Элизабет Остин из Танбриджа вышла замуж по расчету за богатого человека и переехала в Саутгемптон, где ее муж сделался судебным исполнителем. Она готовилась к рождению первенца, а сестры, чем могли, помогали кузине. Как и предполагала их мать, девиц свозили на бал в местную ассамблею. Джейн согласилась стать крестной малыша и осталась в гостях до крестин, а Кассандра вернулась в Стивентон и отправилась на очередной бал в Бейзингстоке вместе с Генри. Тогда-то Генри и танцевал шесть танцев с миссис Шут. На балу среди прочих присутствовали Алитея и Гарриет Бигг, Лефрой, брат и сестра Терри, Кулсон Уоллоп (брат лорда Портсмута) и Чарльз Паулетт. Миссис Остин написала по этому случаю стишок, чтобы позабавить Джейн.

Миссис Остин была наблюдательна и остра на язык, и младшая дочь не только ценила эти материнские качества, но и переняла их.

Однако в наступившем 1794 году жители Хэмпшира были заняты не только танцами. Графство собиралось пополнить полки кавалерии и милиции. Хэмпширцам не терпелось дать отпор наступавшим французам. Франция к этому времени погрязла в гнусностях всякого рода: там царил террор, короля и королеву отправили на гильотину, христианская религия отвергалась, а кроме того, изобрели совершенно новый календарь с десятидневной неделей. Впрочем, милиция была нужна и для подавления бунтарских собраний дома, в Англии, ведь и здесь находились сочувствующие французским идеям, мыслители-радикалы и недовольная беднота.

Бейзингсток сполна прочувствовал военные приготовления. Переполненный офицерами 84-го полка, маленький городок гудел. Здесь квартировали полковник Ролл, капитан Родд и многие другие, так что в течение года случилась не одна «большая потасовка», как отмечала в своем дневнике Элиза Шут. Полк Генри Остина охранял в Портсмуте французов, плененных в морских сражениях. Сам он умудрился обосноваться в Петерсфилде[94], откуда легко мог добираться до дому.

Элиза исчезла из поля зрения Остинов. Как только весть о смерти ее мужа достигла Англии, она отбыла на север страны и до конца года жила у своих друзей на границе графств Нортумберленд и Дурэм. Между тем во Франции вся мебель и обстановка Марэ распродавалась без малейшего учета прав самой Элизы или ее сына.

Четверо из братьев Остин так или иначе участвовали в войне. Впрочем, в отношении Джеймса об этом можно говорить с большой натяжкой. Тесть-генерал устроил его военным капелланом, что давало Джеймсу дополнительный доход. Сам же он должен был лишь представить «заместителя», который выполнял бы его работу за куда более скромное вознаграждение (обычная практика того времени). Мистер Остин также сделал все возможное для Фрэнка: он усердно вел переписку с Уорреном Гастингсом по поводу продвижения сына по службе, даже составлял списки лиц, которые могли бы этому посодействовать, — лордов и адмиралов вплоть до Четема, первого лорда Адмиралтейства. Гастингс все еще находился под судом, но обвинение явно выдыхалось, и мистер Остин, вероятно, не зря полагался на его влияние. Фрэнка оставили служить неподалеку от родины, он участвовал в эвакуации британских войск из Голландии. Чарльз, закончивший учебу в Портсмуте, тоже принял участие в этой операции, во время которой сильно обморозился. Таким оказалось первое его знакомство с морской жизнью.

В начале 1795 года некоторые солдаты из полка Генри присоединились к бунту полуголодных бедняков возле Ньюхейвена. Генри как раз находился в Оксфорде, куда ему было разрешено вернуться для продолжения учебы, но был немедленно вызван в полк. Он отделался отправкой сообщения, что болен, и вернулся, когда волнения уже подавили, а бунтовщиков приговорили к жесточайшим наказаниям. Генри довелось увидеть, как их расстреляли перед всем Брайтонским гарнизоном. Затем в сентябре он отвел своих бойцов на зимние квартиры в Челмсфорд, после чего возобновил занятия в Оксфорде. Это была странная жизнь: между аскетическим университетским существованием и военным лагерем, где их полковник Чарльз Спенсер поддерживал веселое светское общение между офицерами и безжалостно суровую дисциплину среди солдат.

