— Но, — у Ги всё ещё теплилась надежда, — нет ли каких-то сомнений?

   — Нет, — ответил врач. — Решайте, в какую лечебницу его отправлять — частную или государственную.

Мадам де Мопассан зажала руками рот. Ги видел, что её выдержки надолго не хватит.

   — В частную, — не раздумывая сказал он. — Лучшую, какую только можно найти. Мне хотелось бы посоветоваться с доктором Бланшем. У вас нет возражений?

Ги увидел, что у матери во взгляде снова появился ужас при упоминании страшного имени Бланша — страшного, хоть его и благословляла вся Франция, поскольку он был самым блестящим и гуманным из современных психиатров. Ги встречался с этим коренастым, впечатляющим человеком, большеносым, высоколобым, отцом Жака Эмиля Бланша, молодого художника, одного из второстепенных «трупов» Эммануэлы.

   — Как хотите, — сказал врач. — Я сообщу доктору Бланшу симптомы заболевания. Должен настоять на скорейшей изоляции пациента, иначе я снимаю с себя всякую ответственность. Он сильный человек, и находиться здесь ему нельзя.

   — Я немедленно отправлю телеграмму.

Следующие двое суток, прошедшие в ожидании, Ги почти не смыкал глаз. В доме стояла мёртвая тишина. Мать и сын вели себя так, словно случайный шум мог привести к взрыву буйства, которого они опасались. Сильная воля мадам де Мопассан сломилась, и Ги с большим трудом удерживал её от эмоциональных сцен между ней и Эрве, которые наверняка бы кончились ужасно. Он часами просиживал с братом, играл с ним в пикет, читал ему вслух; иногда они вдвоём гуляли по саду; Эрве почти всё время бывал тихим; когда он повышал голос, Ги всякий раз удавалось его успокоить. Эрве раздражало ограничение свободы, и он, как любой нормальный человек, хотел знать его причину. Мадам де Мопассан после признания истины по приезде Ги нашла прибежище в притворстве, будто Эрве стал жертвой солнечного удара. Она выдумывала подробности и твердила их Ги и остальным, словно это могло убедить её в правдивости собственной выдумки.

   — Бедняжка! Он, должно быть, пролежал в поле под жгучим солнцем несколько часов после того, как потерял сознание.

С молчаливого согласия врача они изложили Эрве эту версию и объяснили, что ему нужно «отдохнуть». Но Ги мучился от неведения. Он разузнал адрес врача, поехал к нему и потребовал объяснения. Врач заупрямился.

   — Я обязан соблюдать врачебную тайну.

   — Господи, это же мой брат!

Врач поднялся и подошёл к окну. Помолчав, он сказал:

   — Сообщать об этом вам не является моим долгом. Я предпочёл бы не брать на себя эту ответственность. Вы настаиваете. Ну что ж. Ваш брат сошёл с ума потому, что у него застарелый сифилис.

   — Что? Господи! — Сифилис... это слово поразило Ги, будто удар грома. Сердце его заколотилось. Теперь ему хотелось этого не знать. — А существуют...

   — Болезнь неизлечима, — ответил врач.

Ги ушёл, охваченный ужасом.

Ответ от доктора Бланша пришёл такой, на который Ги и надеялся. Бланш подыскал Эрве место в частной лечебнице в Виль-Эврар, неподалёку от Парижа. И приписал: «Брата лучше всего привезти вам самому. О приезде сообщите доктору Мерио. Когда пациент будет в лечебнице, я непременно возьму его под своё наблюдение». Каннский врач согласился, что санитар должен ехать с ними в поезде, скрываться от их глаз, но быть готовым прийти на помощь.

В то утро, когда они уезжали, небо казалось изумрудным. Мадам де Мопассан проводила их. Эрве был весёлым, бодрым, смеялся, идя к воротам рука об руку с Ги и с матерью. Считалось, что Ги везёт его в Париж «отдохнуть и развеяться»! К ужасу Ги, он должен был поддерживать эту версию, чтобы успокоить острые подозрения брата.

   — Чёрт возьми! Мы уже много лет не устраивали с тобой пирушек, правда, Ги?

   — Да, старина.

   — Мама, не рассчитывай, что мы будем терять время. — Эрве обнял её и поцеловал. — Скоро вернусь. А это ещё что такое — слёзы?

   — Матери — неразумные существа, — ответила мадам де Мопассан. Обнять сына она не решалась. — До свиданья, сынок.

Она махала рукой, пока экипаж не свернул за угол.

