Примирение состоялось в тот же вечер. Вернувшись из библиотеки, Иван, как ни в чем не бывало, сказал своим обычным спокойным тоном:

— Замечательная погода! Подморозило, и полная луна! — А потом, помолчав, добавил. — Самостоятельность — дело хорошее, но как бы только она тебе не повредила!. А в общем у тебя у самого голова на плечах.

Наконец Сергею удалось поступить на общеобразовательные курсы. Здесь он познакомился, а вскоре и крепко подружился с одним молодым наборщиком.

Иосиф Кононов, как звали нового друга Сергея, жил на Тверской улице, в маленьком зеленом домике в три окошка, со своей старушкой матерью, Аксиньей Веденеевной, и старшим братом Егором, который тоже работал в типографии Макушина.

Иосиф был смышленым, начитанным, но очень застенчивым парнем. Малейший пустяк заставлял его краснеть; стоило, например, рабочим наборщикам подшутить над ним, сказав, что у ворот типографии его поджидает какая-то девушка, как Иосиф смущался и густо краснел:

— Будет зря языки-то чесать!

— Ишь! Весь зарделся, — смеялись рабочие. — А почему девушке тебя не ждать? Парень ты красивый!

Действительно, высокий, стройный и кудрявый, Иосиф был недурен.

Особенно хороши были у него глаза — спокойные, серые, вдумчивые, а белокурые вьющиеся волосы были такой густоты, что Егор говорил:

— Тебе, Осип, с эдакой копной можно и зимой без шапки ходить.

Братья Кононовы жили дружно, несмотря на разницу в десять лет.

Соседки завидовали старухе Веденеевне:

— Оба сына, как на подбор, не пьянчужки, не озорники.

Хвалила Веденеевна обоих, но больше любила Иосифа. Оттого ли, что Иосиф был ласковее молчаливого и грубоватого Егора, или потому, что был красив и застенчив, как девушка, — мать сама хорошенько не знала. Любила — да и только. Любовь эту она особенно не выказывала, была с обоими сыновьями строга и одинаково заботилась о том и о другом. Разве только изредка делала поблажки младшему, как это было четыре года тому назад.

Зимним морозным вечером Иосиф притащил домой щенка. Веденеевна терпеть не могла собак.

— На кой леший пса домой принес? — рассердилась она на сына.

— Его, мамань, подкинули. Выхожу из бани, а он у забора скулит, — озяб, видно. Гляди, как трясется!

— И смотреть не хочу, — сказала, отворачиваясь, мать. — Собак я, что ли, не видала? Жалельщик какой нашелся! Самим есть нечего.

— Маленький он, немного съест.

— Не век маленький будет — вырастет, — уже сдаваясь, сказала Веденеевна, искоса поглядев на сына.

Он стоял перед ней — длинноногий четырнадцатилетний парень, держа подмышкой сверток с мокрым бельем и прижимая другой рукой к себе щенка.

Щенок чуть-чуть поскуливал и дрожал.

— Ну ладно уж, оставляй, — буркнула мать. — В сенях пускай спит, чтоб дома псиной не воняло!

Вернувшись из типографии и увидя щенка, Егор подшутил:

— Видать, вы, мамаша, добро наживать собираетесь, раз сторожа взяли!

Иосиф назвал щенка Шариком. Шарик стал провожать и встречать Иосифа с работы. Только тот входил во двор, как Шарик вылетал из сеней навстречу, заливаясь радостным лаем.

Иосиф выучил Шарика разным штукам: он умел стоять на задних лапах, приносил Иосифу по его приказанию из кухни сапоги и при слове «умри» падал на пол и, закрыв глаза, лежал так не шевелясь. За четыре года Шарик вырос в большого кудлатого рыжего пса.

Когда Сергей впервые пришел к Кононовым, Шарик, яростно залаяв, бросился навстречу. Но в следующие приходы Шарик встречал Сергея уже как доброго знакомого. С радостным визгом кидался к нему на грудь, порываясь лизнуть Сергея в лицо.

Сергей снимал с своей груди лапы Шарика и, потрепав его мохнатый загривок, говорил:

— Ну, хватит нежностей, хватит. Поздоровались — и ладно.

— Скоро он к вам привык, — удивлялась Веденеевна. — А вот на Варюшку нет-нет, да заворчит.

— Это он любя, — сказал Иосиф. — Когда разыграется, так и на меня ворчит.

— Ну уж ладно, заступайся, — улыбнулась Веденеевна, лукаво поглядев на сына.

