— Почему ты не выгонишь эту компанию? — спросил я Сёльви.

— Мы снимаем квартиру вместе, — ответил он.

— Но ведь кроме тебя никто не работает. Разве не выходит, что ты содержишь этот сброд?

— Они платят за квартиру, — повторил Сёльви. — Если бы я и стал кого-то выгонять, то начал бы не с тех, кто платит за квартиру.

Я зевнул, не хотел с ним спорить. Я ведь только хотел дать ему хороший совет. О чем он там еще подумал, черт побери? Уж не на меня ли он намекал? Вникать в это не хотелось.

Но Стеффу явно тяготило пребывание в коллективе. Оно и понятно. Наконец, я дозвонился до консультанта по социальным вопросам, записался на прием на следующее утро, но, конечно, пройдет много дней, прежде чем наши дела начнут хоть немного распутываться. Как бы я хотел, чтобы мы с семьей сразу же могли уехать из этой дыры, в которой торчим уже больше полумесяца.

Сначала мне даже нравилось, что у нас появились новые люди, потому что, по правде сказать, я устала от трех парней, с которыми живу, но уже вскоре мне страстно захотелось, чтобы эта семейка катилась прочь и больше никогда не появлялась. Каким же чванливым оказался этот тип Эвинд Шторм, или как его там. Меня учили, что неуважительно разговаривать между собой на каком-нибудь странном языке в присутствии тех, кто этого языка не знает. Это все равно что злословить о людях у них за спиной. Почему бы Сёльви и этому Эвинду не говорить по-датски? Хотят что-то скрыть? И что это за великая тайна такая?

И потом, должна сказать, я не понимаю планов на жизнь людей вроде этих исландцев. О чем они думают? Можно жить в свое удовольствие и развлекаться, пока ты молод, но потом, когда получишь образование и устроишься, обзаведешься квартирой, по возможности обеспечишь себе твердый доход, тогда — пожалуйста, рожай детей. И как только им пришло в голову сначала завести детей, а потом беззаботно ездить по миру, без ничего? Вот уж где дело для комитета по защите детей. А еще я терпеть не могу, когда постоянно пьют пиво. Это бесконечное пьянство. Все становятся такими шумными и назойливыми. К тому же такие высокомерные, они, видите ли, слишком благородны, чтобы раскурить с нами трубку. Хотя они в гостях, хотя им предложили. Мальчики пытались было пожалеть этих людей, мы, мол, несем за них ответственность, но я сказала: «Jeg er sgu skide-hamrende ligeglad»[45]. И рада была, когда они вдруг свалили, даже не попрощавшись.

Итак, связаться с консультантом Сюзанной оказалось делом весьма нелегким, хотя на протяжении многих лет я встречался с ней почти каждый месяц, так что она, как мне казалось, даже начала меня узнавать. Да с той бабой на телефоне, у которой надо записываться, с ней я тоже часто разговаривал, как по телефону, так и лично. Но нет, теперь, оказывается, они не знают, кто звонит; чтобы записаться на прием, надо назвать личный номер, но тут выяснилось, что моего личного номера больше не существует; нет в Дании человека с таким личным номером; так что я, как в песне Элвиса: «No such person / no such zone»[46]. Но где-то ведь он был! И к чему эта бюрократическая чепуха, они просто больше не хотели меня знать — вот оно, хваленое датское гостеприимство, — однако я не собирался позволять им меня дурачить и продолжал названивать, говорил, что у меня семья на грани голода, на улице, и в конце концов попал на прием к Сюзанне. Какая-то Сюзанна, не помню фамилию. Брёггер, кажется, или как-то еще…

И вот я вхожу в ее кабинет. От неожиданности она даже очки сняла, которые висели у нее на шее на шнурочке, протерла глаза, снова надела очки и, пристально глядя на меня, наконец спросила:

— Мне мерещится или это действительно вы, господин Йонссон?

Я мог бы много чего ей ответить, но чувствовал, что надо вести себя дипломатично, постараться вызвать сочувствие, поэтому я был серьезен, уставился на стол и сказал:

— Да, и не от хорошей жизни. Ja, det kommer nu ikke til af godt.

