Глебов поморщился. Здесь, в имении, он постоянно демонстрировал свою отчужденность в отношениях с Барзигом - Фединым. Об этом они условились с ним заранее - пусть здесь думают, что они чужие и совершенно разные люди, связанные лишь служебными отношениями.

- Стоит ли? Хайнц мне не симпатичен.

- Но ведь он тоже немец.

- Да, конечно. Только у него дурной характер, и я с ним не дружу.

Вечером в квартире управляющего они пили вчетвером. Емельян уступил просьбе сержанта и кроме Бориса Твардова пригласил своего помощника Хайнца Барзига, предварительно проинструктировав Леона Федина, как держать себя в этом обществе. Глебову хотелось напоить Штангля и Твардова и выведать у них, с какой целью за ним были посланы полицейские и по чьему приказу.

За ужином Емельяна попросили во всех подробностях рассказать о его стычке с партизанами. Он рассказывал охотно, с удовольствием, следил за беззаботно веселыми смеющимися глазами сержанта и довольно кислым видом начальника полиции. Штанглю, конечно, наплевать на двух убитых полицейских, тем более, что убил их немец. Твардов же должен будет отчитаться перед своим районным начальством за потерю двух полицейских. Предстоит неприятный разговор в городе, и это омрачало его настроение.

- Ты какой-то сегодня кислый, Борис, - поддел его Глебов. - Не допил, что ли? Хочешь, я налью штрафную?

- У меня сегодня двоих полицейских партизаны кокнули, - мрачно ответил Твардов.

- Подумаешь, событие! - весело успокоил Глебов. - Стоит из-за дерьма печалиться. Считай, что я за них отомстил: два за два.

Захмелевшему сержанту нравился этот остренький разговор. Наполнив всем рюмки, он нетвердо поднялся и, наклонившись над столом, начал уже заплетающимся языком:

- Я хочу выпить за арийский дух…

Внезапно, как автомат, вскочил Леон Федин и, выбросив вперед руку, прокричал:

- Хайль Гитлер!..

- Хайль! - ответили остальные, тоже вскочив.

Сержант продолжал:

- Курт совершил сегодня подвиг, проявил доблесть и верность фюреру. Ты, Курт, не обижайся на меня, может, ты большевистская сволочь, это еще неизвестно, но ты мне нравишься, потому что ты храбрый солдат. Ты немец прежде всего. В тебе живет арийский дух.

- Хайль Гитлер! - снова гаркнул Федин, подняв всех остальных.

- Хайль!

Сержант посмотрел на Федина строго, но одобрительно и опять продолжал свой тост:

- Я сам пойду к штурмбанфюреру Кристиану Хоферу и скажу ему, что ты настоящий немец и твой подвиг достоин награды. Хайль Гитлер!

- Хайль!

Емельян отлично понимал, что трезвый сержант ни к какому штурмбанфюреру не пойдет с ходатайством за Курта Леммера. Для него важно было другое: узнать, что у сержанта на уме. А "Куртшнапс" действовал безотказно, и пьяный начальник полиции лез к Емельяну целоваться, признаваясь в любви:

- Я уважаю храбрых, люблю тебя, Курт, а полицейские, ты правду сказал - дерьмо. Туда им и дорога. Как у нас в России говорится - вечная память, вечный покой…

И еще раз пять вскакивал Федин и неистово кричал "Хайль Гитлер!", говорили и пили, пили и говорили. Из бестолковых пьяных речей Штангля и Твардова Емельян понял, что за ним следят всерьез, но что сегодняшний его поступок зачтется ему большим плюсом. Ведь он убил двух партизан. Вряд ли на такое мог пойти советский разведчик - убивать своих товарищей только ради того, чтобы войти в доверие к немцам.

Итак, на другой день Емельян проснулся до восхода солнца и, вспомнив о вчерашнем своем разговоре с Надей Посадовой, решил, что именно сегодня он и должен поехать в отделение совхоза, а оттуда - в штаб бригады к Егорову. Казалось, все складывалось хорошо, и особенно вчерашняя история с полицейскими обернулась в его пользу, но на душе у Емельяна было тревожно. Не случайно вчера пьяный сержант назвал его большевистской сволочью. Значит, ему все же не доверяют, и гестапо подозревает в нем советского разведчика. Конечно, перед тем как ехать в штаб бригады, не мешало бы побывать в городе, получить побольше сведений, чтобы пообстоятельней информировать Егорова. Но сегодня почему-то, как никогда, не хотелось ехать в город. Интересно, как отнесется Кристиан Хофер к его вчерашнему поступку? Штангль небось уже успел доложить или сегодня пошлет донесение в город. Штангля провести нетрудно. Для пущей важности ему можно еще один "фактик" подсунуть: например, еще до приезда барона перевести на центральную усадьбу с филиала скот и зерно.

