Генри также процветал, на своем, куда более впечатляющем, уровне. Благодаря успехам своего банка и влиятельности своих друзей он сумел получить назначение на пост главного сборщика налогов по графству Оксфордшир. Для этого понадобились внушительные поручители: дядюшка Ли-Перро гарантировал обеспечение в десять тысяч фунтов, а Эдвард — еще в двадцать тысяч. Генри вновь сделался беспечным холостяком, и Джейн забавляло то, как он ухлестывает сразу за несколькими женщинами. Одной из них была мисс Бёрдетт, почитательница Джейн, уже просившая представить ее писательнице, подруга семейства Тилсон (Джеймс Тилсон являлся партнером Генри по бизнесу). Другая, «молоденькая хорошенькая болтушка, думающая лишь о нарядах, развлечениях и поклонниках», играла с Генри в шахматы. Джейн играть в шахматы не умела и чувствовала, что с этой юной леди «у них нет совершенно ничего общего». Третья была вдова из Беркшира. Генри, что и говорить, умел привлечь внимание дам. И непременно желал познакомить их всех с Джейн. Он также не мог удержаться от того, чтобы не болтать повсюду о творческих достижениях сестры. Ему она это прощала, да и вообще начинала привыкать к тому, что ее узнают. А вот участвовать в литературных сборищах не хотела. И наотрез отказалась от попытки познакомить ее с французской писательницей мадам де Сталь, когда та зимой 1813/14 года прибыла в Лондон. Позднее де Сталь выразила мнение, что романы Остин vulgaire[195], — они слишком тесно связаны с провинциальной английской жизнью, к которой мадам питала отвращение за ее ограниченность и скуку, и на корню губят всякое остроумие, всякий интеллектуальный блеск… Возможно, она просто не столь хорошо владела английским языком, чтобы оценить блеск другого рода, нежели ее собственный[196].
А Джейн продолжала вести свою «ограниченную» жизнь. Впрочем, она часто бывала в Лондоне у Генри, общалась с издателями, вращалась в кругу его коллег и обеспеченных приятелей, посещала вместе с ним театры, многие из которых так удобно располагались возле Генриетта-стрит. В сентябре 1813 года, по дороге из Чотона в Годмершем, она гостила в столице вместе с Эдвардом и тремя его старшими дочерьми. Хотя Джейн теперь и располагала деньгами, ей было приятно, когда «добрый, замечательный Эдвард» дал ей на расходы пять фунтов из своего «кентского богатства». Как-то вечером, сидя в гостиной и глядя на своих двух братьев, она придумала собственное выражение для описания их беседы: «Увлечены уютной болтовней»[197]. Джейн сводила племянниц к дантисту («Но я не позволила бы ему осмотреть меня, даже предложи он по шиллингу за каждый зуб или вдвое больше!»). Лиззи и Марианна были теперь достаточно взрослыми, чтобы брать их в театр. Два вечера подряд тетушка отправлялась с ними на театральные представления, и особое удовольствие они получили от «Распутника» Томаса Шедуэлла[198]. «Должна признать, что мне еще не доводилось видеть на сцене столь интересного персонажа, как это блудливое и бессердечное исчадие ада», — описывала Джейн собственные впечатления.
В Кенте она повидалась с Чарльзом, его женой и тремя дочерьми, из-за которых расстроилась, не найдя в них черт Остинов. «Никогда не видела, чтобы фамильные черты жены оказали столь сильное и неуместное воздействие», — жаловалась она. Эдвард, по обязанности мирового судьи вынужденный посещать кентерберийскую тюрьму, взял как-то сестру с собой. В Годмершеме она наслаждалась роскошными блюдами, которые специально для нее приносили на подносах, и разожженным еще до завтрака камином в спальне. Она отобедала в Чилхем-касл и была в высшей степени довольна тем, что может теперь спокойно посиживать у огня и пить столько вина, сколько душе угодно. Ах, какая скука для мадам де Сталь! А еще в Чилхеме давали бал — совсем небольшой, по свидетельству Фанни. Он стал последним, на котором побывала Джейн.
В свои почти тридцать восемь лет о себе и Кэсс она говорила обобщенно: «Мы, formidables»[199].
В ноябре она вернулась на Генриетта-стрит к Генри. Эджертон выразил готовность напечатать «Мэнсфилд-парк», но, не желая рисковать своими деньгами, снова предлагал автору оплатить расходы. Обладая трезвым умом, Эджертон понимал, что «Мэнсфилду» не грозит популярность «Гордости и предубеждения», который он готовил ко второму изданию.