Чертовски неприятно, что снова приходится говорить на этом противном датском языке. Мой рот к нему совсем неприспособлен. Да и у всех исландцев вообще. Неужели найдется исландец, хотя бы сносно говорящий по-датски? Ну разве что среди извращенцев и придурков.

Сюзанна молчала и продолжала смотреть на меня. Становилось немного неловко. Поэтому я заговорил сам, стараясь говорить получше, как только мог. Если припрет, заговоришь и на таком языке, и, несмотря на все, что я о нем сказал, получилось у меня весьма неплохо, я был красноречив; рассказал всю историю, ничего не упустил, о том, что я собирался в Штатах учиться, но с учебой не вышло, хотя мне и пообещали, и как попал в замкнутый круг — понадеялся на исландскую стипендию, а когда все сорвалось, мне предложили лишь какую-то нелегальную работу, «но мне не нравится работать нелегально, — вставил я, — я из тех, кто все делает по-честному, ничего не скрывает» (я просто не хотел, чтобы у нее возникло ощущение, будто я из тех, кто только и ищет возможности работать нелегально, с серой зарплатой, в такой конторе это считается самым страшным грехом), дальше я рассказал о болезни жены, решил остановиться на этом подробнее и сказал, что ее депрессия — это реакция на то положение, в котором мы оказались (как удачно я это выдумал, кто знает, как дальше пойдет дело), и вкратце о том, что вот теперь мы вернулись и надеемся, что она и ее сотрудники помогут нам с квартирой и со школой для детей и все будет хорошо, как прежде.

Казалось, моя долгая речь произвела впечатление на Сюзанну. Я видел, что она немного взволнована. Она долго смотрела на стол. Потом наконец подняла глаза и сказала:

— Единственное, что мы можем для вас сделать, — это купить билеты на самолет в Исландию. Ваш дом там…

Я, как и следовало ожидать, стал расспрашивать, кто из исландцев сейчас в городе, кто приехал после нашего отъезда, эти двое, Сёльви и Кудди, сразу бросились перечислять, но нет, все равно не вспомнили никого, кто мог бы быть мне полезен. Однако вечером, в тот день, когда я впервые побывал у консультанта Сюзанны, Сёльви перекинулся парой слов со Стеффой и рассказал ей, что по пути с работы зашел в магазин за йогуртом, который обожают дети, в супермаркет «Фётекс» — собирался, кстати, проявить гостеприимство и купить пива… Но это совершенно вылетело у него из головы, когда он вдруг наткнулся там на Сигурбьёрна Эйнарссона с ребенком!

Вот оно, решение наших проблем. Мне и в голову прийти не могло, что он в городе, помнится, когда мы с ним прощались, он говорил, что собирается провести зиму в Исландии; конечно, я должен был подумать о том, что он может оказаться у жены и ребенка, где же еще быть такому верному человеку, как Бьёсси, он ведь такой надежный и добрый маменькин сынок, друг своих друзей, насколько я его знаю.

Конечно, меня удивило, что он до сих пор с нами не связался. Наверняка ведь слышал о нашем приезде; полагаю, весть о нем облетела всю исландскую колонию, как только мы вернулись домой; наверняка это была самая горячая местная новость — здесь ведь мало что происходит. Ну да ладно, я сказал Стеффе, что она может начинать собирать вещи. Набрал номер Бьёсси, известил его, что мы едем.

Улла, мать моего ребенка, с которой мы вместе живем, никогда не была в гостях у Шторма и Стеффы. И даже с ними незнакома. Что-то я ей о них рассказывал, но очень мало, мы с ней не так давно вместе. У ребенка с самого рождения постоянно болели уши, так что он практически не спал по ночам, и вести задушевные беседы по вечерам нам почти не удавалось.

Но разумеется, двери моего дома всегда открыты для Эйвинда и его семьи, если им нужно пристанище, друзья ведь в беде познаются.

Однако я был ошеломлен, когда вдруг увидел их во дворе с чемоданами, пакетами, детьми — они стояли и смотрели на окна. Я, конечно, сбежал вниз, обнял их, поцеловал детей, помог им занести вещи, представил их Улле, она ненадолго вышла из спальни, но потом ребенок опять заплакал…