— Надеюсь, здешняя погода не заставит вас жалеть о средиземноморском солнце, — сказал Мерио Эрве. И взял руководство положением на себя. — Я решил, что вы предпочтёте комнату, выходящую окнами на реку, это самая солнечная сторона дома. — Он мягко засмеялся и повёл их за собой. — Но сперва нужно посмотреть, понравится ли она вам, не так ли?

Они поднялись по широкой лестнице с перилами из дубовых панелей. Мерио шёл впереди, за ним Эрве, Ги сзади. На втором этаже Мерио свернул в короткий коридор, распахнул дверь, вошёл и остановился, придерживая её.

   — Прошу вас.

Эрве вошёл очень медленно, глядя на Мерно. Видимо, он почувствовал лёгкий запах лекарства и оглядел какую-то голую комнату — с кроватью, столом, стулом, без картин, без зеркала, со шкафом у стены. Уловив его пробуждающиеся подозрения, Ги быстро подошёл к нему и взял за руку.

   — Взгляни сюда. — Он подвёл брата к окну. — Видишь, какой замечательный вид открывается отсюда.

С минуту они стояли бок о бок, глядя на парк в сумерках. Потом Ги уголком глаза заметил жест стоявшего у двери Мерио. Тот предлагал ему выйти. Ги стал медленно отступать к выходу, не сводя глаз с Эрве. В комнате было тихо. Ги продолжал пятиться. И когда он уже почти подошёл к Мерио, Эрве неожиданно обернулся. По лицу его стало ясно, что он всё понял. Потом он вздохнул и, старательно сдерживаясь, собрался последовать за братом.

   — Ги!

В этот миг двое дюжих людей ворвались в комнату. Эрве закричал:

   — Ги! Ты подлец, Ги, ты мерзавец!

В комнате началась борьба. Мерио потащил Ги в коридор, но Эрве всё же сумел ухватиться за косяк.

   — Ги, ты сажаешь меня под запор! Но это ты сумасшедший, слышишь? Ты, а не я. ГИ-И!

Крики слышны были даже внизу. У Ги разрывалось сердце.

Все дни той недели были свежими, ясными, январское солнце отбрасывало длинные тени. В субботу Мопассан стоял в пустом холле Ле Верги. Повсюду лежала пыль, со стены свисал сорванный лоскут обоев. В одном углу лежала куча соломы из упаковочных ящиков. В левую дверь видны были голые плети вьюнка, свисавшие над окном, ветер постукивал ими по стеклу. Ставень медленно качнулся и хлопнул по раме.

Ги прошёлся по комнатам, гулко ступая, в окружении призраков. В доме умирали призраки прошлого; они бродили, ища места, где бы остаться, но всё, среди чего они обитали, исчезло. В лучах солнца видна была пыль на полу — их прах.

Снаружи донёсся стук молотка. Ги выглянул и увидел, что двое людей приколачивают на садовую калитку объявление. На нём крупными буквами было написано: «Продаётся». Ради этого он и приехал. Дом уже давно был почти пустым, но мадам де Мопассан не хотела с ним расставаться. Теперь, с болезнью Эрве, она, кажется, решила избавиться от него, чтобы сохранить прошлое.

— Ги, я не хочу возвращаться туда и видеть дом не таким, как раньше, когда мы жили там все вместе, — сказала она. — Продай его.

Ги поднялся наверх. Сквозь щели в ставнях проникали лучи послеполуденного солнца. Вот и его прежняя комната, куда он столько раз взволнованно вбегал, сбрасывал одежду и одевался для рыбалки, где он изнеможённо валился в постель после многочасовой гребли под летним солнцем, где они с Эрве тайком гримировали друг друга в последний день карнавала и выскакивали к матери и Жозефе с пиратскими воплями. Вот комната Эрве. Он подобрал с пола открытку с изображением Наполеона, у которого была оторвана голова, — из той коллекции, что подарила им Жозефа в тот день, когда мать с отцом уезжали из замка.

Ги отвернулся. Он жалел, что вернулся в пустой дом. Мать была права; лучше всего сохранять в памяти яркие образы прошлого, словно они ещё существуют в реальности и словно там, где они созданы, ничего не изменилось.