Но Генри больше занимало другое. В феврале 1795 года Элиза де Фейид вдовела уже год. В апреле с ее крестного наконец сняли все обвинения, и Генри прислал ему свои поздравления из колледжа Святого Иоанна: «Дорогой сэр, позвольте мне, скромному и доселе безмолвному наблюдателю событий, имеющих важность национальную, преступить строгость приличий и в этот знаменательный момент, хотя и без позволения, но вовсе не желая оскорбить, принести свои теплые и почтительные поздравления от всего сердца, глубоко потрясенного тем, что вам довелось пережить. Позвольте мне поздравить мою страну и себя как англичанина». Далее он упомянул о «многих примерах проявленной вами доброты ко мне». Мы не знаем, в чем именно проявлялась эта доброта — в рекомендациях или, может быть, в деньгах. Тон письма Генри кажется чересчур напыщенным и слащавым, но он нуждался в благоволении Уоррена Гастингса.

Прошло уже восемь лет с тех пор, как Генри и Элиза флиртовали в Стивентоне. Он был тогда шестнадцатилетним мальчиком, а она кокетливой дамой двадцати шести лет. Теперь она стала свободной, а он совершенно взрослым, и в один прекрасный день Генри вполне официально попросил руки Элизы. Им ничто не мешало пожениться: браки между кузенами были тогда обычным делом, ее любила его семья, и она отвечала им тем же. Как лейтенант, он располагал кое-какими средствами, и она имела независимое состояние, а также определенные виды на будущее. И все же он получил отказ. Амбициозный Генри, такой блистательный в красном офицерском мундире, отправился восвояси с поджатым хвостом. То ли ей казалось, что они чересчур хорошо друг друга знают, то ли она чрезмерно ценила свою независимость. А может быть, Элиза рассчитывала на более длительное ухаживание. Так или иначе, если она и пожалела о своем отказе, то Генри был слишком горд, чтобы и дальше бегать за ней. Нет так нет, а домочадцев он, судя по всему, даже не поставил в известность о своих планах.

Но у Элизы среди братьев Остин имелся, как мы знаем, еще один обожатель — Джеймс. Конечно, он был теперь мужем и отцом… Но в мае 1795 года, когда малышке Анне исполнилось два года, а его жене Энн не было и сорока, она однажды после ужина вдруг почувствовала себя плохо и через несколько часов умерла без всякой видимой причины. Пораженному Джеймсу пришлось справляться не только с собственным горем, но и с осиротевшей дочкой, и он, конечно же, обратился за поддержкой и помощью к семье. Анну забрали из Дина в Стивентон, где бабушка и юные тетушки окружили ее заботой. А Джеймс, скорбящий, но зато свободный, начал вновь подумывать о своей вдовствующей кузине.

Анна тем временем сделалась нежно любимым членом стивентонской семьи. И Кассандра, и Джейн привязались к ней почти как к собственной дочери. Чуткая приметливость Джейн в отношении детей впервые возникла именно из наблюдений за маленькой племянницей; когда маленькие Гардинеры в «Гордости и предубеждении» пытаются выразить охвативший их восторг «даже своими фигурками, посредством всевозможных скачков и ужимок», мы видим Анну Остин в ее счастливые моменты.

Спустя годы Анна положила на бумагу свои воспоминания о пасторате в Стивентоне. Она описала две смежные комнаты наверху, которые делили Джейн и Кассандра: в глубине располагалась спальня, а при входе с лестницы так называемая гардеробная, на самом деле их маленькая гостиная с голубыми обоями и полосатыми голубыми занавесками.