Дверь медленно открылась, вошёл невысокий еврей с бакенбардами, как у императора Франца-Иосифа[88], кивнул, широко улыбнулся и прижал шляпу к груди.
— Простите за неожиданное вторжение. Месье де Мопассан? — Он подошёл, поклонился и протянул визитную карточку. — Позвольте представиться.
Ги прочёл: «Месье Артур Мейер[89]. Главный редактор «Голуа». Этот роялистский еженедельник уступал популярностью только «Фигаро».
Ги поклонился.
— Прошу вас, присаживайтесь.
Артур Мейер отвесил ещё один поклон. И хотел было сесть, потом оглянулся на полуоткрытую дверь, в которую вразвалку вошла Сюзи. Видно было, что под тонким халатиком на ней больше ничего нет.
— Здравствуй, малыш. Пришла узнать, не хочет ли твой друг, только что вошедший месье, ознакомиться с домом. Я свободна сегодня утром и...
— Нет, Сюзи, не хочет.
Ги сильно шлёпнул её по заду и выпроводил.
— До свиданья, Сюзи.
И закрыл дверь.
— Очаровательно, — сказал Артур Мейер, поглаживая бакенбарды. Поперёк его розового лысого черепа было зачёсано с виска несколько прядей длинных волос. — Уж не одна ли из этих юных дам послужила прототипом для Пышки?
— Отчасти, — ответил Ги.
— Рассказ этот, месье де Мопассан, я прочёл, как и все, с огромным удовольствием. Позвольте мне выразить своё восхищение. Надеюсь, могу сказать — как собрат собрату, — вы талантливый молодой человек, месье де Мопассан.
Мейер говорил, размахивая маленькими белыми руками, кивая, улыбаясь. Казалось, он играет роль и ждёт похвалы.
— Я приехал к вам, месье де Мопассан, решив, что объединение вашего таланта с моими издательскими возможностями может оказаться выгодным для нас обоих. — Пауза. Ещё более широкая улыбка. — Поверьте — надеюсь, вскоре смогу называть вас «мой дорогой собрат», — поверьте, я понимаю ваше положение, поскольку...
Он подался вперёд, коснулся руки Мопассана и заговорил более серьёзным тоном:
— Я еврей. Или, во всяком случае, был евреем. Из Палестины — в эту республику! Только представьте себе такое расстояние!
Ги невольно рассмеялся. Артур Мейер с лучезарной улыбкой откинулся назад, довольный тем, что произвёл благоприятное впечатление.
— Однако меня приняла в своё лоно католическая церковь, наша мать. Я новообращённый. Да, да. И знаете, что подвигло меня к этому?
То был один из тех риторических вопросов, на которые любой еврей ждёт ответа.
— Что? — спросил Ги.
— Постыдные религиозные гонения. Я пошёл в церковь святой Клотильды к аббату Гарде и сказал: «Аббат, раз церковь меня преследует, я перехожу на её сторону».
Когда он по-еврейски развёл руками, удержаться от смеха было трудно. Однако Ги ощущал, что за этим странным признанием кроется нечто гораздо более сложное, чем своекорыстие или стремление подладиться под окружающих.
— Откровенно говоря, — продолжал Мейер, — все мы люди, и надеюсь, могу сказать, что некоторые недостатки, присущие моему народу, были смыты святым обрядом крещения.
Сбивающая с толку откровенность, пользоваться которой по-настоящему умеют только евреи, была великолепна. Ги не выдержал искушения и спросил:
— Какие?
— Ну, прежде всего, — ответил Мейер, — карьеризм. — И снова лучезарно улыбнулся. Ги он нравился. — Месье де Мопассан, вы молоды и только становитесь на ноги. У журналистики есть свои достоинства. Хотели бы вы сотрудничать с «Голуа»? В качестве постоянного автора!
— Я... э...
— Видите ли, я верю в ваш талант. И предлагаю постоянное сотрудничество.
— Что от меня потребуется?
— Пишите всё, что угодно. Лёгкие, развлекательные рассказы; сотню строчек на злобу дня за подписью автора «Пышки». — Мейер потёр руки. — Вы читаете «Голуа», месье де Мопассан? Почитайте, почувствуйте её тон, поймите характерные особенности. Газета роялистская. Я верю в Дело. Это навлекает на меня множество оскорблений. Но я такой же, как месье Тьер[90]. Старый зонтик, на который дождь льёт вот уже сорок лет. — Он пожал плечами и широко улыбнулся. — Что значат лишние несколько капель?
— Хорошо, — сказал Ги. — Когда начинать?
— Вы согласны? Замечательно!
