Я был настолько погружен во все эти заботы, что даже не обратил особого внимания на слова Иси, когда тот сказал, что собирается поставить пьесу по «Кромешной тьме». И попросил у меня разрешения. Я, конечно, не собирался ему этого запрещать. Точнее, просто не принял это всерьез; что Ислейв знал о драматургии? Он хоть одну пьесу сочинил? Были ли у него связи в этом мире? Насколько мне было известно, нет. Пока он не рассказал мне, что его друг или партнер (я не хотел в это вникать) — режиссер, который иногда ставит пьесы для нашего главного театра. И что ему невероятно нравится эта идея. Еще Иси сказал, что принес наброски пьесы, и предложил взглянуть. Я, разумеется, отказался. К тому времени я уже испытывал отвращение ко всей этой суете вокруг книги. Так что отмахнулся от Иси: «Ты умеешь писать пьесы, я умею писать романы; лучше нам не вмешиваться в дела друг друга». Я, разумеется, в эту затею не верил, — меня столько раз уже обманывали в связи с этой книгой, что я устал от разочарований.

Так-то.

Потом этот режиссер заручился предварительным согласием главного режиссера насчет того, что пьесу поставят на сцене Национального театра, однако сам занялся другими постановками. «Ну вот, видишь, дружище», — сказал я Иси, когда тот позвонил сообщить мне об этом. И подумал: из этого ни за что ничего не выйдет. Но осенью выбрали актеров и назначили чтение. «Это что значит, пьесу покажут уже зимой?» — удивился я. «Судя по всему», — ответил Иси. «Но это ведь еще не точно?» — «Не-е, не сто процентов…»

У меня и раньше были сомнения насчет всей этой затеи, а на «первом чтении» им суждено было подтвердиться. Иси непременно хотел, чтобы я пришел. Я пытался отвертеться; мне чужда была вся эта актерская братия, какие-то слишком уж они положительные, открытые и любезные, я среди таких людей всегда непроизвольно настораживался. Но Иси уперся, сказал, что присутствие автора на подобных мероприятиях строго обязательно. «Не стесняйся, я буду держать тебя за руку!» — заверил он. Меньше всего в жизни мне хотелось, чтобы кто-то думал, что я стесняюсь, поэтому я пошел.

Там кружком сидели актеры, сам Иси и режиссер (они едва не держались за руки, и зачем только я согласился прийти). Вокруг на стульях сидели еще какие-то люди, оказалось, что это художник по костюмам, мастер по свету, дизайнер сцены и даже сам главный режиссер. Я расположился рядом с ними. Они уважительно со мной поздоровались. И я уже начал думать, что все будет в порядке.

Пока не началось чтение. Боже правый! Какое мучение. Сплошная глупость и болтовня! Всем раздали сценарий, чтобы можно было следить за происходящим, и мне тоже, но теперь я начал раскаиваться, что отказался, когда Иси предлагал мне посмотреть его заранее. Если бы я знал, что будет, ни за что бы не пришел! Декорацией был дом моего детства — в подвале орала и дико смеялась безумная пироманка, а наверху туда-сюда носился толстый пьяница с какими-то бродягами, но главными героями были мама, мягкая и добрая, больная, и девочка-дурочка (я!!!); чтобы хоть как-то позаботиться об этом нежном ростке, выросшем на каменной пустоши, Иси даже сочинил для девочки стихи, которые она читала (в основном самой себе) к месту и не к месту, на фоне всех этих стычек, воплей и буйствования поджигательницы. А потом стихи якобы публиковали в журнале издательства «Язык и культура». И мама так обрадовалась, обняла дочь, и они разрыдались. Я и сам едва не заплакал от стыда и ужаса, мне хотелось бежать. А актеры, такой сброд, такие дилетанты! Некоторых я знал, видел в телерекламе или, может, где-то еще; но играть они даже и не пытались! Просто читали, как на уроке в католической школе, ровными голосами; у того, кто изображал Халли Хёррикейна (в книге его зовут Дидди Шторм — этому я должен был бы сразу воспротивиться, ведь теперь люди думают, что Шторм это такая фамилия, но ведь мы с Халли, к счастью, не родственники!), был такой неестественный интеллигентский голос — полагаю, он изучал драматическое искусство в Англии и читал роль Халли с утонченной оксфордской интонацией. Потом наконец все кончилось, никто не хлопал, и главный, похоже, как и я, был отнюдь не в восторге. По крайней мере, под конец он украдкой смотрел на часы. Не хочу больше этого слышать, подумал я, махнул Иси, что ухожу, и побежал на улицу. В ближайший бар, пришлось залпом выпить три больших кружки, чтобы прийти в себя после этого ужаса.

