман и почувствовал, что плывет, покачиваясь. Открыл глаза — мимо тек снег, побуревший, ноздреватый, а рядом топали чьи-то валенки. Догадался: несут на плащ-палатке.
Ранение он получил тяжелое, была задета кость. На санях доставили в медсанбат, где сделали срочную операцию, а оттуда в подмосковный госпиталь. Лечение заняло всю весну, а через год повторилось — разбередилась рана.
В госпитальной палате, в команде выздоравливающих, он много думал о прошедших и предстоящих боях. Понимал, что война короткой не будет и ему еще предстоит найти в ней свое место. Он должен стать командиром, как советовал Михаил Иванович Бакшеев.
Может и должен.
Из команды выздоравливающих Леопольд послал письмо своему школьному учителю:
«Москва. Житная улица. Казанский переулок. Дом № 10. Школа № 7. Н. Н. Лебедеву.
Здравствуйте, дорогой Николай Николаевич!
Я очень благодарен Вам за ту заботу и внимание, которое Вы проявили ко мне, „старому“ ученику Вашему, находящемуся сейчас в рядах Красной Армии. Прошу принять от меня еще одну благодарность к тем сотням благодарностей, которые я принес Вам за долгие годы ученичества. Я до сих пор помню, кстати сказать, некоторые Ваши советы и наставления, правильность которых еще раз показывает Ваш огромный талант учителя и педагога. Я не раз вспоминал и ото всей души благодарил Вас за привитые навыки и мудрые мысли.
Сейчас я рад слышать, что наша школа, вопреки моим представлениям, живет и здравствует, хотя немного горько: это не та школа с ее учителями, ее ребятами, состав ее, вероятно, сильно изменился, не только у преподавателей, но и у учеников. Но все же это именно школа № 7. ЛОНО! И она мне родная. Ей и ее старым учителям, Марии Яковлевне и другим, я передаю свой горячий красноармейский привет. И рука моя еще крепче стиснет оружие, пуля еще метче будет разить ненавистных выродков, чтобы я мог снова встретить свою родную школу, родных учителей и учеников.
Крепко, крепко жму Вашу руку.
С красноармейским приветом. Л. Некрасов».
В письме не было ни строки о тяжелом ранении и награде. За успешную разведку в тылу врага красноармейца Некрасова наградили медалью «За отвагу». Зато к письму была приписка: Леопольд просил выслать копию школьного аттестата, в котором, кстати сказать, стояло одиннадцать пятерок и лишь три четверки. Этот документ нужен был ему для поступления в военное училище.
Главая третья. Встреча
1
Ранним июньским утром Октябрина Иванова, по-школьному Рина, вышла из дома и зашагала по Большой Полянке. Шла медленно, только вчера она вернулась из эвакуации и теперь ревниво и беспокойно оглядывала свой город.
Целехонька «Толстовка», ее любимая библиотека, не тронуты готический особнячок Дома пионеров и темно-серые величественные многоэтажки. Только окна крест-накрест заклеены бумажными полосами да в форточках торчат жестяные трубы от «буржуек». Вздрогнув, замерла перед светлым зданием райкома. Правый угол напрочь снесен фугаской, обрубленный торец прикрыт листами побеленной фанеры.
Продолжая свой осмотр, Рина подошла к Каменным мостам, Большому и Малому, и огляделась. Все на месте — и сами мосты, вздымающиеся над зеленовато-серыми водами Канавы и Москвы-реки, и огромные корпуса Дома правительства, и привольно раскинувшийся на зеленых холмах Кремль. Сколько она не бывала тут? Целую вечность! После выпускного бала. Тогда на ней было вишневое платье и алая роза в волосах… Она танцевала вальс. А потом они бродили по центру. От той светлой ночи ее отделяли прифронтовые окопы, изнурительные марши, голод, бомбежки, эвакуация… Какая же она теперь, Ринка Иванова?
Пройдя гостиницу «Националь» и портик Ермоловского театра, она задержалась у одноэтажной булочной-кондитерской, когда-то манившей калачами и пирожными. Витрина была заложена мешками с песком, но оставалась свободной полоска туманного зеркала. В нем отражалась худенькая девушка в застиранном ситцевом платье. Высокая шея, тонкая талия и крепкие стройные ноги. На лице ее, смуглом, оливковом, исчезла детская припухлость щек и губ, оно стало строже.
Проходившие мимо военные поглядывали на нее и улыбались. Смутившись, она отпрянула от витрины и заспешила к высокому лобастому зданию Центрального телеграфа. Три года назад в его полутемном зале дремали ее одноклассники, а их товарищи поочередно дежурили в длинной очереди у дверей МХАТа, чтобы утром непременно купить самые дешевые билеты на «Дни Турбиных», «Горячее сердце», а повезет — и на «Анну Каренину».
От этих воспоминаний ее отвлек резкий звук. Рина оглянулась.
Скрипнув тормозами, к тротуару прижался грузовичок — «газик», полный военными. На поблекшей зелени гимнастерок выделялись снежно-белые бинты. Как только машина остановилась, из кузова на асфальт осторожно спустился молодой офицер и, опираясь на палку, направился к ней.
— Рина! — закричал он на всю улицу. — Ринка!
Под пирожком выгоревшей пилотки — дочерна загорелый высокий лоб, короткий, чуть вздернутый нос, обветренные губы. Открытое лицо, знакомое-презнакомое, с лукавой чертовинкой улыбка.
— Некрасов! Ляпка! — обрадовалась она.
На примятых погонах — лейтенантские звездочки. Идет медленно, сильно хромает. Как же так — спортивный, легкий Некрасов дышит натужно и тяжело. Они потянулись друг к другу, желая поцеловаться, но она засмущалась и подала руку. Леопольд пожал ее, обнял Рину за плечи. Из кузова за ними следили любопытные глаза.
— Ранен?
— Было дело, — ответил он. — Подлечился. А теперь рана разбередилась, осколки полезли… Снова в Наркомздрав, долечиваться.
— Откуда же ты сейчас?
— Из-под Москвы, в военном училище служу. Окончил его, оставили преподавать. А ты?
— Вернулась из эвакуации. Работать буду, а может, и учиться.
— Что слышала о наших?
— Пока ничего, а ты что-нибудь знаешь?
— Да, Борис Горский, Володя Ботоев, Володя Покровский, Сережа Кобозев… Малышев, Коробов… Нет их…
— Боже мой, ребята!..
Грузовичок терпеливо ждал.
— Ринка, слушай. Меня кладут на операцию в госпиталь, он в школе у Курского вокзала. Поняла? Долго не пробуду.
— Я найду, найду.
Его втянули в кузов. Заурчав, «газик» двинулся к Охотному ряду. Рина взмахнула рукой, и ей ответили несколько поднятых рук.
Дальше Рина не пошла. Что же это: Боря, Володя, Сережа, Витя, Алеша… Свои, родные. Дружили с детства. Она и представить не могла, что их нет, совсем нет. С Сережей Кобозевым танцевала на школьном балу. Как здорово он кружил ее в вальсе, совсем взрослый, в модном костюме, настоящий мужчина. И в то же время совсем еще мальчик…
Возвращалась домой и не видела улиц, которыми несколько минут назад не могла досыта наглядеться.
Дома стала думать о Леопольде. О неожиданной встрече. Поди же, как в старом романе: раненый офицер и девушка после двухлетней разлуки свиделись на Тверской. И почему именно с ним? А с кем бы она хотела встретиться? С кем? Товарищей у нее много, но есть ли друг? И таких хороших, добрых, умных ребят потеряли, и никогда она их не увидит.