Они стали обсуждать начало сотрудничества Ги с «Голуа» и решили, что для начала он напишет серию из восьми — десяти рассказов о разных аспектах парижской жизни.
— Между ними должна быть связующая нить, — сказал Мейер. — Кстати, нашу газету читают и светские люди, и буржуа.
— Связать рассказы можно действующим лицом. Министерским чиновником, назовём его, к примеру, Патиссо. Такого я смогу изобразить достоверно.
— Отлично.
— Можно будет перемещать его с места на место, по Парижу, по пригородам. И всюду будет свой сюжет. Серию озаглавим «Воскресные прогулки парижского буржуа».
— Замечательно! Превосходно! Я дам объявление, что публикация начнётся с будущей недели.
Мейер подскочил и начал многословно, забавно рассказывать о возможностях, о розах и шипах журналистики, о жизни парижской биржи, где он работал до того, как уйти в газету, о католичестве, о своём пристрастии к похоронам и к театру. И в этой красноречивости, наигранности, неожиданных признаниях Ги открылись ещё некоторые черты Мейера — щедрость, не особая обременённость принципами, доброта. Мейер схватил руку Ги и крепко пожал её.
— Дорогой собрат, вы должны приехать ко мне. Жду вас в редакции на улице Друо два...
— Малыш! — Дверь открылась, появилась Арлетта с сигаретой во рту. На ней не было ничего, кроме шали. Увидев Мейера, замерла, потом с неторопливой улыбкой раздела его взглядом. — Тебя кто-то спрашивает внизу, — сказала она Ги, не сводя глаз с покрасневшего гостя.
— Спасибо, Арлетта, — сказал Ги и крепко взял её за локоть. Уходя, она сладострастно завертела бёдрами и, перед тем как скрыться за дверью, послала Мейеру воздушный поцелуй.
Мейер кашлянул.
— Очаровательная... э... не буду вас задерживать. — Он взялся за шляпу. У двери остановился и заговорил доверительным тоном: — Я не решался предложить. Всё-таки известный писатель, может... э... имеет смысл сменить адрес? Я вовсе не хочу...
— Да, да. — Ги это казалось весьма забавным. — Очень любезно с вашей стороны. Пожалуй, придётся переехать отсюда. Сейчас я спущусь вместе с вами, иначе это путешествие может быть для вас чревато приключениями.
Пока они спускались, отворилось несколько дверей, девицы ласково приглашали их. У двери Артур Мейер раскланялся и вышел на улицу. Ги потёр руки.
— «Голуа»! Мадам Анжель! — Он чмокнул её, обнял и закружился вместе с ней по вестибюлю. — Я сотрудник «Голуа»! Сотрудник «Голуа», мадам! Я «дорогой собрат»!
Потом, внезапно увидев женщину, стоявшую в дверном проёме гостиной, замер. То была Ивонна Фоконье.
— Но... мадам.
Ги поспешил к ней и поцеловал руку.
— Решила поздравить вас с успехом, — сказала мадам Фоконье. Он увидел, что она улыбается, пытаясь скрыть нервозность. — Услышала о вас в Брюсселе. Я вернулась оттуда несколько дней назад.
— Очень любезно с вашей стороны... Ивонна.
Какой-то внутренний голос кричал ему: «Ей до смерти хочется. Погляди на неё. Она пришла отдаться тебе!»
— Любопытное место, — сказала Ивонна, быстро поводя глазами. — Та женщина...
— Они художницы, — торопливо сказал Ги. — Богема, ведут рассеянный образ жизни. Не обращайте внимания.
И, взяв её под руку, повёл к лестнице, но она неожиданно упёрлась.
— Куда мы идём?
Ги чувствовал, что она дрожит. И сам ощущал лёгкую слабость в коленках.
— Я живу наверху. Пойдёмте.
— Нет... Нет... не могу.
У мадам Фоконье пока оставалась ещё воля противиться. На Ги она не смотрела, но он, не выпуская руки, мягко и настойчиво повёл её к лестнице. Они поднялись на несколько ступеней. Ивонна прошептала: «Нет... нет... пожалуйста...» — и продолжала подниматься, потупив глаза и придерживая одной рукой юбку. На второй лестничной площадке Ги обнял её за талию. Пока они поднимались, выглянули только две девицы и тут же спрятались снова. Ивонна Фоконье их не видела. Войдя с нею в квартиру, Ги запер дверь и поцеловал её в шею. Ивонна отвернулась. Её била дрожь. Ги обеими ладонями взял её лицо и поцеловал в губы; она попыталась высвободиться, но невольно ответила на поцелуй. Прижалась к Ги грудью. Ему стало интересно, какую же борьбу с собой она выдержала, прежде чем наконец пришла сюда.
