— Ничего. Просто глаза у меня побаливают.

Авар протянул свою сильную руку.

   — Мой дорогой Мопассан. Прошу вас, не болейте. Нет, нет. Сейчас не время болеть. Право же. Мы должны сколотить состояние, и болеть вам нельзя.

Ги засмеялся. Именно такого человека, как Авар, он и искал.

День был солнечным. Упряжные лошади лезли мордами в поилки. Сена искрилась. Тротуары у пристани испещряла тень листвы платанов. Мальчишки азартно играли в новомодную игру — бильбоке[92]. Слышались весёлые голоса прохожих и торговцев.

Однако Ги шёл по Константинопольской улице в мрачном настроении. Он уже целый месяц пытался порвать с Ивонной. Говорил с ней мягко. Она не воспринимала это всерьёз. Говорил спокойно и твёрдо. Она едва не доходила до истерики. Последние три встречи были ужасны. Он зря согласился на ещё одну встречу; но теперь был настроен решительно. Какой бы ни оказалась она мучительной, она будет последней. Он свернул к дому номер двадцать — Ивонна недавно сняла там квартиру с отдельным входом для встреч с ним — и вошёл в помещение на цокольном этаже.

   — Дорогой! — Ивонна подошла к нему с печальным лицом. На ней было кимоно, словно она готовилась заняться любовью. И когда обняла Ги за шею, оно распахнулось. Под ним не было ничего. — Ты мой, мой.

   — Ивонна!

Он решительно высвободился из её рук, обнял за плечи и усадил на кровать.

— Мы уже бесконечно всё обговаривали. Начинать сначала бессмысленно. Давай расстанемся со всем возможным достоинством и без сожалений.

   — А как же мне быть?

   — Быть?

   — Я рисковала ради тебя своей репутацией.

   — Мне очень жаль, если ты пострадала, Ивонна. Я охотно заглажу свою вину, чем смогу, но думаю, продолжать наши отношения — это не лучший выход.

   — Если б узнал мой муж! Моя семья, мои бедные дети. Я рисковала спокойствием, положением — всем.

Ги слышал это уже сотню раз.

   — Ты взрослая, ты понимала, на что идёшь.

   — Ги, как ты можешь? Сам знаешь, я была верна тебе.

   — Вот-вот. Женщины всегда верны своим любовникам.

   — Я была верна мужу до встречи с тобой.

   — А иначе бы знала, что, как только страсть удовлетворена, любовь превращается в вежливую признательность.

   — О!

   — У некоторых людей любовь длится год, у некоторых месяц. Наша уже умерла, и, Боже мой, давай спокойно это признаем.

   — Ги, но ведь это не так. Ты мне нужен. Кроме любви к тебе, у меня нет ничего. Ты знаешь это, знаешь.

   — Нет, — возразил он. — У тебя есть семья, дети.

   — О, какой позор! Иногда мне стыдно смотреть на них.

   — Гоняйся за женщиной, — сказал он, — и она будет от тебя убегать. Убегай от неё, и она будет тебя преследовать.

   — Ты ведёшь себя отвратительно.

   — Поневоле.

   — Неужели я слишком многого хочу от тебя — чуть-чуть любви? Вначале ведь ты тянулся ко мне.

   — Случись тогда подобная сегодняшней сцена — разве было бы начало?

   — Вот видишь? — сказала Ивонна. — Переменилась не я. О, на меня, должно быть, тогда нашло затмение. Но я готова принять на себя вину. — Она снова подошла к нему с распростёртыми объятиями и печальным лицом. — Ги, дорогой... Ты мне очень нужен. Я твоя крошечка. Пошли.

Ги отступил.

   — Ивонна, давай прекратим.

   — Дорогой... — Она всё приближалась к нему, по щекам её текли чёрные от туши на ресницах слёзы. Кимоно распахнулось. Вид у неё был нелепый. — Я тебя очень люблю, мой зайчик. Приголубь свою маленькую Вовонну.

Он в раздражении оттолкнул её.

   — Господи, почему женщины не признают любви без собственничества, без деспотизма?

   — Ги, скажи, что любишь меня.

   — В данную минуту ты мне даже не нравишься.

   — А что же будет с Вовонной?

Он взял шляпу.

   — Прощай. Очень жаль, что всё так вышло.

   — О нет, нет, нет.

Ги видел — она до последней секунды надеялась, что он сдастся.

