Но потом вдруг эта свободная любовь развалилась, какая-то девица стала настолько ревнивой, что жена Сёльви вынуждена была бежать — с мужем спятившей от ревности соперницы, и они стали жить обычной семьей — той самой, о которой так мечтал Сёльви, вот только ему в ней не нашлось места, и он остался в коллективе…

И вот теперь мы сидим у него в машине. Наше появление совсем сбило его с толку.

— Вау, вы же уехали в Америку. — Потом посмотрел на Стеффу, которая сидела сзади на полу, а дети спали у нее на коленях, и обеспокоенно спросил, куда нас отвезти.

— Да я, собственно, не знаю, — ответил я. — Нам, собственно, нужно пристанище на первое время.

И до него дошло, что у нас нет дома и везти нас вообще-то некуда, у таких простаков есть явное достоинство — они не задают много вопросов; мне бы не хотелось разъяснять Сёльви, как я собираюсь снова встать на ноги, я не был готов объяснить это даже самому себе. Но он лишь сказал:

— Вы можете расположиться у меня на полу на две-три ночи, если вам хватит места!

Я облегченно вздохнул и, оглянувшись назад, туда, где сидела Стеффа, измотанная и мрачная, как это часто бывает с женщинами, сказал:

— Слышала?

— Что слышала?

— Что сказал Сёльви?

— Я не слушала.

— Он пригласил нас к себе.

— Ну.

— Просто «ну»?! — Я осторожно зажег сигарету, а когда доставал зажигалку из нагрудного кармана, кожаная куртка заскрипела, я выпустил дым и добавил: — Говорил же, все уладится.

Послушай, я ведь и не говорю, что у меня всегда все ясно, а жизнь как-то особенно продумана и разумна, но вот этот случай я вообще не понимаю…

Попробуй разберись, что за чепуха!

Люди идут пешком с вокзала, зима, холод и дождь, с чемоданами и сонными детьми, им негде жить! Не так давно они со всеми здесь попрощались, и что же? — всего через несколько месяцев вернулись! Я собирался лишь отвезти их домой или еще куда, в тот день взял на работе выходной, потому что был насквозь простужен, не мог же я там постоянно кашлять и чихать в йогурты, выбрался просто взять какое-нибудь видео, думал, побуду дома один, но вдруг оказалось, что нужно позаботиться о целой семье. Я мог бы, конечно, бросить их на Божью волю, без денег, без еды, без жилья — мужика с измученной женой и двумя обессиленными детьми, но я взял на себя эту ответственность!

Я пытался выяснить, действительно ли им было некуда идти. Куда они шли, когда я их остановил?! А? Когда они приехали сюда, в этот город, когда шли по улице, они ведь куда-то собирались? В каком-то ведь направлении они шли, с чемоданами?! Нет, мне почти ничего не удалось добиться от Эйвинда Шторма, кроме невнятного объяснения, что он хотел добраться до меня, или до Кудди, или еще до кого-нибудь… До Кудди! Он живет в маленькой комнатушке, на пособие, и почти не бывает трезв! Или ко мне! Я едва знаком с этим человеком, так, несколько раз перебросились парой слов на вечеринках. Еле вспомнил имя его жены. И совсем не знаю, как зовут детей. Однако он направлялся ко мне. Зачем — поселиться? А? Думаю…

Я ничего не мог понять.

Оставалось лишь отвезти их к себе домой, а я забирал к себе детей каждую вторую неделю и проводил с ними все время, и вообще за всем следил, поскольку со мной в коллективе жили еще трое, Ютте, Мадс и Сёрен, старые друзья Сигрун, я не очень понимаю, почему они все еще со мной живут, но они получали жилищные субсидии и поэтому платили мне за квартиру, иногда присматривали за детьми, если те приходили из школы раньше, чем я с работы, так что в квартире нас было четверо, чаще даже шестеро, а она небольшая, только спальня, гостиная и еще одна комнатка, и, конечно, мебели немного, потому что на полу спали, зато имелось несколько лишних матрасов, и вот у нас оказались еще эти четверо, Эйвинд Шторм, его жена, насколько я помню, ее зовут Стеффа, и двое детишек…

