Участки топкой глинистой тундры сменялись ложбинами, в которых еще держался глубокий, насыщенный водой снег. Повсюду неслись реки талой воды, переходить которые надо было цепью, держась за руки, чтобы не сбило течением.

Мокрые собаки подолгу скулили перед каждым ручьем, а потом бросались в ледяную воду и плыли за нами.

Лишь к исходу шестого часа мы приблизились к леднику настолько, что стали отчетливо видны промоины, бороздящие его поверхность.

Когда два месяца назад мы оставляли базу, местность, закрытая снегом, казалась идеально ровной. Теперь всё было изрезано глубокими и широкими ложбинами. Трудно было найти такое место, с которого бы открылся обзор на большое расстояние.

Местность стала неузнаваемой. Единственным, что не могло изменить ни своего общего облика, ни положения, оставался край ледника. А мы помнили, что база была сложена неподалеку от него.

Гришин выбился из сил. Он сел на валун и тихо сказал, что у него едва хватит сил на обратный путь.

Крутов, сопровождаемый грязными и голодными собаками, всё еще ходил и всматривался в окружающие увалы.

С Ушаковым я подошел к краю ледника. Мы перебрались через быстрый ручей, протекавший у его подножия, и стали подниматься.

Ледяная вспененная вода не текла, а скользила по своему ледяному, сильно наклоненному руслу. В том направлении, куда бежал ручей, край ледника обрывался. Ручей падал с высоты пятидесяти метров и глухо шумел внизу.

В нижней части склона снег уже совсем стаял. Обнажился лед глетчера. Лед был грубослоистым, как горная порода. Слои шли параллельно краю ледника. По линии контакта слоев лед таял быстрее, и поверхность ледникового щита была похожа на гигантскую лестницу, ступени которой концентрическими кругами опоясывали весь щит.

На льду здесь и там были разбросаны валуны.

Мы поднялись метров на сто, и остроглазый Ушаков увидел базу. Набиваем продуктами рюкзаки, но все не умещаются. Поверх рюкзаков привязываем тяжелые глыбы масла, пластикатовые мешочки с сахаром, мешочки с крупой.

Остатками сухарей кормим собак. Потом разбиваем пустой ящик, разводим костер, кипятим себе чай, закусываем, курим.

Теперь остается наполнить переметные сумы собак. Сумы спокойного и сильного Серого наполняем консервными банками, а остальных нагружаем рыбной мукой и сухарями.

Непривычный груз и непривычное размещение его смущал собак, некоторые пытаются сбросить свой вьюк.

Серый и Старуха степенным шагом идут у наших ног, остальные же трусят рысцой, отбегают в сторону, гоняются по тундре за леммингами. Из неплотно увязанных сумок высыпается рыбная мука, падают сухари. Особенно резв Тузя. Он прыгает и скачет с такой силой, что в его сумках скоро остается только половина сухарей. Нордик и Сокол, несмотря на то, что они сыты, не могут равнодушно пройти мимо утерянного сухаря. Останавливаются и подбирают.

Дорога дальняя. Идем всё медленнее и медленнее, а Нордик и Сокол неотступно следуют за Тузей и время от времени подкрепляются выпавшими сухарями.

Уже пересекли множество ручьев и приближаемся к реке, которую переходили по рухнувшему мосту. Ремни рюкзаков режут плечи и ключицы, мы через силу переставляем ноги. Набегались и устали собаки, они идут рядом с нами. Слышим шум реки. Решаем, если не удастся перейти по мосту, подниматься берегом вверх по течению до тех пор, пока не найдем нового моста или мелкого перехода. Но, кажется, на это не хватит сил.

Река потрудилась. Течение пробилось по трещинам моста, десятки ледяных проток разрезали мост на куски, но не стронули его с места. Рискуя оступиться, перепрыгиваем пока еще узкие протоки, взбираемся на крутой берег и вздыхаем облегченно, — до лагеря осталось меньше двух километров.

Крутов присел на нарту и долго смотрел на одометр.

