Лена не обиделась, но в очередной раз расстроилась. Так бывало всегда, когда работа Вадима откровенно заслоняла ее от мужа. «Ладно, зайдем с другого боку!» – решила она.

– Хорошо, хорошо! Я просто подумала, что ты захочешь еще раз прокрутить со мной все дело, с учетом новой информации, – крайне серьезно и торопливо объяснила Лена.

– Нет, теперь уж до завтра потерпи, все сама увидишь и услышишь. – Вадим говорил почти сурово и вдруг, улыбнувшись, добавил, – Хитрюшка-хрюшка любимая!

Лена поняла, что дальше – стена, Вадим не станет ей ничего рассказывать. Чмокнула мужа в щеку и вышла из кабинета. Машка смотрела на нее с восторгом и ужасом – зашла к папе в кабинет за плотно закрытую дверь и вышла живая и невредимая! Фантастика!!

Вадим занял место за адвокатским столиком. Николай Петрович сидел в первом ряду рядом с Вадимом. Рядом, потому что стол Вадима был повернут боком к судейскому столу и рядам для посетителей. Вот и получалось, что, хотя клиент и адвокат сидели под углом друг к другу, расстояние между ними не превышало полутора метров.

Смирнова с Мананой пришли чуть позже. Вадим, посмотрев на молодую грузинку, одетую нарочито бедно, с головой, обмотанной какой-то невыразительной то ли косынкой, то ли платком, понял, что был прав – Смирнова отвела ей роль обиженной и оскорбленной несчастной женщины. Жертвы мужика-вурдалака. Вадим засомневался, правильно ли он сделал, велев Николаю Петровичу надеть его полковничью форму со всеми орденами и медалями вместо планок. Скорее всего, это оказалось ошибкой, но теперь деваться было некуда.

– Скромнее надо в суд одеваться! – обратилась Смирнова к Николаю Петровичу.

– Молчите! – тихо приказал Вадим клиенту, поняв, что Смирнова применяет свою обычную тактику – вывести из себя оппонентов любыми средствами.

– Так вот каким способом вы женщин соблазняете! – не унималась Смирнова.

Николай Петрович посмотрел на нее сначала удивленно, а потом весьма успешно изобразил на лице презрение. И отвернулся к окну.

«Молодец!» – подумал Вадим. – Значит, и в процессе сдержится! Умный клиент с хорошими нервами – уже подарок!»

– А вы, я так понимаю, – обратилась уже к Вадиму Смирнова, – тот самый гениальный ученик великой адвокатессы и наставника Коган? Будущая гордость советской адвокатуры, так сказать?

– «Так сказать» – это вы про адвокатуру, про советскую или про гордость? – мягко улыбаясь, откликнулся Вадим. Из присутствующих только Лена знала, что скрывается за этой мягкой улыбкой и вкрадчивым голосом.

– Ну что вы! Как бы я посмела сомневаться в вашей грядущей славе? – ехидно улыбнулась Смирнова. – Кстати, наверное, будете просить об отложении дела? – как бы невзначай поинтересовалась Алла Константиновна.

– Нет, мы вроде готовы, – неуверенно и как-то по-детски наивно откликнулся Вадим.

Смирнова открыла свое досье и, внимательно-оценивающе посмотрев на Осипова, переложила в конец папки бумагу, лежавшую до этого первой.

«Ходатайство об отложении дела, – понял Вадим, – Ну и ладушки, тетя Алла, поиграем!» И опять-таки только Лена поняла значение той улыбки, которая еле заметно тронула губы ее мужа.

Судья, заседатели и секретарь вошли в зал одновременно. Причем секретарь, замыкавшая процессию, на ходу произнесла магическое: «Прошу встать, суд идет!», а Вадим, поднимаясь, про себя продолжил ее фразу: «И я с ним!»

Процесс шел именно так, как и предполагал Осипов. Смирнова все время перебивала Николая Петровича, демонстративно вскидывала руки, выказывая свое возмущение, когда он давал не те, что ей требовались, ответы на ее вопросы.