Я никак не могла поверить, что мой Эйвинд написал книгу. Он всегда был замечательным мальчиком, но каким-то пассивным с самого рождения. Он, конечно, мой сын, и, возможно, я поэтому необъективна, но характером он так похож на своего покойного отца и остальных родственников по этой линии; они все были очень способные, но им недоставало энергии. Они не верили в свои силы. Им главное было хорошо себя чувствовать. Но в этом ведь нет ничего такого…

Я прочла книгу несмотря на то, что меня многие отговаривали; все говорили, что там о его детстве и обо мне, и поэтому мне, вероятно, будет тяжело ее читать, но я не смогла удержаться и прочла, он сам пришел ко мне и подарил книгу, взял с собой обоих детей; мне показалось, что Эйвинд очень прилично выглядит, поправился, хорошо одет. Немного посидел у меня. И дети не шалили и не капризничали, как часто бывает. Одному лет девять, другому одиннадцать. Так что книгу я все-таки прочитала. И долго смеялась. Потому что Эйвинд не мог такое написать! Я только не поняла, в чем юмор-то. Может, кто-то надо мной шутит? А газеты и телевидение с ним заодно? Например, я точно знаю, он никогда бы не описал меня так, как в этой книге, это совершенно исключено. Эйвинд для такого слишком одарен. И я знаю, как он меня уважает, последние лет двадцать пять он этого и не скрывал. А тот пьяница, это что, Харальд?! Я слышала, как Эйвинд изображает Харальда, пародирует, это целый спектакль одного актера — и порой это просто больно слушать, поскольку манеры Харальда удаются ему едва ли не лучше, чем самому Харальду. А это несчастное создание в книге — кто это, черт побери? Я не знала, плакать мне или смеяться. Решила посмеяться. А остальные пьянчужки; где это Эйвинд с ними познакомился? Повсюду раструбили, что книга основана на личном опыте Эйвинда, но когда же он успел все это пережить? Я ведь знаю своего Эйвинда, он не плохой мальчик, только вот ленив и себя бережет; он, может, и любит выпить, как многие мужчины, однако, для полного счастья ему нужно, чтобы ему постелили чистую постельку. Чтобы кто-то прислуживал и нянчился с ним. Он никогда бы не лег спать в окружении всякого сброда. Только не Эйвинд! А этот траулер, который там описывается, — да у Эйвинда был бы шок, если бы ему велели ступить на борт такого корыта. Вот Харальд, он бы, конечно, гордо расхаживал по палубе и чувствовал бы себя как дома, но Эйвинд от одной мысли о чем-то подобном слег бы в постель и был бы даже согласен, чтобы его кормили теплой овсянкой, — сначала это делала я, потом его покойная бабушка, затем Стефания, занявшая ее место.

Вот так они и держатся вместе. И это хорошо, к такому мнению я пришла на старости лет. А другой мой сын, Симон, снова в разводе. Похоже, у него большие проблемы. Странно это как-то выходит, у Симона Петура ведь две матери, и когда все хорошо, ему достаточно той семьи. Сколько раз так было. Но если что-то идет не так, он начинает общаться со мной. Вот в последнее время, например. Я становлюсь любимой мамой. Да, я ведь все-таки его люблю и не хочу, чтобы он меня совсем забыл. А еще Симон непременно зауважает брата, узнав, что Эйвинд написал книгу. Хотя мне этого все равно не понять. Эта книга совсем не в духе Эйвинда.

У меня есть сводный брат, которого я не видел лет, наверное, десять, он старше меня и перестал со мной общаться, когда мне было лет восемь или девять, конечно, тогда мне было очень обидно — что в жизни мальчишки могло быть важнее старшего брата.

Его зовут Симон Петур!