Г-образный дом красного кирпича, построенный около 1700 года, вначале служил фермой, затем гостиницей. Он был двухэтажным, с мансардами под черепичной крышей. Напротив него, как раз в развилке дорог, находился неглубокий пруд, а позади дома располагался «нерегулярный парк, приятная смесь живых изгородей, лужаек, посыпанных гравием дорожек, фруктового сада, возникшего, должно быть, после двух-трех огораживаний, для того, чтобы дать занятие леди», как мы узнаем из воспоминаний младшей дочери Джеймса Каролины. Еще там имелся двор, огород, обширные службы. А отшагав десять минут по Госпортской дороге, можно было выйти к церкви, пасторату и усадебному дому. В Чотоне в основном проживали работники, трудившиеся на фермах и в лесах Эдварда. Они почтительно относились к матери и сестрам хозяина и выполняли для них различные работы, например перекапывали сад или кололи дрова. Дамы в свою очередь учили деревенских ребятишек читать и шили одежду для бедных, которых становилось все больше в эти трудные времена. Распространяли они свою доброту и на некую мисс Бенн, сестру бедного священника, у которого было слишком много голодных ртов и слишком мало доходов, чтобы помочь ей. «Бедная мисс Бенн» появляется в письмах Остин значительно чаще, чем гораздо более благополучные соседи.

До того как леди въехали, Эдвард обновил в коттедже водопровод. Это, конечно, не значит, что в доме появилась система канализации. В некоторых столичных домах имелись ватерклозеты (у Генри и Элизы, например), но ожидать такой роскоши от деревенского коттеджа не приходилось. Исправная помпа да выгребная яма — этого было вполне достаточно. Произвел он и некоторые другие изменения: было решено в гостиной заложить окно, выходящее на улицу, а вместо него сделать высокое, красивое, в готическом стиле, с видом на сад. Потолки были низкие и ничем не украшенные, ни одна из спален не отличалась большими размерами, но дом меблировали неплохо и достаточно удобно, во всяком случае по сельским меркам, как вспоминала все та же Каролина.

Миссис Остин и Марта спали каждая в собственной спальне, а еще одну, «парадную», держали для гостей. Джейн же, согласно семейному преданию, продолжала делить спальню с сестрой, как и в Стивентоне. В их комнате находился камин, перед которым можно было удобно устроиться в кресле, и стояли две кровати[166]. Может показаться удивительным, почему Джейн не захотела поселиться одна и не потребовала для себя уединения, столь необходимого ей как писательнице, особенно после того, как в периоды своих многочисленных недавних разъездов и разлук с Кэсс пользовалась собственной комнатой. Но сестры становятся порой так же неделимы, как супруги, и так же привыкают к возможности поболтать перед сном. Джейн описывала в письме Анне, как она читает Кассандре вслух «в нашей комнате по вечерам, когда мы уже в ночных сорочках».

И вероятно, они находили удовольствие в своеобразной игре — противопоставлении своих натур. Я знала двух сестер среднего возраста, которые в невинные 1950-е многословно объясняли моей матери, что воспринимают себя словно бы мужем и женой: старшая отправляется на работу, надев строгий костюм, а младшая занимается домом и садом и предпочитает платья в цветочек. Они совершенно точно являлись сестрами, а не лесбийской парой, и такая жизнь их обеих вполне устраивала. Ни Кассандра, ни Джейн и не пытались играть мужскую роль, у них и так было слишком много братьев, но они наслаждались тем, что взаимно дополняли друг друга. «Знаю я твои чопорные взгляды», — дразнила Джейн сестру. Для множества племянников и племянниц Джейн являлась не старшей родственницей, упоминаемой лишь в письмах, а любящей, веселой, полной жизни тетушкой, в то время как Кассандра казалась им «холоднее и невозмутимее». Кэсс бывала натянутой, даже скучной, а Джейн умела всех развлечь и позабавить. Если старшая тетушка прочитала Фанни целую лекцию по астрономии, после которой у той разболелась голова, то младшая хохотала с Анной над какой-то дурацкой историей (заставляя Кэсс удивляться «их глупости»). Семейству Остин их разные роли были хорошо известны и понятны.