Вадим же, наоборот, вел себя очень тихо, старался казаться застенчивым и был предельно вежлив. Почти каждый свой вопрос к Манане он начинал либо с «извините», либо с «если вам не трудно, не могли бы вы сказать». Расчет на то, что судью Смирнова в такой ситуации будет довольно сильно раздражать, начинал оправдываться. И хотя вопросов Вадим задавал никак не меньше, чем Алла Константиновна, его судья не прерывала и его вопросы не снимала. Однажды Вадим чуть было не сорвался, когда Смирнова во второй раз откомментировала его вопрос словами «мой юный коллега считает…», но не успел – судья сама сделала Смирновой замечание за некорректное отношение к коллеге. Вадим в очередной раз подумал: «Что Бог ни делает, все к лучшему!»

К перерыву ситуация выглядела следующим образом.

По версии Николая Петровича, он зарегистрировал себя отцом ребенка по просьбе друга, для спасения репутации Мананы. Из роддома забирали ребенка вместе с Гиви Владимировичем. На снимке Гиви Владимировича нет, потому что он как раз эту фотографию и делал. То, что на фото присутствуют только он, Манана и младенец, – простая случайность. Да, дома бывал постоянно, но не у Мананы, а у Гиви. Детей у него быть не может, так как в связи с облучением страдает некроозоспермией. Манана воспользовалась его добротой и благородством, а теперь хочет еще и получать алименты. В такой ситуации Николай Петрович считает невозможным сохранять запись о его отцовстве. Не его вина, что он вынужден отказаться от обещания, данного умершему Другу, и рассказать публично всю правду.

Версия Мананы в обработке Смирновой являла полную противоположность первой. Манана забеременела от Николая Петровича. Тот умолял ее не открывать правду отцу. Как минимум, это грозило бы ему неприятностями по службе, так как Гиви Владимирович был членом парткома Академии имени Фрунзе, где они оба служили. Поэтому заявление в ЗАГС он хоть и написал, но взял с Мананы честное слово, что та никогда отцу не покажет свидетельство о рождении, где он указан отцом. Более того, Николай Петрович где-то раздобыл поддельное свидетельство с прочерком в графе «отец», чтобы именно его и видел Гиви Владимирович. Сейчас это поддельное свидетельство отсутствует, так как после смерти отца Манана его порвала и выбросила. Оно ей «руки жгло». Что касается расписки с ее отказом от алиментов, то, во-первых, деньги Николай Петрович ей всегда давал добровольно, с этим условием она расписку и писала, а во-вторых, юридической силы эта расписка все равно не имеет.

Дальше эстафета перешла к Смирновой, по поводу справки о некроозоспермии она представила суду несколько статей из медицинских журналов и плюс заключение врача-специалиста о том, что при этом заболевании с очень малой степенью вероятности, но все-таки могут присутствовать в сперме и живые, подвижные сперматозоиды. Таким образом, с медицинской точки зрения факт отцовства Николая Петровича исключить нельзя. Ну а фотографии: около роддома, в домашних застольях, с детской коляской – все это не фотографии друга семьи, а фотографии именно отца ребенка. Теперь, после смерти Гиви Владимировича, Николай Петрович отказался платить алименты, вот Манана и вынуждена обратиться в суд. Ее, несчастную, оставшуюся сиротой, теперь защитить некому, поэтому Николай Петрович и осмелел. Так советские офицеры себя не ведут! Позор!

Как только судья объявила перерыв на обед, Лена бросилась к мужу. Вадим не позволил ей и рта раскрыть, показав глазами на Смирнову, внимательно наблюдавшую за этой сценой.

– И правильно! – одобрительно сказала Вадиму Смирнова. – Я тоже в юности, пока опыта не набралась и не научилась хоть мало-мальски работать адвокатом, брала с собой в суд кого-нибудь для моральной поддержки. Правда, я ходила обычно с мамой. А вы, молодой человек, с сестрой?

– Нет, это отец моей дочери, – неожиданно зло огрызнулась Лена. – Причем настоящий отец, а не придуманный ради алиментов! – С этими словами Лена схватила Вадима за руку и потащила из зала.

Когда они оказались в коридоре, Лена внимательно посмотрела на Вадима и спросила:

– А ты уверен, что твой клиент не врет? Мне кажется, Манана говорит правду.

– Теперь уже уверен. Хотя, в принципе, ты знаешь мою позицию – я не судья, чтобы устанавливать истину, а адвокат, представляющий интересы одной из сторон. Все! Остальное – вопросы совести моего доверителя.