Бражник медленно обошёл её вокруг, не вынимая изо рта сигареты. Другие торжественно последовали за ним, оглядывая девушку с головы до ног. Когда они остановились лицом к ней, Ги оторвал взгляд от её прекрасной фигуры и взглянул ей в глаза. Она слегка покраснела.

   — Хм-м. — Бражник легонько сжал двумя пальцами одну её грудь, затем другую. — Вата?

   — Нет, месье... то есть немного — здесь. — Она повела бедром.

Де Во с полной серьёзностью пошлёпал её.

   — Не подкладывай слишком много, дорогая моя. Нельзя переусердствовать.

Бражник резко спросил:

   — В чём разница между Дю Барри[97] и Манон Леско?

   — Э... Дю Барри спала с Людовиком Пятнадцатым, а Манон — с Де Грие.

   — Хорошо, хорошо. — Бражник встретился взглядом с остальными. — Лишний раз спросить не помешает. А это очень важно, малышка.

Он снова обошёл вокруг неё.

   — Как нужно обращаться к герцогине?

   — Ваша светлость.

   — Чёрт возьми! — вскинул руки Бражник.

   — Нет, нет. Мадам герцогиня.

   — Ты не служанка!

   — Тьфу ты, чёрт! — выпалила она, потом в испуге зажала ладонью рот. — Ой, простите.

Но эта непроизвольно сорвавшаяся грубость развеселила всех.

   — Отлично, — сказал де Во. — Все герцогини бранятся, как рыночные торговки.

   — А происходящие из рода Малагена курят сигары, — сказал Ги.

Девушка взглянула на него, внезапно став похожей на знатную даму.

   — Мадемуазель... — Ги поклонился и поцеловал ей руку. — Гаэтан де Мофринез, к вашим услугам.

   — Маркиз де Мофринез, — поправил Мезруа.

   — О... да.

Девушка вильнула бёдрами. Ги всё ещё держал её руку.

   — А теперь, малышка, о сегодняшнем вечере, — заговорил деловым тоном Бражник. — Тебе надо быть начеку. Граф д’Анси может задать много вопросов. Как звали твоих дедушку с бабушкой?

Ги взял девушку под руку и медленно повёл к выходу.

   — Запомни, дорогая, старого герцога Малагена звали дон Себастьян Алонсо Сальвадор Мартинес де Вильякева и Уэте, маркиз де Компилос, он был знатоком религиозного искусства двенадцатого века.

   — У графа может возникнуть желание поговорить по-испански, — сказал вслед Бражник.

   — Если память не изменяет мне, — заговорил Ги, — Малагена приставляли ко всем детям французских гувернанток, правда, Луиза?

Девушка улыбнулась ему и закивала.

Они вышли к лестнице. Ги приподнял шляпу.

   — Мы продолжим этот урок.

   — Откуда у этой семьи деньги? — крикнул из зала Бражник.

Они стали спускаться.

   — У нас были громадные поместья, так ведь, малышка? Но noblesse oblige[98]. Мы продали их — и отдали деньги на строительство «Непобедимой Армады»[99]. Где-то в одном из старинных замков хранится пергамент...

Голос его утонул в доносившемся снизу шуме, и когда цилиндр Ги скрылся из виду, Мезруа и де Во весело рассмеялись. Бражник, болтавший ногами, сидя на столе, с усмешкой поглядел на них. Затем, повинуясь общему порыву, все бросились к окну.

   — Вон они!

   — Ну и бедра!

Потом дружно завопили, видя, как отъезжает фиакр, а Ги опускает занавеску.

— Пожалуйста, месье де Мопассан. Большое спасибо!

Ги собрал золотые монеты и кивнул кассиру. Было субботнее апрельское утро, и в редакции «Жиль Блаз» стояла необычная тишина. Он только что принёс рукопись и несколько минут поговорил с Дюмоном.

   — На обратном пути зайдите в кассу, — сказал Дюмон.

Ги нахлобучил шляпу и отправился к Авару. Что ж, литературный труд оплачивался неплохо. И так много он не работал ещё никогда. Запросы двух ежедневных газет, требования журналов, собственные замыслы удерживали его в Париже. К тому же он понимал, что репутация молодого писателя может испариться как дым и что, если он будет бездельничать, Франция, которая смеялась, читая «Заведение Телье», преспокойно его забудет. Работа для «Жиль Блаз» доставляла ему удовольствие. Ему нравились откровенное бесстыдство этой газеты, её остроумие, сочный язык, и он обнаружил, что почти бессознательно подстраивается под её запросы, пишет лёгкие, дерзкие, Цикантные рассказы, зачастую с оттенком гротескности, с флоберовской язвительностью.