Они не ходили в школу. И вечером я спросил Шторма, что он собирается делать, он сказал, что должен сходить к своему консультанту по социальным вопросам, чтобы им выделили жилье, школу и все такое… Он уже выпил пива, и лицо его немного прояснилось; Стеффа и дети первые сутки только спали, а он сидел и пил с нами пиво, но от травки отказался, он относился к этому с предубеждением, как и многие исландцы, — ну да, я и сам не был в восторге от марихуаны. Шторм сидел и рассказывал байки, естественно по-исландски; других мало интересовало, что он там рассказывает, он привлекал их внимание лишь потому, что только что приехал из Америки, они считали его преступником, из-за его внешнего вида, точнее сказать, потому что он одевается как герой американской комедии, а не ходит в элегантных брюках и в сандалиях на босу ногу, как большинство датчан. Но Шторм не хотел говорить по-датски ни с кем, кроме меня, вообще не разговаривал, да и со мной, собственно, тоже; он только хотел, чтобы я его слушал, постоянно, без перерыва, до глубокой ночи, а мне нужно было утром рано вставать и идти на работу, кроме того, мне не очень нравятся такие бесконечные рассказы, мне всегда хочется добраться до сути дела, понять причины, намерения и цели; например, выслушав его бесконечные причитания по поводу поездки в Америку, я, как мне кажется, так и не понял, зачем они вообще туда отправились. Ну да, он не смог пойти учиться, не получил работы и жилья, — но неужели он на это надеялся? Ему что, обещали? Я пытался остановить поток его речи, задавал какие-то вопросы, но ответа так и не получил, он просто продолжал рассказывать о своих чокнутых родственничках в Минне… Миннесоте, кажется, сдвинутые они какие-то, и только когда он понял, что я настолько вымотался и не могу больше слушать, не понимая сути дела, что уже в общем-то перестал даже слушать, он попытался ответить, но чересчур туманно, что, разумеется, никаких подтверждающих документов не было, он просто возлагал слишком большие надежды, «но это не всегда так уж важно, Сёльви, малыш, sometimes a man’s gotta do what a man’s gotta do!»[42]

Да, он мог так сказать.

Они просидели у меня до вечера и весь следующий день. Я старался быть гостеприимным и не докучать, но на третий день предложил, чтобы они, Шторм и Стеффа, купили что-нибудь на ужин, ведь они никак не старались влиться в коллектив, а я понимал, что датчане, с которыми я живу, скоро начнут высказывать мне претензии насчет того, что эти исландцы повисли у нас на шее, — и Шторм сказал, что разумеется, только вот он почти без денег, не могу ли я одолжить ему немного. Я одолжил, и на следующий день он купил картошки, свиных сосисок и ящик пива.

Ясное дело, в этом чертовом коллективе у Сёльви Молока невозможно было находиться, сам-то он славный, но вот датский наркосброд, который там с ним живет, дьисус крайст![43] Побудешь среди них несколько минут, и тошнота к горлу подступает. На четвертый день я сказал Стеффе:

— Слушай, мне дорого мое душевное здоровье, я не могу тут сегодня оставаться.

— Ну и куда ты пойдешь? — поинтересовалась она.

— Загляну к Кудди, — ответил я. — От этой датской компании я точно поседею.

— А я должна терпеть их одна? — спросила Стеффа.

— Почему одна? — сказал я. — Ты же с детьми. Их ведь нельзя оставить без присмотра! — И отправился к Кудди.

Он, по счастью, был при деньгах, я убедил его сходить за пивом, напомнил, что он выпил немало в моем доме, теперь пришло время расплачиваться, хотя бы в этой пропахшей грязными носками норе. Я порылся в его лоу ноус кассетах, на которых среди всякой фигни было и то, что я ему когда-то записывал, Донован[44], «Кинкс», еще что-то, потом мы готовили, вернее, он, он замечательно готовит, одно время работал коком на траулерах, ходивших в дальние воды, так что у нас получилась такая атмосфера кубрика; он приготовил фантастические ребрышки в томатном соусе и спагетти, все было очень вкусно, по-королевски, как говорят датчане. Я вернулся в коллектив к Сёльви и компании лишь на следующее утро, ключей у меня, разумеется, не было, поэтому имело смысл приехать к восьми, в это время он как раз отправлялся на велосипеде на свой молокозавод, я вошел и сразу лег. Вечером был с похмелья и попросил народ приглушить «Грейтфул дед», они ее вечно крутили, но, похоже, меня не услышали.