Поверхность морского льда во время таяния часто покрывается ячейками — углублениями, которые разделяются тонкими и острыми перегородками. Такой лед режет подошвы сапог, сдирает с деревянных полозьев стружку, глубоко ранит подушечки собачьих лап.

Скоро мы стали замечать на льду капельки крови. Крутов выехал на широкую и сухую льдину, остановил собак. Конечно, первым долгом он подошел к Лису. Бинты и чулочки на его лапах сбились, — они болтались и мешали собаке бежать. Каюр торопливо перебинтовал лапы, — они не кровоточили; значит, поранились другие собаки. Порезали свои лапы Найда и Бельчик, у остальных собак подушечки на лапах были пока целы.

Крутов обул раненых в парусиновые чулочки, и мы снова тронулись.

Анна Сергеевна иногда заходила далеко вперед. Странно было смотреть на ее одинокую фигурку, когда она, прощупывая лед палкой, переходила широкие озера. Создавалось полное впечатление, что она идет по воде, как по суше.

Больше всего воды оказалось на середине залива. Но не лучше было и в торосах, где снег еще не стаял, и в нем грузла и опрокидывалась нарта.

Но вот уже совершенно отчетливо виден берег, его обрывы, устья ручьев. Стало гораздо суше. Всё больше и больше появляется трещин, но они нешироки, — мы легко перешагиваем их.

Здесь, на поверхности тающего льда, образуются тесно сомкнутые, острые иголочки. Они хрустят и ломаются под ногой человека, но больно ранят собачьи лапы. Всё больше и больше появляется на льду капелек крови.

Приливно-отливная трещина. Она так широка, что мы долго продвигаемся вдоль нее и ищем переезд. Постепенно трещина суживается. Анна Сергеевна ее легко перешагнула. Пара за парой прыгнули собаки. За ними переползла нарта. Пересекли трещину и наши сани. Мы на новом берегу.

Июль на исходе. Топкая после таяния снегов тундра начинает понемногу подсыхать. Она пестрит цветами, которые раскрылись все сразу. Нежнофиолетовая и розовая камнеломка, лютик, прижавшиеся к земле подушечки яркоголубых незабудок и множество золотистых маков, которые качаются на своих тонких и упругих ножках.

Первый маршрут от нового лагеря я делаю в направлении пролива, за которым располагается наш зимовочный островок.

День солнечный и теплый. Мы идем, распахнув ватные куртки и обнажив головы. Забравшись на высокий водораздел, видим пролив. Еще неделя-другая — растрескавшийся лед будет окончательно взломан ветрами и вынесен в открытое море. Но сейчас на льду еще много воды, — а значит, мало трещин.

Над проливом дрожит марево. Очертания торосов и айсбергов колеблются; кажется, что они плывут в струящемся воздухе; за проливом протягивается узкая темная полоска — островок. Мы достаем бинокли и сразу же находим четко рисующиеся силуэты строении, две радиомачты. Здесь ширина пролива — только двадцать пять километров.

Но рано еще мечтать о теплой комнате, о книгах, о скором отъезде домой! Надо сделать последние маршруты, снова перетащить груз через тундру.

Вернувшись к палаткам, я узнал, что Анна Сергеевна в своем маршруте обнаружила маленький и незаметный издалека проливчик, который соединяет залив с большим проливом.

Проливчик закрыт прочным и сухим льдом, и по нему без труда могли пройти нарта и сани. Это нежданная радость. Мы с удвоенной энергией продолжали работу. Все, кроме Крутова, выходили в маршруты и проводили в них по двенадцати-четырнадцати часов.

Каюр оставался в лагере. И у него было много забот. Он лечил пораненные лапы собак, — промывал ранки, иногда смазывал их оставшейся в походной аптечке мазью или иодом, бинтовал.

Снова надо было шить чулки. Для этой цели мы пожертвовали чехлы от спальных мешков. Опыт показал, что одной смены чулков собакам хватает лишь на небольшой переход в десять-пятнадцать километров. Впереди лежал пролив, путь по которому, если учесть все объезды широких трещин и озер, не мог быть короче тридцати километров. Значит, каждая собака должна была иметь двойной запас чулков.