Зима 1814 года выдалась такой же суровой, как и в год рождения Джейн. Эта зима выступила словно бы повитухой для «Эммы»: никто не тревожил писательницу в Чотоне и она смогла без помех думать и писать весь январь и февраль. «„Эмма“ начата 21 января 1814, закончена 29 марта 1815», — записала Кассандра. Такая предельная точность предполагает, что она либо хранила выписку из рукописи сестры, либо, что более вероятно, Джейн (как и прочие дамы в семействе Остин) вела дневник[200], в котором и обозначила даты начала и окончания работы над двумя последними своими романами, а Кассандра впоследствии, прежде чем его уничтожить, выписала эти даты.
В начале марта все еще лежал снег; Генри заехал за Джейн и вновь привез ее на Генриетта-стрит, где она взялась читать «Корсара» Байрона. Вскоре к ним присоединились Эдвард с Фанни, и 7 марта они все вместе отправились в «Ковент-Гарден» посмотреть на миссис Джордан, в свои пятьдесят один все еще «непревзойденную» (по определению Байрона, любовавшегося актрисой три вечера спустя после Остинов). Они смотрели, как она играет Нелл в опере «Дьяволу по счету»[201]. «Ожидаю, что будет крайне забавно», — писала Джейн до спектакля, и этой частью вечера разочарована не была: «Комедия действительно была весьма забавна». Разочарованием стало продолжение представления — опера Томаса Арна[202] «Артаксеркс», в которой место миссис Джордан на сцене заняли два кастрата.
В апреле Джейн вернулась в Хэмпшир, где ее застали «великолепные новости о разгроме Буонапарта и его свержении»[203]. В Олтоне засияла иллюминация и был приготовлен ужин для бедных. А 9 мая, без всяких фанфар, вышел «Мэнсфилд-парк». В июне на свой день рождения приехал Генри и на обратном пути забрал Кэсс с собой в Лондон. Он отпраздновал победу над Наполеоном в своем духе: посетил бал, устроенный клубом «Уайтс» в Берлингтон-хаусе[204]. Джейн была поражена, даже слегка шокирована: «Генри в „Уайтс“! Ох уж этот Генри!» Это напоминает отношение Элинор к Уиллоби: Джейн слишком очарована братом, чтобы осуждать его, как любого другого, за суетность, переменчивость, ветреность. Он был неутомим. Он решил вернуться в старый добрый Челси и снял дом номер 23 по Хэнс-плейс. Мадам Бижон с дочерью оставались у него в услужении. После стольких лет тесных отношений они воспринимались уже не как прислуга, а скорее как члены семьи. Когда Джейн вновь отправилась в Лондон, в ее письмах упоминается «условленная встреча» с мадам Бижон и споры с ней, кто должен снабдить Генри малиновым джемом; мадам Перигор относила одежду Джейн к красильщику, а еще нашла плетеной ивы ей на шляпку. Кроме француженок, Генри держал на Хэнс-плейс лишь одного слугу и одну горничную. Джейн осталась очень довольна предоставленной ей спальней в мансарде, а также неотапливаемой комнатой на первом этаже, которая выходила прямо в сад. Она провела с Генри август и описывала в письме Кассандре, как прохаживается туда-сюда между домом и садом, размышляя, а затем вновь возвращаясь к неоконченной странице…
Племянницы, подрастая, требовали все большего внимания и кое в чем следовали за ней и Кассандрой. Фанни, с пятнадцати лет заменившая мать своим братьям и сестрам, постоянная компаньонка отца, теперь переживала первый любовный опыт и нуждалась в советах. Смышленая и своенравная Анна заполняла время до замужества писанием романа. Джейн, как примерная тетушка, была готова служить и помогать обеим советом и утешением. Она убеждала Фанни не искать совершенства в претенденте на ее руку, но и не выходить замуж без любви, а Анну — хорошенько выверять все факты и события, избегать выражений вроде «пучина разврата» и помнить, что в литературном произведении «девочки никого не интересуют, пока они не выросли». А еще она адресовала ей свою знаменитую фразу: «Вот теперь ты восхитительно собрала героев, именно такой расклад всегда доставлял мне радость; три или четыре семейства в тихом сельском местечке — как раз то, что нужно для работы». Точно такой же расклад она как раз описывала в «Эмме».