Снаружи доносился стук молотка. Ги чувствовал, что наступил конец ещё одного периода его жизни. Годы детства, потом Париж, Сена, долгое ученичество у Флобера — это первый период, «Пышка» завершила его и начала новый. Теперь заканчивался и он. Куда приведёт следующий? Он вспомнил о Мари — с лёгким волнением, словно узнавал кого-то после долгой разлуки и многих событий.

Ги стал спускаться. Внизу он увидел на плинтусе медленно ползущего толстого паука; подошёл, занёс ногу, чтобы раздавить его, но паук исчез. Ги нагнулся, пытаясь отыскать норку, в которую скрылся паук, но не мог разглядеть её и через несколько секунд смутного страха и беспокойства понял, что, если сейчас же не уйти, поиск этой норки станет для него чрезвычайно важен. С усилием выпрямился. Пустой дом неожиданно стал очень холодным. Ги содрогнулся. Открыл дверь и торопливо вышел.

Подвески люстры поблескивали, лица сияли, большая красивая гостиная принцессы Матильды оглашалась шумом голосов.

   — Нет, нет, этого нельзя отрицать. Революция была самым страшным взрывом благородных идей, какой только видел мир!

   — Благородных? — раздался мягкий дрожащий голос Тэна. — Но ведь правление сотни людей, которым без революции никогда бы не подняться из низов, опиралось на фанатизм восьми — десяти тысяч головорезов, бакалейщиков, священников, лишённых сана?

Ги отдал лакею в вестибюле шляпу и трость, посмотрелся в зеркало, поправил галстук. Лицо его сильно похудело, но было покрыто тёмным загаром, усы курчавились, глаза блестели, краснота век уменьшилась. Да, таким свежим он не выглядел уже несколько лет.

Ги с улыбкой вошёл в гостиную.

   — Мопассан!

Наступила очень недолгая тишина, затем послышался хор приветствий.

   — Почему вы не приехали к обеду? — Принцесса, сидевшая в кресле очень прямо, протянула руку. Она могла позволить себе носить платья с большим декольте, хотя ей было под семьдесят. — Мы обсуждали «Сильна как смерть». И Боже мой, откуда вы взяли такое солнце?

Ги поцеловал ей руку.

   — Прошу прощения, мадам. Я тогда только вернулся из Алжира. И меня засыпали письмами со всех сторон.

С его возвращения из Алжира и сумасшествия Эрве прошло больше года. Эти пятнадцать месяцев пролетели быстро и были богаты событиями. Его роман с Мари не начался, как он ожидал, решительным объяснением и ответом от неё. Несколько недель после отправки Эрве в сумасшедший дом он пребывал в унылом, подавленном состоянии, мучился головными болями, не мог работать. И когда они увиделись, то казалось, что их прежнее взаимопонимание наложило на их встречу особый оттенок. Ги был увлечён ею, как до сих пор ни одной из женщин. Он её обожал. Однако между ними оставалось что-то невысказанное — может, из-за её сбивающей с толку неуравновешенности. Иногда она казалась влюблённой, исполненной страсти и замкнувшейся в себе. Иногда нежной, прелестно-простой, и он открывал ей сердце. Потом ни с того ни с сего она ссылалась на светские обязанности, долг перед родными, чтобы избежать встречи с ним, и в такие дни он невольно вспоминал сарказм, который она приберегала для тех случаев, когда бывала в дурном настроении. Однажды она принесла газету со статьёй о человеке, который устроил скандал с тремя женщинами в отдельном кабинете парижского ресторана и оказал сопротивление полиции, заявив, что он «месье Ги де Мопассан». Ги прочёл статью.

   — Как нелепы иногда бывают люди, — сказал он и взглянул на Мари. — Но ты не особенно этим возмущена, так ведь?

Она засмеялась.

   — Дорогой мой, люди всё чаще и чаще выдают себя за Мопассана.

Ги вынужден был признать, что это правда. Такое происходило каждую неделю. Мари рассказала ему последний «мопассановский» анекдот, над которым смеялся весь Париж. К Мопассану поздно ночью стучится разъярённый муж. «Месье, где моя жена? Я знаю, что она здесь». «Её нет, — отвечает Ги. — Можете поискать, если угодно». Муж ищет, не находит, возвращается и пожимает плечами. «Вот видите, — говорит ему Ги, — она обманывает нас!»