— Спасибо...

Коляска тронулась.

   — Возвращаемся в Дивонн, Франсуа, — сказал Ги. — Я знаю одного агента.

Франсуа не знал, что ответить. Но они действительно заехали к агенту, и через час он показывал им небольшую виллу с кухней, гостиной и большой спальней для Ги, выходящей окнами на юг.

К удивлению Франсуа, они остались. Небо прояснилось. Потеплело. Ги взял напрокат трёхколёсный велосипед и стал ездить по окрестностям. Понемногу работал над «Анжелюсом», и хотя глаза у него болели, горный воздух, казалось, постепенно возвращал ему здоровье. На прогулки он ездил всё дальше, возвращался бодрым, проголодавшимся, и Франсуа кормил его любимыми блюдами. Однажды Ги хватился рукописи, принялся лихорадочно искать, нашёл её лежащей на столе и через минуту потерял снова.

   — Франсуа, где моя рукопись? ФРАНСУА!

Слуга вбежал, отыскал её и отдал ему.

   — Рукопись нельзя выносить из этой комнаты. Люди читают её. Пираты!

Ги снова отправился к местным врачам в поисках душа Шарко; результат оказался прежним. Они как будто не слышали. Однажды утром внимание его привлекла знакомая фамилия в газете. Среди приезжающих в Женеву была графиня Потоцкая. Эммануэла!

Ги немедленно сел на велосипед и проехал двадцать километров. В Женеве он узнал, что это ошибка. Потоцкой там не было, и её не ждали. Обратный путь, лежавший в гору, казался нескончаемым, солнце припекало всё сильнее. Ги с трудом крутил педали, тяжело дышал. Ну вот, ещё один подъем, и наверняка покажется Дивонн. Голову его словно сжимало железным обручем. Внезапно сердце его заколотилось, горизонт накренился, и Ги грузно упал.

Он лежал, ловя ртом воздух. В лицо впивались острые мелкие камни, но шевельнуться не было сил. Железный обруч жёг голову. В тишине раздавались негромкие голоса: «Потоцкая... Потоцкая... Эм-ма-нуэла...» Всё стало кроваво-чёрным, по подбородку его текла слюна. Он смутно стыдился этого и не мог удержать её. Долгое время спустя солнце как будто бы стало закатываться. Ги напряг волю и кое-как пошевелился. Боль пронизала всё его тело. Зажмурив глаза, он с трудом поднялся.

Ги постоял, держась за голову, пока всё вокруг не перестало кружиться. Свет казался мерцающим. Велосипед валялся рядом, мимо никто не проезжал. Ги кое-как поднял его и заставил себя крутить педали. К вилле он подъехал в полном изнеможении, едва сознавая, куда едет. Франсуа выбежал, обхватил его и, подталкивая, подвёз в двери. Ночь выдалась холодная; Ги дрожал под одеялами.

Когда часы пробили два, Франсуа не спал и прислушивался. «Скверный час», — мысленно сказал он себе, и через несколько минут его позвал хозяин.

Однако два дня спустя Ги поднялся. И хотя всё стало каким-то странным, его ничто не тревожило. Погода держалась солнечная, тёплая. Франсуа видел, что лицо его хозяина стало чуть розовее, он начал прибавлять в весе; ночные вызовы стали реже. Ему приходилось часто ходить на почту. Хозяин получал много корреспонденции из Парижа, но ни докучливые письма, ни недоброжелательные статьи, появлявшиеся в парижских газетах, не раздражали его. Он давно уже не жил так долго на одном месте. Франсуа казалось, что жизнь наконец-то обрела спокойную размеренность.

Семнадцатого числа, убирая гостиную, Франсуа нашёл на полу недописанное письмо. Поднял его, и тут вошёл хозяин.

   — Франсуа, что это?

   — Кажется... — Франсуа заглянул в листок. — По-моему, это ваше письмо месье Тэну. Прошу прощения. Оно валялось на полу.

   — Да, да. — Ги взял письмо. — Он должен приехать на открытие памятника Флоберу. Я его подпишу, и можешь отправить.

   — Флоберу...

Франсуа спохватился и бросил быстрый взгляд на хозяина.

   — И собирай вещи, — сказал Ги. — Мы уезжаем.

Ги стоял на ветру с непокрытой головой, глядя на море. Ветер вздымал белую пену на зелёной воде, гудел в соснах на холмах за его спиной. Они с Франсуа снова приехали из Парижа на юг, к солнцу, в этот дом, Шале де л’Изер на живописной грасской дороге. Усадьба была тихой, тёплой, с окружённым оградой садом. Ги надеялся обрести здесь покой.