Иосиф вспыхнул, но ничего не ответил.

— А кто это такая — Варя? — спросил Сергей.

— Наша дальняя родственница. Хорошая девушка. Я ее дочкой зову, — ответила Веденеевна.

И Сергей узнал от нее, что Варя Таганкова работает на табачной фабрике и живет с отцом, старым наборщиком, на Воскресенской горе.

Мать умерла, когда Варе было десять лет, и с тех пор она стала хозяйкой в доме. Правда, хозяйство было, по словам Веденеевны, «немудреное», но у Вари дел хватало — постирать на себя и на отца, поштопать, помыть пол, сварить обед.

— Она к нам частенько забегает; вот познакомитесь, сами увидите, какая девушка, — закончила Веденеевна.

Но познакомился Сергей с Варей не сразу. Как-то так получалось, что Варя приходила раньше или позже его, и когда являлся Сергей, то Веденеевна обычно говорила:

— А у нас опять Варюшка была.

И только спустя месяц, как-то в воскресенье вечером, Веденеевна, открыв Сергею дверь, смеясь сказала:

— Ну вот, наконец-то встретились! Варюшка здесь. Чай пить собираемся. Проходите.

Из темных холодных сеней Сергей вошел следом за Веденеевой в кухню и увидел темноволосую девушку в голубой кофточке, хлопотавшую у самовара. С первого же взгляда ему понравилась эта маленькая краснощекая сибирячка. Всё в ней было просто и как-то особенно мило: причесанные на прямой пробор и заплетенные в толстую косу волосы, голубая сатиновая кофточка с баской, открытая приветливая улыбка.

Сергей поздоровался с Варей и тут только заметил, что Иосифа нет дома.

— А где же Иосиф? — спросил он.

— В читальню пошел книжки менять, а оттуда на Апполинарьевскую собирался к крестному пройти, навестить. Что-то болеет старик…

Веденеевна не договорила.

— Ой, батюшки, самовар убежал!

Сняв с самовара трубу и подтерев около него лужу, Веденеевна поставила самовар на стол. Но и на столе он продолжал сердито фыркать и плеваться горячим белым паром.

— Ну, садитесь чай пить, — сказала Веденеевна.

Сергей и Варя сели за стол.

— Берите пироги, угощайтесь. Жалко только, — простыли: утром пекла.

— А с чем они, тетя Веденеевна, с картошкой? — спросила Варя.

— И с картошкой, и твои любимые, с капустой, есть. Вон сверху бери, у которых краешки гребешком, — улыбнулась Веденеевна, видя, как Варя, протянув руку к большой глиняной миске с ржаными пирогами, не знает, какой пирог взять.

Налив всем вровень чашки и наколов маленькими кусочками сахар, Веденеевна принялась за чаепитие. Молча, словно священнодействуя, она не спеша пила чашку за чашкой, изредка шумно вздыхая и вытирая раскрасневшееся, потное лицо.

После чая Варя стала убирать со стола посуду.

«До чего же похожа на сестренку Лизу — и такая же бойкая, хозяйственная!» — подумал Сергей, наблюдая, как быстро и ловко Варя моет и вытирает чашки, а затем выметает из-под стола крошки.

— Ты бы, Варюшка, спела, — сказала Веденеевна, когда Варя убрала всё со стола.

— Ладно, тетя Веденеевна, спою, — согласилась Варя.

Это тоже понравилось Сергею.

Другая на ее месте начала бы отказываться и нашла бы не одну отговорку: и не в голосе она, и что спеть ей, не знает, и при посторонних петь стесняется…

Сергей с любопытством поглядывал на Варю. Он сам пел не плохо и любил слушать хороших певцов. «Что же она будет петь? И какой у нее голос?»

— Давай-ка мою любимую, дочка, — попросила Веденеевна.

Достав из зеленого сундучка рваную косоворотку Иосифа, она села с работой у стола.

Прислонившись к дверному косяку, Варя поправила накинутый на плечи белый шерстяной платок и, постояв так с минуту в раздумье, запела. С первых же слов Сергей узнал песню.

«Не для женского это голоса, — с огорчением подумал он. — Ей бы лучше спеть „Выйду ль я на реченьку“ или „Лучинушку“».

Но в следующее мгновение он уже ни о чем не думал, а, затаив дыхание, с изумлением слушал Варю. И если бы она пела на чужом, непонятном для него языке, то, не понимая слов, он всё равно с восхищением слушал бы ее, — такой необычайной силы и красоты был у нее голос и так выразительно она пела.