Отворилась дверь на площадку второго этажа, полуголая Арлетта перегнулась через перила; наверху появились ещё две девицы с сигаретами. Ги прошёл мимо них. Они улыбнулись, но ничего не сказали. Ги кое-как дождался шести часов и встретился с Комманвилями на вокзале Сен-Лазар. Каролина была чопорной, сдержанной.

   — Дядя умер. Нам сообщили, — сказала она. — Должно быть, он был уже мёртв, когда отправляли первую телеграмму. Как глупо с их стороны!

Всю дорогу до Руана Каролина шепталась с мужем. Объятый горем Ги сидел в другой стороне тёмного вагона. В Круассе они нашли Флобера распростёртым на постели. Внешне он почти не изменился, только шея распухла и почернела. Доктор Фортен, сосед и друг покойного, сидел в непривычно пустой гостиной со своим помощником доктором Турно. Он объяснил, что случилось. Ги не знал, собственные ли его чувства тому виной, но ему виделась в поведении врача какая-то решительность. Даже показалось, что он глядит на него с какой-то странной пристальностью.

   — Я обедал с ним вчера вечером, — сказал Фортен. — Он говорил, что ему не терпится развеяться в Париже. Мы весь вечер декламировали Корнеля. Он был полон жизни. Слуги говорят, что проснулся он в восемь часов, принял ванну, прочёл полученные письма и выкурил несколько трубок. Около половины девятого позвал служанку, сказал, что плохо себя чувствует.

Врач немного помолчал.

   — Служанка пришла за мной, но в тот момент я только что отправился кататься на лодке. Возвратясь, она нашла Гюстава стоящим в кабинете, слегка растерянным. Он спокойно сказал: «Кажется, я упаду в обморок; но лучше сейчас, чем завтра в поезде. Откупорил флакон одеколона, стал растирать им виски, потом лёг на диван. Кухарка уже пошла за доктором Турно, моим помощником. Турно нашёл Гюстава лежащим на спине без сознания. Во время осмотра сердце остановилось. Вот и всё.

Наступило недолгое молчание. Мадам Комманвиль спросила:

   — Что явилось причиной смерти?

Фортеч твёрдо посмотрел на неё, и Ги снова ощутил его решительность.

   — Апоплексический удар, мадам.

   — Да. Понимаю.

Ги захотелось остаться наедине со своим старым учителем. Он обмыл тело и провёл возле него эту ночь и следующую. Съезжались друзья и соседи; в понедельник приехали Эдмон де Гонкур и Клодиус Поплен. Мадам Комманвиль часами разбирала в одиночестве в кабинете флоберовские бумаги. Она ничем не выдавала своих чувств; и несмотря на её присутствие, в доме царил беспорядок.

Днём, идя на кухню за горячей водой, Ги услышал громкие голоса и хмыканье. Там находились двое родственников кухарки и ещё какая-то местная женщина. Один мужчина говорил:

   — Хорошо. Только все знают, что он повесился в ванной. Ну и какая разница?

   — Нет, нет.

Кухарка, сидя за столом, плакала в передник.

   — Пусть доктора говорят что угодно...

Ги вошёл. Мужчина смущённо умолк.

   — Это ложь, — сказал Ги.

   — Я только говорю, что все...

   — Ну и молчите, раз так! — выкрикнул Ги.

Вышел он разъярённый, расстроенный, в памяти опять всплыли почерневшая, распухшая шея Флобера, настороженный взгляд Фортена. Нет, этого не могло быть. Флобер умер от удара.

В ту ночь Ги снова находился подле любимого учителя. Утром парижским поездом приехали Золя, Коппе, Доде, Сеар и многие другие. По небу неслись серые тучи, деревья гнулись от ветра. Похоронная процессия двинулась вдоль реки по грунтовой дороге к возвышенности Кантеле, где стояла церковь, а оттуда медленно потянулась к Руану. Прохожие, не знавшие, кто умер, таращились на неё. Ги услышал, как Гонкур позади говорит о нормандской бородке.

Взвод кривоногих туполицых солдат на кладбище — Флобер был кавалером ордена Почётного легиона — представлял собой нелепое зрелище. Когда гроб стали опускать в могилу, он застрял. Могильщики, как ни старались, не могли ни выдернуть его, ни втиснуть вглубь. Дикость происходящего больно кольнула переполненное сердце Ги, напомнила о похоронах Каролины и злорадном пристрастии самого Флобера к несуразностям.

