Вскоре мельчайшие детали армейского обихода превратились в вопросы государственной важности. Сначала император прежнюю белую русскую кокарду заменил черной с желтой кромкой, так как белую видно издали, она может служить точкой прицеливания, а черная сливается с цветом шапки, и врагу будет труднее целиться в голову солдата. Реформа затронула поочередно и цвета плюмажа, высоту сапог, пуговиц на гетрах. Дошло до того, что лучшим способом доказать монарху свое усердие стало появление на завтрашнем вахтпараде при всех новшествах, которые он ввел вчера: подобная быстрота в исполнении его пустяковых указаний не раз бывала награждена крестом или повышением в чине.
Какое бы пристрастие ни питал Павел I к своим солдатам, которых он без конца то одевал, то раздевал, словно ребенок свои куклы, его реформаторство подчас распространялось и на горожан. Поскольку круглые шляпы ввела в моду французская революция, он возненавидел их и в одно прекрасное утро издал приказ, запрещающий появляться на петербургских улицах в круглых шляпах.
То ли по неведению, то ли из протеста воля императора не была исполнена так быстро, как он того требовал. Тогда он выставил на каждом перекрестке солдатские или полицейские посты, которым предписывалось срывать со строптивцев шляпы, а сам разъезжал по улицам, проверяя, как выполняется его воля.
Возвращаясь однажды после такой поездки, царь вдруг приметил англичанина, который счел указ относительно шляп посягательством на личную свободу и головного убора не поменял. Император остановился и послал одного из своих офицеров сорвать шляпу с наглеца-островитянина, позволившего себе заявиться в таком вызывающем виде на площадь перед Адмиралтейством. Всадник галопом подскакал к виновному и увидел, что на нем вполне респектабельная треуголка. Разочарованный посланец развернулся и потрусил к императору с докладом.
Тот, решив, что его подвели глаза, вынул лорнет и направил его на британца, который все так же степенно шествовал своей дорогой. На нем была круглая шляпа: очевидно, офицер ошибся! Офицера отправили под арест, а вдогонку за англичанином был послан адъютант. Стремясь угодить императору, он пустил своего коня во весь опор и за несколько секунд настиг британца. Но император ошибся: на англичанине была треуголка. Вконец растерянный, адъютант вернулся к государю с тем же сообщением, за которое только что поплатился первый посланец. Император снова взялся за лорнет – и адъютант отправился под арест вслед за офицером: шляпа англичанина была круглой.
Тогда некий генерал предложил исполнить миссию, которая оказалась столь роковой для двух его предшественников, и опять направился к британцу, ни на миг не отрывая от него глаз. И тут он увидел, что по мере приближения шляпа меняет форму: вблизи она выглядит уже не круглой, а треугольной. Боясь навлечь на себя такую же немилость, какая постигла офицера и адъютанта, он подвел британца к императору, и все выяснилось. Почтенный островитянин, дабы примирить свою национальную гордость с капризом чужестранного правителя, заказал шляпу, которая благодаря маленькой пружине, спрятанной внутри, быстро меняла запрещенную форму на узаконенную и наоборот. Император нашел идею остроумной, офицера с адъютантом помиловал, а британцу позволил впредь носить любые головные уборы, какие захочет.
За указом о шляпах последовал другой – об экипажах. Однажды утром в Петербурге был обнародован запрет на упряжки на русский манер, когда кучер сидит верхом на правой лошади, а в руке держит вожжи левой. На то, чтобы раздобыть упряжь немецкого образца, владельцам колясок, ландо и дрожек предоставили две недели. По истечении этого срока, ежели будет замечено ослушание, полиции было велено перерезать постромки экипажей. Впрочем, и экипажами реформа не исчерпывалась, она добралась до возниц: ямщикам было предписано одеваться в немецкое платье, им даже, приведя их в крайнее уныние, велели сбрить бороды и пришить к воротнику хвост, который должен был неизменно оставаться на одном месте, сколько ни верти головой хоть вправо, хоть влево. Один офицер, не успев приноровиться к новому указу, решил отправиться на очередной вахтпарад пешком, дабы не раздражать императора видом своего подлежащего осуждению экипажа. Облаченный в большую шубу, он двинулся в путь, а нести свою шпагу поручил солдату. Когда им неожиданно повстречался Павел, он тотчас заметил это нарушение дисциплины: офицер был разжалован в солдаты, а солдат произведен в офицеры.