Ги делал для себя открытия. Такие рассказы удаются ему лучше всего. Они самобытны. Позволяют раскрыть комичное в тех ситуациях и типах, о которых другие писали до сих пор с угрюмой серьёзностью. «Жиль Блаз» теперь еженедельно публиковала его сатиры, пародии, монологи, солёные истории. Иногда Ги отдавал в печать суровые, горькие рассказы — в этом жанре он чувствовал себя способным добраться до глубинных мотивов поведения людей. Он только закончил один такой, «На море», — о людях вроде Пайрона, Армана, Эжена из Этрета.

Ги нашёл Авара бурлящим энергией.

   — Мопассан! Очень кстати. Я хотел посылать за вами. Поговорить о рассказах, которые вы публикуете в «Жиль Блаз» и «Голуа». Отберите десяток лучших, и мы издадим их отдельной книгой.

   — Как? Это возможно?

Гонорар составит неплохую сумму.

   — Конечно. Притом с иллюстрациями.

   — Отлично, — сказал Ги. — У меня готов рассказ, который пойдёт в «Жиль Блаз» на будущей неделе, «Мадемуазель Фифи». Так и озаглавим книгу.

   — Прекрасно, прекрасно. Напишите, в каком порядке хотите их расположить, и присылайте побыстрее, дорогой мой.

Полчаса спустя по пути в «Голуа» Ги свернул на улицу Рояль и столкнулся с Пеншоном и Одноглазым.

   — Бог мой! Не верю глазам!

   — Куда ты пропал?

Они обменялись крепкими рукопожатиями и любовно побранили друг друга. Одноглазый настоял на том, чтобы зайти в ближайшее кафе и громко провозгласить тост за «Заведение Телье».

   — Поехали в Аржантей, — настоятельно уговаривали Ги друзья.

   — Мы сейчас едем. Всё будет, как в прежние дни.

   — Не могу, к сожалению, — ответил он. — В понедельник утром нужно сдавать три вещи.

   — Тебя с нами уже целую вечность не было.

Пеншон сказал:

   — Са-Ира, Мими, Сидони и вся компания из «Лягушатни» постоянно расспрашивают о тебе. Они прочли все твои рассказы.

   — Как Мими поживает?

   — Замечательно. — Одноглазый и Пеншон закатили глаза. — Говорит, с тех пор, как ты исчез, не узнает ничего нового.

Ги обнял друзей за плечи.

   — Ребята, как я рад вас видеть.

   — Жозе Сембозель, сестра Бетри, назвала свою лодку «Полина». В честь той лесбиянки, которую ты вывел в «Подруге Поля».

   — Как! Она стала...

Его друзья свистнули в унисон.

   — И тебе стоит взглянуть на новую буфетчицу у папаши Пулена.

   — О-о! — простонал Ги. — Постараюсь приехать на будущей неделе. Обязательно. На субботу и воскресенье, если удастся.

Но когда наступила суббота, увлечённый замыслом Ги не мог оторваться от бумаги. Работал он допоздна. Вдоль улицы Дюлон проходили со свистками ночные составы. Он поднимал голову, словно они воплощали собой уходящую весну, думал о реке и Этрета, об Эрмине Леконт дю Нуи и Клем. Все рассказы уже были у Авара, кроме заглавного. Ги хотел дополнить газетный вариант «Мадемуазель Фифи».

Он сидел в одной рубашке, при свете лампы, погруженный в работу. Медленно подошёл полуночный поезд из Гавра и Руана, заскрежетал тормозами и, как всегда, остановился напротив. Ги отложил перо и поднялся из-за стола. Когда он высунулся в окно, его окутал тёплый ночной воздух. Руан, Гавр, Нормандия. В памяти его всплыла Клем, потом Луиза. Затем Марселла, Арлетта, Эстелла, Мими... Повеял лёгкий ветерок, забрался под рубашку, под мышки, словно холодные, бесплотные руки.

Объятия ветерка похожи на женские; они пустопорожние. Тебе никогда не принадлежала ни одна женщина. Ни Мария-Луиза, ни Ивонна, ни Мушка, ни Фернана, ни девицы с реки. Знал ты их мысли, хотя бы когда они любили тебя? Никто, никто не принадлежит другому. Никто. Они манили тебя своими объятиями. Чтобы завладеть тобой на время. А не стать твоими. Нет.