Крутов садился у приоткрытого входа в палатку, поджимал под себя ноги и шил и шил. К нашему возвращению из маршрутов он еще успевал приготовить обед. Кастрюли с густым ароматным супом и кашей ожидали нас, заботливо укутанные в спальные мешки.

В очередной срок радиосвязи мы узнали, что одна наша партия уже вернулась на зимовку. Они передавали, что легко и быстро пересекли пролив. Правда, их путь пролегал много восточнее.

Мы попросили сообщить нам о состоянии льда со стороны зимовочного островка.

«Надо торопиться, — отвечали нам, — но пока еще переезд возможен».

На следующий день мы перевезли свой лагерь на берег пролива.

Я попросил Гришина еще раз связаться с островком.

С зимовки сообщили, что ждут нас со дня на день. Мы решили переезжать на другое утро. Товарищи с зимовки просили указать точный час выезда.

— Десять утра.

— В десять утра и от нас выйдет упряжка встречать вас, — передали нам, — повторите азимут, по которому пойдете.

С вечера мы перетащили нарту и сани через широкую приливно-отливную трещину, которая тянулась вдоль самого берега пролива.

Крутов накормил собак остатками нерпичьего мяса. Утром нам оставалось свернуть лагерь, подтащить имущество к саням и погрузить его.

Одна за другой собаки прыгают через трещину и подходят к потягу, уже вытянутому в направлении движения.

Сразу же от берега началась очень тяжелая дорога. Повидимому, здесь лед был взломан самой ранней весной. Образовавшиеся трещины, к счастью слепые, размыло талыми водами, разъело солнечными лучами, — они превратились в широкие и неровные жолобы, в которых всё еще стояла вода. Между трещинами лед в мелких буграх.

Нарта и сани на них кренятся и опрокидываются.

Особенно неровно шла нарта. Она то наезжала на собак и подшибала лапы задней пары, то застревала в очередной промоине. Путь был очень извилист, и Серый не успевал выполнять команды каюра. Собаки натыкались друг на друга, нервничали, путались в упряжи, злобно рычали.

Крутов поднял бич. Первым досталось Соколу и Нордику. Они совсем забыли о лямке, а лишь высматривали, куда удобнее и легче ступить. Нечаянно попало и Старухе. Собака поджала хвост, заробела или обиделась, и тоже отпустила лямку.

Крутов остановил упряжку, распутал сбившуюся упряжь, дал собакам отдохнуть.

— Вперед, милые! — ласково крикнул он. — Нажмем, последний переход!

Впереди расстилалось широкое спокойное озеро. В нем отражались белые облачка, выступы торосов, дальний айсберг.

Анна Сергеевна первой вступила в озеро, и скоро ее ноги до колен погрузились в воду.

Ледяное дно было ячеистым. Небольшие, диаметром в три-четыре сантиметра, ячейки часто сливались, образуя маленькие круглые колодцы. И люди и собаки начали спотыкаться и падать.

За нартой и санями, как за лодками, тянулись пенистые, расходящиеся в стороны пологие волны. Во все стороны побежала рябь. Вспыхнули тысячи солнечных бликов. Анна Сергеевна оступилась, но удержалась с помощью палки. Дождавшись упряжки, она прислонилась к нарте и долго стояла с закрытыми глазами.

— Кружится голова, — смущенно призналась она.

Отдохнув две-три минуты, она надела защитные очки и снова пошла вперед.

Крутов с трудом удерживает собак на месте. В ледяной воде они быстро мерзнут. Упряжка без команды рвется за проводником. Наши сани скользят совсем легко. Мы идем последними, крупным шагом, разбрызгивая воду. У нас уже давно промокли ноги, до пояса мокра и наша одежда.

Наконец озеро пересечено. Начался сухой лед. Его поверхность прикрыта зернистым, похожим на фирн, очень твердым снегом. Острые уголки зерен образуют подобие терки. Скоро на снегу опять заалели мелкие пятнышки крови.

Впереди показались полосы торосистых льдов. Здесь еще много снежного месива, под которым успела скопиться вода. Снова нарта и сани проседают на высоту копыльев, кренятся, опрокидываются. Собаки тянут из последних сил. Они еще не успели просохнуть после перехода через озеро, но им уже жарко. Они дышат часто, с хрипом и присвистом.