Фергюсон собрался послать собеседника куда подальше. Только этого ему еще не хватало! Терять пост в спецотделе Департамента транспорта только потому, что какому-то цэрэушнику показалось сподручнее выполнять свое задание на их трейлере.

Однако рыцарь плаща и кинжала заставил Уильяма отказаться от своего намерения.

«Смена трейлера — еще одна форма конспирации, — размышлял Фергюсон. — Это поможет запутать злоумышленников, если в Вашингтоне действительно кто-нибудь позарился на картины из луврских собраний».

Фергюсон махнул одному из своих людей:

— Пойдешь сменишь трейлеры…

В воскресенье на Аппенцелль словно спустился полог умиротворенности и спокойствия. Улицы опустели, почти все магазины позакрывали ставни и жалюзи. В воздухе носился запах дыма — это жарили мясо, индеек и «барбекю» на лужайках и в садиках возле своих домов аппенцелльцы.

В одиннадцать часов Гертруда Циммерман смущенно сказала Марте:

— Знаешь, в это время я обычно хожу в церковь…

Марта подняла на мать глаза и улыбнулась. Годы не изменили ее привычек. Как и двадцать лет назад, она оставалась примерной христианкой, по-прежнему стеснялась этого, но в то же время с твердостью следовала всем церковным канонам.

— А что если… я пойду вместе с тобой? — тихо спросила она.

Гертруда Циммерман растроганно обняла Марту:

— Это было бы прекрасно, доченька!

…В знакомой с детства церкви Хейлигкрейцкапелла Марта какое-то время сидела на темной старинной дубовой скамье, разглядывая раскрашенные деревянные статуи святых, покрытые серебряной и золотой чеканкой и драгоценными камнями раки с мощами, цветные витражи в окнах с картинами, повествующими о деяниях Святого Луки, Святого Павла и Святой Екатерины.

Вскоре это ей наскучило, и она опустила глаза. Проповедник-евангелист говорил монотонно, без души. Марту стало клонить ко сну.

Мать, напротив, находилась в приподнятом настроении. Она внимательно слушала проповедника и время от времени покачивала головой, принимая или не соглашаясь с тем, что он провозглашал с кафедры.

Марта с трудом досидела до конца службы. Впрочем, главные испытания ждали ее впереди. В церкви у матери оказалась масса знакомых. Они помнили Марту еще девочкой. Ей пришлось полчаса улыбаться, притворяться, будто она помнит всех этих тетушек и дядюшек, которые, как выяснилось, сами отлично помнили и ее голубой бант, и красные туфельки, и белое с черными полосками платьице.

Наконец с тягостной церемонией было покончено. Марта взяла под руку мать, и они не спеша пошли по направлению к дому.

— Я слушала твой разговор со старыми друзьями и соседями и словно помолодела на двадцать лет, — растроганно проговорила Гертруда Циммерман.

Марта выдавила улыбку. Ей не хотелось портить матери праздничного настроения. «Не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким же будете судимы», — пронеслись в голове крылатые строчки из Библии. «Да, древние были правы, — подумала Марта, — каждый человек представляет себе счастье по-своему…»

Погруженные в благочестивые размышления, женщины молча шли по улицам родного города. Они не заметили Кальяри, стоявшего неподалеку от входа в церковь. Он был замаскирован под туриста, собравшегося покорить один из окрестных пиков.

Он был и среди тех, кто остановил Марту около церкви. Пользуясь вмонтированными в набалдашник альпенштока миниатюрным фотоаппаратом, Кальяри незаметно заснял всех беседовавших.

Кальяри понимал, что их с Джоном пребывание в Аппенцелле будет расценено в штаб-квартире как возможность отдохнуть от дел. Но фотографии покажут, что зря они времени не теряли. «Увидят и оценят наше усердие, черт их подери!» — думал Кальяри. Он твердо верил в то, что каждому в этом мире воздается по делам его.

Снятый с самолета контейнер с луврскими полотнищами был быстро перегружен в трейлер, на борту которого красовалась надпись «Эквадорские бананы — лучшие в мире. Покупайте эквадорские бананы!»

