К тому времени, когда Йон Безродный позвонил мне и сделал это предложение, я прожил в Оденсе дольше всех других исландцев; стал местным ветераном. Старая гвардия вся уехала, даже дурачок Сигурбьёрн ушел от своей жены и ребенка, даже Сёльви Молоко и Кудди. Совершенно непонятно, как мы столько продержались, но у Стеффы появилась приличная работа в китайском гриль-баре, и хотя зарплата вроде бы небольшая, но серая, и, следовательно, никаких налогов, страховых и профсоюзных взносов, так что на руки выходило даже лучше, чем могло быть где-то еще. И у детей все шло замечательно, они были почти совсем как коренные жители Фюна, у них появились датские друзья, и говорили они, естественно, совсем без акцента, занимались спортом, состояли в рядах скаутов, девочка пела в хоре, и на родительских собраниях нас постоянно хвалили за то, что у нас такие хорошие и прилежные дети. И хотя я частенько скучал, мне оставалось лишь признавать это со словами: «Let the good times roll», — я покупал пиво и садился на балконе, иногда даже с книгой — «lazin’ on a sunny afternoon»[63]. Я подписался на совсем свежую книжную серию о последней мировой войне, зачитывался и думал: мне ведь не хуже приходится, чем фон Паулюсу и его товарищам под Сталинградом.

Как-то в торговом центре я наткнулся на двух молодых исландцев, они узнали меня и поздоровались с большим почтением; мы, собственно, не были даже знакомы, во всяком случае, я не знал, как их зовут, но мне показалось, что одного из них я уже видел, наверное, в исландском баре. Они предложили «выпить вместе по чашечке». И мы пошли в скандинавскую забегаловку здесь же, в центре. Мальчики заказали кофе, я пиво — после некоторого раздумья… Позволил им заплатить. Им явно очень хотелось со мной поговорить. Они просто сгорали от любопытства. Как я и предполагал, один из них прожил в городе уже больше года и недавно переехал из общежития в наш район; его-то я и видел раньше. Другой приехал относительно недавно, изучать медицину. Оба проявляли большой интерес к общественной жизни и хотели наладить общение между живущими в городе исландцами; в Копенгагене ведь существовала легендарная и влиятельная исландская диаспора, о которой столько книг написано, но в Оденсе ничего подобного не было. Меня от этой болтовни потянуло в сон, очень хотелось зевнуть, но я не мог себе этого позволить, они ведь угощали меня пивом. Я узнал, что оба они входят в правление исландского общества, которое вот уже лет десять находится в состоянии спячки, разве что устраивает «танцульки на день независимости». К счастью, я наконец начал засыпать, думать о чем-то совсем другом. Но тут вдруг тот парнишка, который прожил тут дольше, говорит: «Действительно обидно, ведь общество годами отчисляло в казну неплохие деньги, которые попросту обесценивались». Тут я оживился. Деньги! Поскольку, надо заметить, в то время мое финансовое положение было весьма стесненным, впрочем, как и всегда… Я принялся рассуждать: я прожил здесь около семи лет и никогда не слышал, что у исландского общества есть какая-то казна. Но я-то пробыл здесь дольше всех остальных. Вот и получается, что деньги-то, можно сказать, мои. Во всяком случае, я имею на них не меньше прав, чем эти двадцатилетние молокососы, которые сидят рядом и треплют языком. Так что я включился в разговор. Выказал интерес: да, искренне жаль, что живущие тут исландцы так мало общаются. Вероятно, традиции не сложились; у диаспоры нет истории, и кто-то должен взяться и написать историю пребывания исландцев в Оденсе, вспомнить ярких личностей, которые жили и учились здесь; описать обычаи, вечеринки, совместные выезды в лес, в каких пабах собирались исландцы, какие песни пели на протяжении всего этого времени, и тогда у нас будет твердая почва под ногами…

Все пошло именно так, как я рассчитывал, они рты разинули от интереса — вот человек, который мог бы написать такую книгу. Он дольше других прожил в Оденсе. И ходит мнение, что он «что-то пишет».