Поезд тащился до Парижа бесконечно долго. Эрве никогда не был таким жизнерадостным; он тараторил без умолку, шутил, утверждал, что, отдохнув несколько дней, проведёт брата по всем лучшим местам Парижа, сулил ему еду и вино, какие даже во сне не снились, самых соблазнительных женщин. Ги приходилось отвечать. Как-то, когда они оба смеялись над шуткой Эрве, женщина средних лет в другом конце вагона улыбнулась, глядя на них. Ги изо всех сил стиснул пальцами колени, чтобы сдержаться, не заорать на неё. В Лионе, когда они вышли на платформу пройтись, Ги заметил, что санитар, держась поблизости, наблюдает за ними. Эрве смотрел в другую сторону, и этот человек очень вовремя отвернулся. Ги осторожно подготовил брата к приезду. Сказал, что в квартире на улице Моншанен работают маляры, поэтому Эрве придётся для начала пожить у Жана Мерио в Виль-Эврар, потом перебраться к нему на улицу Моншанен. Эрве отнёсся к этому с полным доверием.

В Париже на Лионском вокзале суета вывела его из себя. Ги увидел, что санитар протискивается к ним через толпу, и предпринял отчаянные усилия для успокоения брата. К счастью, внимание Эрве что-то отвлекло, Ги быстро усадил его в фиакр, сделав вид, что замешкался с вещами, назвал кучеру адрес, потом сел сам.

Стоял свежий, ясный вечер. Поездка по медленно темневшим парижским улицам и Венсенскому лесу, казалось, доставляла Эрве удовольствие. Он успокоился, повеселел и принялся говорить, главным образом о деревьях и насаждениях в лесу.

   — Смотри, Ги, это каменное дерево. Красивое, правда? Можно бы разводить их в Антибе. Пожалуй, осенью я заведу питомник саженцев. Что скажешь?

   — Хорошая мысль.

Они проезжали рядом с полноводной Марной. Там плавали две гребные четвёрки и несколько парусных лодок. Потом, когда фиакр стал спускаться по склону холма к Виль-Эврар, Ги собрался с духом. У подножия холма они свернули налево, поехали по тихой, обсаженной деревьями дороге и остановились у декоративной решетчатой ограды, за ней в сгущавшихся сумерках виден был большой дом с двумя флигелями. Ги почувствовал, что сидящий рядом с ним Эрве слегка напрягся.

   — Что-то не хочется мне здесь жить.

Ги увидел, что брат недовольно хмурится. И заставил себя беззаботно сказать:

   — Ну и не надо.

   — Поехали обратно. Скажи кучеру. Чего сидишь, скажи.

   — Знаешь, Мерио готовился тебя принять. Собственно, приехали мы посмотреть, понравятся ли тебе дом и окрестности. Но раз уж оказались здесь, то следует хотя бы повидаться с Мерио.

Он почувствовал долгий, пристальный взгляд Эрве, желающего убедиться, что это не обман. И наконец услышал спокойное:

   — Хорошо, Ги.

Привратник открыл ворота, и они поехали к дому. Ги страшился крика из какой-нибудь палаты или зрелища, которое испугает Эрве, и, когда, поднявшись по ступеням, они позвонили, заговорил так громко, как смел, чтобы заглушить все другие звуки.

   — Мерио — большой знаток экзотических растений. Знаешь, здесь обрабатывается десять гектаров.

Неожиданное молчание Эрве привело его в отчаяние. И кто подойдёт к двери? Ждать им пришлось, казалось, целую минуту. Потом дверь отворилась. Вышел невысокий человек, почти лысый, с переходящей в бакенбарды бородкой, одетый в чёрный костюм.

   — Дорогой друг! — Вышедший с приветливой улыбкой протянул руку. — Как поживаете?

Это явно был доктор Мерио, помощник доктора Бланша, было условлено, что он встретит их, разыгрывая роль «друга».

   — Отлично, Мерио, — ответил Ги, пожимая ему руку и через силу улыбаясь. — Вы не знакомы с моим братом. Эрве — Жан Мерио, у которого ты будешь гостем.

   — Надеюсь, — сказал Мерио с доброй улыбкой. — Если смогу убедить вас провести здесь несколько дней.

Они обменялись рукопожатиями.

   — Входите, входите.

Эрве по-прежнему молчал, но, казалось, успокоился. Дверь за ними закрылась, и пока Эрве оглядывал тихий, пустынный холл, Ги уловил взгляд Мерио, говорящий: «Быстрее!»