Сам Фергюсон во время погрузки стоял поодаль. Со стороны могло показаться, что человек мается от безделья, прогуливаясь с перекинутым через правую руку легким серым плащом. На самом же деле Фергюсон был похож на туго сжатую пружину. Бесполезный в жару плащ прикрывал короткоствольный автомат «узи». Хотя со службой безопасности аэропорта и договорились о содействии при охране картин, начальник спецотдела Департамента транспорта счел необходимым лично проконтролировать выполнение ответственного поручения.

Погрузка прошла гладко. Двери трейлера, слегка переоборудованного техниками из ЦРУ, наглухо захлопнулись. Благодаря их усилиям корпус с надписью «Эквадорские бананы» был оплетен разветвленной сетью датчиков и сигнализаторов. Первая же попытка покуситься на содержимое трейлера была бы немедленно замечена.

Фергюсон быстро сел в синюю «тойоту», скромно стоявшую у обочины. Из-под фар машины спереди и сзади в случае необходимости выдвигались пулеметы, а в багажнике была спрятана небольшая ракетная установка. Стремительно развернувшись, колонна двинулась в путь.

Фергюсон не был новичком в своем деле. Он знал, что залог успеха в скорости. Чем меньше времени они проведут в дороге, тем меньше шансов на успех у тех, кто замыслил бы похитить картины. Поэтому он гнал «тойоту» на предельной скорости, заставляя попутные машины испуганно жаться к обочинам. Трейлер с двигателем, заранее замененным на более мощный, не отставал.

Дом Лючии оказался уютной виллой, облицованной красным и белым мрамором. Тут же, в двух шагах от ведущей к входу лестницы, был оборудован прекрасный плавательный бассейн, разбиты два теннисных корта. Искусно подстриженные деревья окружали виллу. Пространство вокруг было наполнено тонким ароматом лаванды.

Девушка оставила мотоцикл перед воротами. Олег понял, что на вилле есть кому о нем позаботиться. Поднимаясь вслед за Лючией по слегка стертым мраморным ступеням, Смирнов услышал звучное лошадиное ржание. Конюшня находилась где-то рядом.

— Да, я держу трех скакунов, — сказала Лючия, заметив интерес в глазах Олега. — Завела их недавно, всего два года назад. Верховая езда до того мне понравилась, что теперь не понимаю, как это я могла столько лет жить вообще без лошадей?

Убранство виллы было под стать ее внешнему виду: дорогие ковры на стенах, старинная массивная мебель красного и черного дерева, большие картины в позолоченных рамах.

— Твои предки? — поинтересовался Олег, кивая в сторону длинного ряда портретов. С холстов на него смотрели солидные мужчины в париках, женщины в кринолинах и с бриллиантами, дети в бархатных костюмчиках.

— Да нет, — усмехнулась Лючия, — мои предки были простыми рыбаками, мастеровыми, хлебопашцами.

Она усадила Олега на диван, обитый великолепным глазетом, подошла к буфету и распахнула его створки. На полках, обтянутых старинным толстым сукном, стояли вполне современные бутылки — коньяки «Хеннесси», «Реми Мартен», «Камю», виски «Белая лошадь», «Оулд Парр», «Джек Дэниэлс».

— Я предпочел бы виски, — опередил вопрос Лючии Олег.

Лючия протянула бокал. Они чокнулись.

— Ваше здоровье, прекрасная спасительница, — произнес Олег и поднес бокал к губам.

«Похоже, я перехитрил людей Акопяна. Они уверены, что я рвусь из Италии, и наверняка установили дежурство на вокзалах, в аэропортах и морских портах. А я преспокойно отсиживаюсь рядом с Флоренцией! Надо лишь позвонить Брюсу Локкарту, рассказать ему о событиях последних дней», — подумал Смирнов.

— Здесь есть телефон? — спросил он Лючию.

Девушка привстала и передала Олегу аппарат. Смирнов набрал номер. Один гудок, второй, третий. На десятом он положил трубку. «Странно. До сих пор всегда, если Брюса не было на месте, он включал автоответчик».

Олег подумал, что, может быть, его неправильно соединили, и повторил попытку. Тот же результат.