Но он вышел, хлопнул дверью и быстро зашагал прочь. На миг ему показалось, что Ивонна его зовёт. Он остановил проезжающий фиакр, вскочил в него и сказал кучеру:

   — К Опере.

Ги испытывал ярость и отвращение. Он не мог избавиться от чувства вины, хотя понимал, что ничего иного ему не оставалось. Почему разрыв с женщиной должен быть таким отвратительным? Внезапно он почувствовал, что больше сидеть в фиакре не может, велел кучеру остановиться, расплатился и вылез. Находился он неподалёку от авеню Опера и, чувствуя потребность в разрядке, быстро пошёл широким шагом. Чёрт! Сейчас бы в руки вёсла — и грести, грести, грести.

Взгляд его привлекла вывеска над окном железнодорожной компании: «Алжир. Страна солнца». Несколько секунд он смотрел на неё. Потом, поддавшись соблазну, вошёл и купил билет до Алжира. Кассир сказал, что он может успеть на пароход «Абд-эль-Кадер», если уедет завтра утренним поездом. Выйдя, Ги отправился в издательство к Авару. Авар стоял у стола, окружённого пачками «Заведения Телье».

   — Смотрите! Пятое издание. Замечательно! — воскликнул он.

   — Мне хотелось бы получить какие-то деньги, — сказал Ги.

   — Конечно, конечно.

   — Я еду в Алжир. Завтра утром.

Авар, неожиданно посерьёзнев, взглянул на него.

   — Завтра? В Алжир? Мой дорогой Мопассан... вы шутите.

Ги выложил на стол билет.

   — Но... но... вся Франция возносит вам похвалы. Все читают «Заведение Телье». Вам нельзя сейчас уезжать. И куда — в Алжир!

   — А чем он плох?

   — Пустыня, чума, там не может не быть чумы. Безводье. Притом ещё этот отшельник — как там его? Бу-Амама[93]. Он велит своим приверженцам убивать всех европейцев.

   — Отлично. В такую обстановку мне и хочется.

   — Но... — Авар пристально поглядел на него и понял, что спорить бесполезно. — Ладно. Сейчас расплачусь.

Полчаса спустя Ги свернул на улицу Дюлон. Осторожно глянул, не стоит ли возле дома номер восемьдесят три фиакр, это означало бы, что его поджидает Ивонна. Фиакра не было; Ги выругался, вновь ощутив раздражение от необходимости этой нелепой осторожности. Он понимал, что Ивонна вскоре появится; она не уймётся, пока хоть какая-то сохранившаяся между ними пристойность не будет втоптана в грязь. Ну нет, такой возможности он Ивонне не предоставит. Уедет на всё лето. И тут Ги замер словно вкопанный. По тротуару шла... да, это была Клем. Очаровательная, в чёрно-зелёном платье и зелёной шляпке. Она с улыбкой протянула ему руку.

   — Я только что оставила у вас несколько писем. Приехала на день и решила не отправлять их почтой, а захватить с собой.

   — Спасибо, мадам. — Ги увидел по её лицу — она отметила, что он назвал её не по имени. — Доставьте мне удовольствие, отобедайте со мной?

   — Спасибо, не могу. — Клементина глянула на приколотые к платью часики. — Мой поезд до Этрета отходит в пять, а до того у меня ещё свидание — через двадцать минут.

   — Я помогу вам найти фиакр на бульваре.

Они пошли по бульвару де Батиньоль. Свидание. При этой мысли раздражение Ги вспыхнуло снова. Он почувствовал извращённое желание сорвать его на Клем; и она сама облегчила ему эту задачу.

   — Скажите, пожалуйста, вы недовольны моим появлением здесь?

   — Нет, ничуть.

   — Что-нибудь стряслось, да?

   — Ничего. Я только что поругался с женщиной. Может ли что-нибудь доставить больший восторг?

Клементина искоса глянула на него.

   — Она надоела мне. И знала это, но не хотела разрыва. Что может быть хуже?

   — Н-не знаю.

Ги хотел причинить ей боль. И это извращённое желание не позволяло ему уняться.

   — Если бы Французская академия хотела принести человечеству какую-то пользу, то назначила бы премию в пять тысяч франков за лучший трактат о том, как просто, прилично, пристойно, без шума, сцен или физического насилия порывать с обожающей нас женщиной, которая смертельно нам надоела.