Гроб окропили святой водой, повернулись и пошли прочь, оставив Флобера застрявшим наискось в могиле. Ги содрогнулся. Внезапно ему стало холодно. За воротами кладбища Золя пожимал руки.

   — Я не могу остаться. К вечеру мне надо быть в Медане.

   — Спасибо, что приехали, — сказал ему Ги.

   — Золя, постой.

Гонкур с Доде влезли к нему в экипаж, и он тронулся. Остальные бесцельно стояли или разыскивали свои экипажи. Кто-то подёргал Ги за руку.

   — Поминальный ужин состоится?

Это оказался Эмиль Бержера, издатель и журналист.

   — Да. Надеюсь, Лапьер всё устроил.

Однако дикость не кончилась. Провожавшие — измученные жарой и жаждой — поспешили обратно в город. Почти до вечера пили поминальное вино. Потом, когда сели в руанском ресторане за уже накрытый стол, кто-то обнаружил, что их тринадцать.

   — Господи, тринадцать после похорон. — Теодор де Банвиль[87] побагровел. — Найдите ещё кого-нибудь — быстрее, быстрее.

Бержера подскочил и выбежал. Сидящие видели, как он обращается к незнакомым на улице. Руанцы отказывались. Он вернулся.

   — Не могу найти никого.

   — Скажи, что это в честь Флобера! — крикнул Банвиль.

Бержера выбежал снова. За столом поднялся общий шум, все стали тянуться к блюдам, передавать их друг другу. Официанты побежали выполнять новые заказы. Банвиль крикнул Бержера: «Подают утку!» Бержера появился снова и безнадёжно пожал плечами. «О нём никто даже не слышал». Но не успел он сесть, как Банвиль ухватил его за грудки.

   — Скажи им, что здесь я! И приглашаю их! Иди же, иди, Господи!

Бержера вернулся, ведя лупоглазого солдата с зобом.

   — Он тоже ничего не слышал о Флобере, но хочет тушёных угрей.

На столе высились горы рыбы, паштетов, ветчины, птицы, позвякивали бутылки, голоса повышались, лица краснели; поминки превратились в шумную пирушку, затянувшуюся далеко за полночь, это застолье словно бы оглашалось флоберовским смехом и его долгим, восхищенным: «П-п-п-п-п-потрясающе!»

Ги тщательно подровнял бритвой усы, стёр мыльную пену с лица и надел рубашку. На улице заиграла шарманка. Он высунулся из окна, насвистывая её мелодию, и бросил два су.

   — Спасибо, — помахал рукой шарманщик.

   — Привет, Жюло! — крикнул Ги лучшему шарманщику на Монмартре.

Стоя у окна, Ги оглядывал лежащие внизу улицы и крыши Парижа. От полноты души ему хотелось кричать. Он наконец ушёл из министерства. Утро было прекрасное. Сияло солнце, голубели небеса. Невдалеке, где среди садов и полей кончался город, дымил на ходу паровоз. Ги одевался, напевая слова любимой песенки Гортензии Шнайдер, мелодию которой выводила шарманка Жюло:

Внезапно с шумом распахнулось окно комнаты, находившейся этажом ниже. Послышался возмущённый голос:

   — Эй ты, убирайся-ка отсюда со своей жестянкой! Дай людям поспать.

Ги, усмехаясь, выглянул. Гнала шарманщика Полетта, одна из девиц мадам Анжель. Видимо, ночь у неё выдалась нелёгкой. Полы старого халата, которые она придерживала одной рукой, распахнулись, обнажая бедра и нижнюю часть живота.

   — А ночью ты что делала? — отозвался снизу Жюло.

   — Законом это не запрещается, идиот!

   — Смотри не проспи клиентов, дорогуша.

Они принялись осыпать друг друга оскорблениями.

В ближайших домах распахнулось около дюжины окон, и соседи тоже вступили в перебранку. Ги с удовольствием следил за ней. Внизу остановился фиакр, из него вышел человек, постоял, созерцая это зрелище, затем вошёл в дом. Клиенты появлялись во всякое время. Жюло заиграл во всю громкость и загорланил. Полетта и Роза, девицы с первого этажа, принялись орать в ответ. Потом женщина из дома напротив выплеснула полный ночной горшок на голову вмешавшейся в скандал женщины в нижнем окне. На этом скандал прекратился. Все головы тут же скрылись. Многоопытный Жюло втянул шею в плечи, подхватил шарманку и пустился наутёк. Ги с нетерпением ждал, что будет дальше, но тут раздался стук в дверь. Он нехотя отвернулся от окна.