Все эти постановления коснулись и правил этикета: о них не забыли. Прежний порядок требовал, чтобы каждый, встретив на улице императора, императрицу или царевича, останавливал своего коня или экипаж, сходил с него и простирался ниц, будь то в пыли, в грязи или в снегу. Эта почесть, которую столь затруднительно оказывать в столице, по всем улицам которой непрестанно снуют тысячи экипажей, при Екатерине была отменена. Взойдя на престол, Павел тотчас восстановил этот обычай и потребовал его строжайшего исполнения. Один генерал, чьи люди не узнали императорского экипажа, был лишен оружия и отправлен под арест. Когда срок его заключения истек, ему хотели вернуть его шпагу, но он отказался принять ее обратно, заявив, что это было почетное оружие, врученное ему Екатериной вместе с привилегией, согласно коей никто не вправе сию шпагу у него отнять. Павел осмотрел ее и убедился, что она действительно золотая и украшена бриллиантами. Тогда он призвал генерала к себе и вручил ему шпагу лично, заверив, что он не питает к нему ни малейшего предубеждения, но тем не менее приказал ему в двадцать четыре часа покинуть столицу и отправиться в расположение войск.
К сожалению, не всегда все заканчивалось столь благополучно. Случилось, например, что один из храбрейших царских ефрейторов, некто господин Ликаров, захворал и слег. Это было за городом, и его жена сама отправилась в Петербург за врачом. Волею злой судьбы ей повстречался императорский экипаж. Поскольку она и ее люди провели три месяца вне столицы, никто из них слыхом не слыхал о новом указе, так что ее коляска, не останавливаясь, проехала невдалеке от Павла. Такое нарушение его предписаний больно задело императора, и он тотчас послал адъютанта вослед мятежной коляске с приказом забрить четверых слуг в солдаты, а их госпожу препроводить в тюрьму. Приказ был исполнен. Женщина лишилась рассудка, а ее муж, не дождавшись врача, умер.
В стенах дворца этикет был не менее строг, чем на столичных улицах: каждому придворному, допущенному к целованию государевой руки, полагалось, встав на одно колено, прильнуть к ней устами усердно и продолжительно. Князя Георгия Голицына отправили под арест за то, что и поклон его показался царю недостаточно низким, и поцелуй – чересчур небрежным.
Экстравагантные поступки наподобие тех, которые мы взяли для примера, изобиловали в жизни Павла I. После четырех лет такого царствования терпеть его и дальше стало почти невозможно, ведь жалкие остатки здравомыслия, которые у императора еще имелись, мало-помалу таяли изо дня в день, уступая место новым безумствам, а безумства всесильного правителя, чей малейший жест оборачивается приказом, подлежащим незамедлительному исполнению, весьма опасны. Павел же со своей стороны подсознательно чувствовал, как вокруг него сгущается какая-то неведомая, но реальная угроза, и эти страхи делали его еще более неуравновешенным. Он почти совсем затворился в Святомихайловском замке, построенном по его распоряжению на месте бывшего Летнего дворца. Этот замок, выкрашенный в красный цвет, чтобы угодить одной из царевых любовниц, явившейся как-то вечером ко двору в перчатках такого же оттенка, был массивным сооружением довольно незавидного стиля, которое все топорщилось бастионами. Лишь в его стенах император мог поверить, что он в безопасности.
Однако среди казней, ссылок и опал, грозивших тогда всем и каждому, царь имел двух фаворитов, державшихся на своих местах крепко, как пришитые. Один из них, турок и бывший раб Кутайсов, исполнявший при Павле должность цирюльника, внезапно и без каких-либо заслуг, оправдывающих подобное возвышение, стал одним из главных лиц империи. Другим был граф Пален, курляндский дворянин, при Екатерине II имевший чин генерал-майора и благодаря своей дружбе с Зубовым, последним фаворитом императрицы, получивший высокий пост военного губернатора Риги. Тогда-то и случилось, что Павел незадолго до своего восшествия на престол оказался в этом городе проездом. Тогда он был для света почти отверженным: придворные едва осмеливались заговорить с ним. Пален же встретил его со всем почетом, какой полагается царевичу. Не привыкший к подобной почтительности Павел сохранил к нему чувство благодарности и, оказавшись на троне, вспомнил о приеме, некогда оказанном ему в Риге, и, призвав Палена в Петербург, наградил его высшими орденами империи, поручил его заботам столичную гвардию и назначил губернатором столицы вместо великого князя Александра, своего сына, чьи любовь и уважение так и не смогли победить его недоверчивость.
