Негодование Ли было так велико, что он с размаху швырнул глиняную плошку в стену. Плотная шкура леопарда, в которую попала плошка, самортизировала удар. Взвыв от ярости, он бросился на пол и вцепился в край ковра, пытаясь сорвать его с места.

Когда край ковра отогнулся, Ли заметил под ним маленький клочок бумаги. Глядя на него, он почему-то устыдился своего внезапного порыва, превратившего его в дикого зверя. Схватив бумажку, Ли медленно распрямился.

«Боже, накажи проклятого Робсона!» — было начертано на бумажке. Чуть ниже шла торопливая подпись: «Мануэль Эскобар».

— Выходит, я не первый узник этой башни! — с горечью заключил Ли. Он достал из пачки «Филипп Моррис» длинную тонкую сигарету и закурил.

Голова неожиданно сделалась тяжелой. «Наверное, слишком много выпил», — подумал Ли и прилег на кровать. Веки быстро налились свинцом, и кореец провалился в беспамятство.

Через несколько минут в комнату заглянул секретарь Робсона. Он прижимал к носу платок, пропитанный одеколоном. Внимательно присмотревшись к спящему Ли, секретарь снова затворил дверь.

Его нетерпеливо поджидала Лукреция.

«Ну и как он?» — спросили ее глаза.

— Спит, — пожал плечами секретарь доминиканца. — Как ребенок… нет, скорее как наркоман. — Он замялся, потом прямо взглянул в глаза любовницы босса:

— Наркотик, помещенный в сигареты, которые курит кореец, при многократном употреблении превращает человека в животное. Точнее, в человекоподобное существо, лишенное разума. Робсон хочет этого.

Лукреция залился смехом — серебряным, как колокольчик:

— Чего хочет Робсон, хочет Бог…

Перепрыгивая через ступеньки, она легко и быстро сбежала вниз по винтовой лестнице. Ее старинные ступени были стерты. Робсон специально распорядился не заменять их на новые. В его замке аромат старины должен был чувствоваться во всем.

— Когда начнешь операцию? — Лукреция оторвалась от русской черной икры, которую доставала из хрустальной вазочки золотой ложечкой.

Робсон откинулся на спинку стула и ничего не сказал. Поглощенный процессом переваривания пищи, он сыто зевнул.

— Давно пора браться за дело! — топнула ножкой, обутой в лакированную красную туфельку от «Тиффани», мулатка. — Каждая минута промедления смертельно опасна для всего предприятия. Сколько можно хранить боеголовки в подземной пещере?! А вдруг кто-нибудь обнаружил их по следам радиоактивности, используя космические спутники?!

— Если бы их обнаружили, то честь этого открытия принадлежала бы израильтянам, — буркнул Робсон. — Ведь самые совершенные в мире разведывательные спутники — у них. Но если бы это случилось, я бы не сидел так спокойно, поверь мне!

Мулатка кусала губы.

— Так когда же начнется операция? — рискнула в третий раз спросить она.

— Ты становишься надоедливой, — пожаловался Робсон. — Я не знаю. Пока говорить об операции преждевременно.

— Я пойду к себе! — встала из-за стола Лукреция. Она не скрывала, что рассержена, но в то же время настаивать не стала. Шутить с Робсоном было опасно даже ей, которой кровожадный доминиканец доверял многие свои тайны.

Робсон проводил Лукрецию ленивым взглядом человека, отдыхающего после обильного обеда.

Как только за женщиной закрылась дверь, от апатии доминиканца не осталось и следа. Отбросив в сторону стул, он быстро прошел в угол столовой и закрылся оконной портьерой. Убедившись, что его не видно, достал радиотелефон, который носил с собой днем и ночью, и набрал известный только ему номер. Дождавшись ответа, Робсон властно проговорил:

— Операция «Нуук». Приступайте!

Увидев на дисплее телефона, что сообщение принято и понято, Робсон отключил связь. Он выскользнул из-за портьеры и оглядел столовую. Все было спокойно. Пока он отдавал приказ начинать операцию, никто сюда не входил.

Робсон подошел к старинному французскому шкафу с запасами прекрасного доминиканского рома и достал оттуда пузатую бутылку.