Счетчик испортился, — в окошке застыла последняя цифра — 493. Сейчас Крутов сидел и думал, что делать с одометром. Каюру было жалко расставаться с этим нехитрым приспособлением, и в то же время он знал, что его следовало бы оставить, как лишний и бесполезный груз. Крутов достал из-за пазухи изрядно потрепанную записную книжку и что-то долго записывал. Потом с тяжелым вздохом отсоединил тяжелую металлическую вилку одометра от саней, снял счетчик и спрятал его в карман.

Утром, взвалив на плечи спальные мешки и палатки, образцы и посуду, вышли к заливу. Собаки с трудом тащили по зацветающей тундре пустую нарту.

Лед в заливе был неровным, сильно торошенным. Снег таял, вода заливала поверхность льда. Против устья речки, недалеко от которой стояли палатки, мутная речная вода покрыла лед на площади в несколько квадратных километров. Глубина этого наледного озера достигала полутора и двух метров.

Пересечь залив можно было только после того, как раскроются трещины и наледные воды схлынут в море.

В ожидании переправы мы работали.

Запас наших продуктов позволял ждать, но собаки уже расправились со своим кормом и снова голодали. Крутов охотился, но неудачно. Нерпы не любили лежать на залитом водой льду; кроме того, весной они очень осторожны.

Каюр начал варить собакам кашу, и человеческие порции значительно сократились. Правда, он не терял надежды и часами пропадал на залитом водой льду, подкарауливая зверя.

В одном из маршрутов мы продвигались берегом моря. До палаток оставалось не больше семи километров. Впереди на ровной площадке морской террасы возвышалась россыпь темных, округлой формы камней. Нам и в других местах приходилось видеть оставшиеся от разрушившихся скал железистые конкреции шарообразной формы. Но здесь чем ближе мы подходили, тем больше удивлялись, — конкреции имели правильную цилиндрическую форму, и, что самое примечательное, все они были одинаковых размеров.

Велико было наше удивление, когда мы увидели большие жестяные банки, до черноты поржавевшие снаружи.

Ножом я открыл одну банку. Внутри находился хорошо сохранившийся жирный пеммикан. (Пеммикан — мука из высушенного мяса.) Каждая банка весила около трех килограммов. Теперь мы вспомнили, что двадцать лет назад в этих местах работала экспедиция, занимавшаяся съемкой берегов. Это был пеммикан, которым питались собаки наших предшественников.

Мы нагрузили свои рюкзаки банками и бодро зашагали вперед.

Оказывается, и у Крутова была удача. Он всё-таки застрелил нерпу.

Опять на обед мы получили ароматную сытную печенку. Для собак вскрыли банки с пеммиканом.

Собаки с жадностью набросились на необычное для них кушанье, за несколько минут расправились со своими порциями и, сытые, улеглись спать.

Утро было солнечным и теплым. Мы вышли из палаток и с надеждой взглянули на залив.

Везде, насколько видел глаз, стояла вода. Только кое-где наледные озера чередовались с полосами торосов, среди которых еще лежал глубокий, ослепительно белый снег.

Но выбора не было. Нарту и маленькие лыжные сани перетащили на лед и уже здесь нагрузили их и запрягли собак. Анна Сергеевна шла первой. Следом за ней тронул упряжку Крутов, а я с Гришиным и Ушаковым потащили маленькие сани, на которых был самый ценный груз — наши образцы.

Анна Сергеевна шла осторожно. Она перешагивала или перепрыгивала трещины, быстро шла на участках сухого льда, медленно пробиралась между торосами, отыскивая наиболее удобный путь для нарт и саней. Там, где вода была мелкая, виднелось ледяное дно. Отчетливые и тонкие, точно ножом прочерченные, проступали на льду трещины, готовые раскрыться и принять в себя поверхностную воду.

Местами вода поднималась выше колена, подбиралась к грузу на санях и нарте. Мельчайшая рябь морщила поверхность озерков и луж, по ним стремительно перемещались тысячи солнечных бликов. Глаза переставали различать дно, и мы продвигались, стараясь не отставать от нашего проводника. Иногда под водой смутно проступали совершенно черные пятна — это были полыньи.

Собаки послушно придерживались направления, которое выбирала Анна Сергеевна. Широкие полосы воды они пересекали без передышки; Крутов знал, что останавливаться было опасно, — лед местами был очень тонок.