И Кассандра знала, когда сестру необходимо оставить одну. Джейн вставала раньше всех и спускалась вниз к фортепиано. Чуть ли не первое их приобретение в Чотоне, оно стояло в дальней гостиной, так что в спальнях его не было слышно. Пока она упражнялась на инструменте, или писала, или просто размышляла, служанка разжигала камин в гостиной и кипятила чайник. К девяти часам Джейн готовила завтрак для всех. Было решено, что приготовление завтрака да хранение ключа от винного буфета — вот и все ее обязанности по дому. Не слишком обременительные, поскольку утром пили лишь чай с тостами. Так что когда Кэсс и Марта находились дома, Джейн пользовалась почти мужскими привилегиями — сестра и подруга фактически освободили ее от хлопот по хозяйству, взяв все на себя. Сохранилась поваренная книга Марты с рецептами супов, тортов, пудингов и овощных пирогов[167]. В доме имелась кухарка (ей платили восемь фунтов в год), но составление меню и значительная часть кулинарной работы все равно ложились на самих хозяек[168]. Миссис Остин теперь тоже освободилась от своих обязанностей главной домоправительницы и с радостью занялась садом. Ее внучка Анна описывала бабушку за работой: «Она сама выкапывала картофель, который, я нисколько не сомневаюсь, сама и сажала, ведь огород приносил ей такую же радость, как и цветочные клумбы. Мама говорила, что, хлопоча в саду, она надевала такой же зеленый рабочий капот, какие носили поденщицы». Семидесятилетняя миссис Остин, сажающая картофель в рабочем капоте, надо думать, стала одной из достопримечательностей Чотона.

Для Остинов здесь не нашлось подходящего общества, как в Стивентоне. Никто не устраивал танцев, и почти никто не приглашал на званые обеды, так что в основном занимались только своими собственными делами да иногда принимали родственников, которые вносили оживление в их маленький круг. «Нашу крошечную компанию изредка оживляют друзья», — сообщала Кэсс кузине Филе после рождественских праздников 1811 года.

Собравшись в плавание в Китай, Фрэнк перевез жену с ребенком поближе к ним, и только семейство успело перебраться в Роузтри-коттедж на Олтонской дороге, на свет появился их второй малыш. Поскольку на сей раз родился мальчик, Джейн написала для Фрэнсиса поздравительное стихотворение. Придерживаясь в этом отношении тогдашних общепринятых взглядов, она сознавала, что рождение сына важнее, чем рождение дочери. Стихи начинались так:

Упоминание о муках позволяет предположить, что она вновь присутствовала при родах. С этих пор, как будто отчетливее осознав, через что приходится пройти роженице, к тому же помня о смерти Элизабет, она стала упоминать о замужних женщинах с гораздо большим сочувствием. При этом никогда не критиковала своих братьев.

Стихотворение, написанное Джейн Остин для брата Фрэнсиса в связи с рождением сына (British Library Add. MSS 42180, f. 7 — Британская библиотека Add. MSS 42180, f. 7).

Иногда в Чотон случалось заглянуть кому-нибудь из их бывших соседей, о других же просто доходили вести. Гарри Дигуид, ближайший сосед по Стивентону, женился на девушке из Даммера, Джейн Терри, и переехал в Олтон. Джейн относилась к Дигуидам с определенным пренебрежением, которое еще усилилось, когда ее шестнадцатилетняя племянница Анна, старшая дочь Джеймса, заявила о намерении выйти замуж за шурина Дигуида, Майкла Терри, застенчивого священника лет тридцати пяти. Классический случай: девушка, скучающая и чувствующая себя дома лишней, с головой бросается в первые же подвернувшиеся ей романтические отношения. Но как только отец, хоть и с неохотой, дал свое согласие на помолвку, роман выдохся. Анну пригласили в Годмершем, и мистер Терри помчался в Кент повидаться с ней и даже снискал одобрение Фанни и ее отца, но после возвращения домой невеста заявила, что передумала. Это вызвало у ее отца и мачехи раздражение не меньшее, чем сама помолвка, и Анну на три месяца отправили в Чотон, где она и провела с бабушкой и тетками лето 1810 года. Считалось, что она находится в опале и немилости. На самом же деле девушка радовалась жизни и была окружена большей заботой и вниманием, чем в Стивентоне.