На улице было свежо и пасмурно. Возле комендатуры Емельян заметил какое-то оживление: бегали солдаты, гудели моторы автомашин. Почему в такую рань? Не иначе что-то стряслось. Емельян направился в комендатуру. Во дворе встретил недовольного, с распухшим лицом и красными белками Штангля. Солдаты толпились вокруг заведенных автомашин, грузили в кузова боеприпасы и личные вещи. Было ясно - гарнизон куда-то уезжает. Куда? Может, на операцию против партизан?

- Доброе утро, Отто! - весело окликнул Емельян сержанта.

- Ничего доброго не вижу, - буркнул тот угрюмо. Но Емельян сделал вид, будто не заметил, что сержант не в духе. Сказал:

- А я к тебе за советом. Пожалуй, ты прав, надо ликвидировать филиал имения.

- Смотри, чтобы поздно не было. Пока ты раскачаешься - партизаны ликвидируют, - мрачно ответил Штангль и, отведя Емельяна в сторонку, сказал таинственным шепотом: - Вот что, Курт: мы срочно уезжаем в город. Приказ начальства.

- Что-нибудь случилось? - с деланной тревогой спросил Емельян.

- Партизаны наглеют. В соседнем районе крупными силами захватили город, целые сутки держали в своих руках, сожгли бензосклад, вокзал, какой-то завод, взорвали мост. Одним словом, набезобразничали. Начальство всполошилось. Как бы и у нас, чего доброго, не случилось похожее. Так что мы тебя оставляем. Будь осторожен. Держи связь с Борисом. Полиция здесь остается. И до свидания. Спешу. Башка трещит, будто вчера в нее раскаленных камней натолкали. Привет барону! - уже на ходу крикнул Штангль.

Но Емельяну теперь было не до него. Он мысленно благодарил сержанта за важную новость: партизаны его родного района произвели такую дерзкую и удачную операцию! Ведь это грандиозно! Он представил, как обрадуются Иван Титов, Егоров и вся бригада. Нет, он должен немедленно ехать к себе в штаб.

Емельян ликовал. Быстро разбудил Федина, рассказал ему о последних новостях, сообщил, что он сейчас же уезжает к Егорову.

- Если меня будут спрашивать, скажи, что уехал в отделение. Хотим, мол, филиал там ликвидировать, а все имущество перебросить сюда. Если завтра к вечеру не вернусь, садись на лошадь и скачи в отделение. Там ты получишь приказ, как действовать дальше, - распорядился Глебов и уже через четверть часа на полном галопе мчался в штаб бригады.

- Оставаться в имении больше тебе нельзя, - теперь уже твердо, как свое решение, повторил Егоров. Они сидели в новом штабном блиндаже с дощатыми стенами и бревенчатым в два наката потолком: командир и комиссар бригады, начальник штаба и начальник разведки. Посредине, несколько поодаль от стола, у которого сидели трое, стояла чугунная плита. Четвертый - Иван Титов - ворошил в ней сухие еловые дрова, и они весело и задорно потрескивали, обдавая обветренное заросшее лицо начальника штаба приятным теплом. На плите кипел чайник. Егоров пристально смотрел на Глебова темными острыми глазами и мягко стучал по столу своими маленькими, почти детскими пальцами. Емельян помнит Захара Семеновича, осунувшегося, убитого горем, в те дни, когда он узнал о гибели своей семьи, отчужденного и безнадежно усталого. Теперь перед ним сидел энергичный, подтянутый человек, совсем еще молодой и красивый, насколько Емельян мог разбираться в мужской красоте. Круглое белокожее без морщин лицо комбрига чисто выбрито, черные, без всяких следов седины волосы гладко зачесаны. - По данным подпольного горкома, тебя уже выследили и вот-вот должны арестовать, - продолжает Егоров. - В имении ты свою задачу выполнил, и больше тебе там делать нечего. Ты нам нужен не как резидент, а как начальник разведки. Резидента ты найдешь, если он тебе потребуется именно в имении барона.