Он плеснул немного рома в бокал, блаженно принюхался. Ни с чем не сравнимый запах! Запах его победы, его триумфа. Доминиканец не сомневался, что именно так закончится начатая им операция «Нуук».

Израильский посол в Вашингтоне Амос Коротич спросонья не хотел брать трубку. Однако прислушался и понял, что звонок — правительственный.

— Коротич у телефона, — отозвался он хриплым со сна голосом и прокашлялся, чтобы говорить более внятно.

— Говорит Рабин! Немедленно свяжитесь с президентом США и сообщите ему следующее. Его помощник по вопросам национальной безопасности Джим Коэн и человек, сделавший заказ корейской фирме «Модерн шипбилдинг» на подводную лодку, на которой похищены двенадцать наших боеголовок, — одно и то же лицо. Пусть немедленно принимают меры!

Сначала посол Израиля подумал, что это шутка, кто-то каким-то образом сумел со стороны подключиться к секретной правительственной линии и дурит ему голову. Потом ему пришла мысль, что Рабин просто не в себе. Ибо нести чепуху про причастность помощника президента США по вопросам национальной безопасности к похищению ядерных боеголовок — помощника, которого Амос Коротич прекрасно знал, с которым он выпил не один коктейль и провел не один час в приватных беседах и за шахматной доской, мог лишь не совсем нормальный человек.

Поэтому Коротич попросил Рабина повторить свои слова.

Премьер-министр взорвался:

— Вы что там, решили, что раз вас послали в Вашингтон, то вы теперь более важная фигура, чем мы, оставшиеся здесь, в Израиле?! Немедленно выполняйте то, что я сказал!

— Но… в Вашингтоне уже три часа ночи, — растерялся посол.

— Знаю! — рявкнул Рабин. — Выполняйте!

— А президент вместе с вице-президентом вообще уехали на охоту в Канаду, связаться с ними невозможно…

— Хорошо! — скрипя зубами, перебил его премьер. — Кто третий по значению человек в Вашингтоне после президента и вице-президента?

Подумав, посол ответил:

— Глава аппарата сотрудников Белого дома Джон Сигрэм.

— Свяжитесь с ним! И передайте то, что я сказал!

В трубке раздались гудки отбоя. Коротич взглянул на часы.

— Сигрэм убьет меня, если я позвоню ему сейчас! — прошептал он.

В то же время он прекрасно знал, что, если ослушается распоряжения своего премьер-министра, его отзовут из Вашингтона в двадцать четыре часа. Такое уже бывало.

Он зажег настольную лампу, нашел в столе телефонный справочник высших членов администрации Пенна и набрал номер домашнего телефона Джона Сигрэма.

Подойдя к огромному от пола до потолка окну, Джим Коэн посмотрел на подернутую легким утренним туманом Женеву.

Город как всегда был прекрасен. От него веяло неувядающей молодостью. С пятнадцатого этажа отеля «Президент» был хорошо виден парк «Жарден Ботаник». Его деревья и кустарники утопали в цвету. Через искусно выложенные камнем ручьи переброшены мостки. По ним гуляли матери с маленькими детьми, влюбленные и пенсионеры.

Помощник президента вздохнул и отошел от окна. На столе рядом с кроватью стояли пустой стакан и наполовину заполненная бутылка виски «Мигрэмс».

Коэн плеснул в стакан немного виски и выпил. Он нервничал. Его состояние было вполне объяснимо. Начиная с пяти часов утра по всем каналам информации стали передавать сногсшибательное сообщение о том, что украденные у Израиля ядерные боеголовки размещены в укромных местах в Гренландии. Те, кто совершил эту беспримерно дерзкую операцию, не называли себя. Они оставили лишь номер телефона, по которому с ними можно было связаться.

Ультиматум заговорщиков гласил: «Когда боеголовки будут взорваны, растопятся гренландские льды. Это поднимет уровень Мирового океана на пятьдесят сантиметров. Если правительство Голландии не выплатит десяти миллиардов долларов, Дании — восьми миллиардов, Бангладеш — трех миллиардов, Австралии — двух миллиардов, Аргентины — десяти, Бразилии — пятнадцати и Соединенных Штатов — пятидесяти миллиардов долларов, прибрежные области этих государств скроются под водой».