Я обещал подумать. Я, несомненно, мог бы найти на это время, да и дело было нужное и интересное, но я человек бывалый и не хотел бы потом бессмысленно тратить время и силы, выколачивая долги, поэтому хочу получить деньги вперед. И мы пожали друг другу руки на прощанье; я собирался несколько дней подумать, они — получить согласие остальных членов правления Исландского общества в Оденсе, чтобы нанять меня на этот проект — писать историю диаспоры и выплатить мне гонорар авансом.

Должен признаться, мне понравилась идея, чтобы Шторм написал историю исландской колонии в Оденсе. И именно я выступил с этим предложением на заседании правления Исландского общества. Но, напомню, принято оно было большинством голосов. Тремя из пяти. Так что если Исландское общество и было разрушено, как многим нравится думать, то ответственность за это несу не я один.

Мы встретили Эйвинда в торговом центре, мы с моим другом Крилли, который только что приехал учиться на врача и которого я привел в правление общества (до этого нам никак не удавалось сформировать полноценное правление, потому что никто не хотел в нем работать), и Эйвинд выразил готовность взяться за такую книгу, и мы видели, что он по-настоящему воодушевлен, так что мы созвали заседание, изложили дело, и выяснилось, что казначей согласен поддержать это начинание. Но двое — председатель и еще один член правления — были решительно не согласны. Хотя не сказали почему. Складывалось впечатление, будто они имеют что-то против Эйвинда лично! Я сказал, что он кажется мне умным человеком. Они начали говорить что-то насчет того, что он ничем не занимается, только валяется на диване и заставляет жену на себя работать. «Ребята, — сказал я, — ведь то же самое говорили о многих писателях всех времен!» — «Писателях? А что, Эйвинд писатель?!» — удивились они. Они, оказывается, даже не знали. Но большинство было за, и решение приняли. И мы, заметьте, на меньшинство не давили, мы уважали их мнение, они хотели, по крайней мере, не выдавать Эйвинду вперед все деньги из казны, предлагали заплатить для начала хотя бы половину, и то после того, как он представит свою работу, сами истории или идеи, на собрании общества, иначе не дадим вообще ничего. И мы, то есть остальные, согласились с тем, чтобы выставить ему такие требования. Выполнили все их пожелания. Сделали все, как они говорили. Так что эти двое фактически проголосовали против своих же собственных предложений.

Эйвинд, разумеется, сильно помрачнел, когда увидел деньги. «Здесь ведь только половина того, о чем мы договорились!» — возмутился он. Я ответил, что он получит еще, когда сдаст, по крайней мере, половину работы в черновом варианте. Может быть в этом уверен. Так что я до конца и не понял, в чем, собственно, проблема. Кроме того, деньги были значительные, такую сумму Кредитный фонд считает месячным прожиточным минимумом. А написать-то надо было брошюру в двадцать — тридцать страниц плюс фотографии; всего страниц пятьдесят, включая список членов, устав и прочее. Мы хотели выпустить ее к Дню независимости. Только сначала должно пройти собрание общества, где он расскажет о своих задумках; это также показалось Эйвинду странным, хотя непонятно почему; собрание ведь состоится месяца через два, он тогда уже должен будет существенно продвинуться в работе, сможет прочитать несколько страниц, рассказать какие-нибудь интересные истории, может даже пикантные и двусмысленные, главное, чтобы не слишком грубые…

После этого я с Эйвиндом больше не общался. Он со мной вообще не связывался. Возможно, на него произвело впечатление то, что некоторые живущие в городе исландцы буквально озверели, узнав, что Эйвинду «отдали» большую часть казны общества. Наверняка он услышал пересуды у себя за спиной или даже какие-то угрозы в свой адрес. Кое-кто, насколько я знаю, прямо-таки кипел от гнева. Но, ясное дело, никто никаких денег ему просто так не давал! И он их не крал, как некоторые хотели бы представить это дело. Его просто наняли на определенную работу.