Париж! Когда они вернулись на улицу Боккадор, Ги чувствовал себя окрепшим, бодрым, жизнерадостным. Он сказал врачу:

— Видите, Транше, я снова здоров. Дивонн — замечательный курорт. Как раз такой, какой мне был нужен.

Транше кивнул и потрепал его по плечу.

   — Я рад.

Но бодрость Ги постепенно угасла. Париж был шумным, людным и более изнуряющим, чем когда бы то ни было. Вновь начались приступы слабости и головной боли. И врачи, врачи. Не только Транше. Ги сосчитал тех, кто так или иначе консультировал его; их оказалось двенадцать! Поцци, Перильон, Пана, Мажито, Дежерин, Бушар, Деспань, Робен, Ланнелонь, Казалис, Дарембер... После одной тяжёлой октябрьской ночи Дарембер и Транше, друзья Ги, приехали на улицу Боккадор, осмотрели его и устроили консилиум. Но сказать им оказалось почти нечего. Нужно отдохнуть. Подольше. Они пропишут успокаивающее. Следует есть много винограда; он очень эффективен как успокоительное.

Ноэми Шадри, та женщина, которая, по словам Эрмины, похвалялась, что была его любовницей, наезжала регулярно. Иногда Ги видел из окна гостиной, что она приехала, и тут же замечал на лице своего слуги неприязненное выражение. Она, видимо, догадывалась, что Франсуа её недолюбливает, и молча проходила мимо него с высокомерным видом, неизменно одетая в серое. Эта женщина была ненасытной. Даже когда Ги бывало совсем скверно, всё равно льнула к нему. Почти ничего не говоря, оставляла его в изнеможении. Он боялся её приездов.

Но теперь, живя вдвоём с Франсуа в тихом Шале де л’Изер, без соседей сверху и снизу, без бренчания пианино в доме напротив, без грохочущих за окнами телег, но с простирающимся за окнами морем, Ги видел перспективу желанного покоя. Дул мистраль, однако на бледно-голубом небе светило солнце. Превосходная погода для прогулок под парусами!

   — Франсуа! Скажи Бернару, пусть снимается с якоря. Выходим в море.

Иногда Ги брал шлюпку и с Бернаром или Раймоном ходил на вёслах между стоявшими на якоре военными кораблями далеко за острова. По утрам принимал душ в каннской бане. Каждые два-три дня ездил обедать к матери в Ниццу. И брал с собой слугу.

   — Франсуа, мадам де Мопассан тоже умеет готовить. Но я привык к твоей стряпне, и ты знаешь, что я люблю. Только вот в последнее время ты стал всё пересаливать. Будь повнимательнее.

   — Хорошо, месье.

Дарембер проводил зиму в Канне и часто заглядывал. Франсуа заметил, что врач задаёт его хозяину неожиданные вопросы относительно дат, имён, мест и событий; хозяин почти всегда мог ответить.

Однако, несмотря на покой, спал Ги плохо. Худшим временем было два часа ночи; он часто вызывал звонком Франсуа. В три ненадолго задрёмывал. Тело его иногда охватывала такая боль, что он не мог шевельнуться. Глаза ужасно жгло. Ги очень жалел, что рядом нет Клементины. Ему нужно было писать много писем, и каждая страница означала часовую пытку. Он нацарапал записку доктору Казалису: «Я почти ослеп. Ночью не выношу никакого света, даже пламени свечи. Комары едят меня поедом. Если мистраль не прекратится, вынужден буду уехать. Куда — не представляю».

Вскоре парижские мытарства настигли его и здесь, в этом тихом доме. Однажды по поручению Жака Нормана, драматурга, с которым он писал «Мюзотту», приехал театральный агент. Франсуа проводил к нему этого человека с блестящей лысиной и болтающимися руками, тот подобострастно протянул рекомендательное письмо от Нормана и сразу же заговорил о планах на этот сезон, о том, что из произведений Ги им хотелось бы инсценировать.

Ги вышел из себя. Бросился к двери и распахнул её.

— Я ни за что не позволю делать пьесы из моих книг! Слышите, месье? Не представляю, как можно делать подобные предложения писателю, уважающему свой труд. — Агент округлил глаза, теребя в руках рекомендательное письмо. Ги закричал: — Думаете, атмосферу книги удастся передать на сцене? Да? С вашими никчёмными актёрами и актрисами, говорящими на жаргоне? Писатель, разрешающий инсценировать свою книгу, бесчестит себя, месье. Делается это всё только ради денег. Денег! Я ни за что этого не позволю. Так и передайте месье Норману. ФРАНСУА!