Свою семью Жюль Верн отправил в Амьен. Военная обстановка, несчастная для его родины, заставила переселить родных из Амьена в Шантеней — пригород Нанта. «Сен-Мишель» исправно нёс свою службу. Из мушкетов, чтобы они не ржавели, стреляли по уткам и диким гусям. Сам капитан, так и не увидев ни одного живого немца, занимался своим писательским делом. Третьего сентября семидесятого года в каюту к Жюлю Верну вошёл матрос и нерешительно сказал:
— Есть новости, месье…
Жюль Верн взглянул на матроса, — он стоял, вытянув руки по швам и высоко подняв голову. Он ожидал, когда ему разрешат говорить. Жюль Верн молчал, ожидая обещанных новостей. Матрос переступил с ноги на ногу и ещё раз сказал:
— Есть новости, месье…
— Да? — вопросительно отозвался Жюль Верн.
— Мимо нас прошёл разведывательный катер. Люди на борту попросили дать им немножко рому. Я дал. Мне сказали, что вчера нашу армию разбили под Седаном…
Жюль Верн вскочил с кресла.
— Ложь! — загремел он и ударил кулаком по столу. — Не может быть! Ваши приятели захмелели от рома и очень плоско пошутили!
— А императора взяли в плен, — закончил матрос и, пятясь задом, дошёл до деревянной поставленной у борта скамьи и упал на неё, словно его ранили. Капитан подошёл к своему матросу, — они оба плакали. Матрос пробормотал:
— Горе, месье, горе! Я не о том, что Наполеон в плену, — мой бог, совсем не о том! Ему и в плену дадут устриц и шампанского… Я плачу…
— Знаю, понимаю, Оливье, всё понимаю, — отечески проговорил Жюль Верн. Ему казалось, что матрос добавит ещё что-нибудь… Но что может быть страшнее военного разгрома, несчастья родины? Император в плену… Да пусть он хоть в течение часа испытает то же, что и все честные патриоты!
— Мы победим, всё будет хорошо, — пытался успокоить и себя и матроса Жюль Верн. — Не может быть, чтобы Франция…
Матрос привстал, отёр рукавом куртки мокрое от слёз лицо.
— Всё может быть, месье! — глухо проговорил он. — Всё может быть! Император увёл с собою сто тысяч солдат!
— Сто тысяч! — воскликнул, бледнея, Жюль Верн.
— Так сказали мне, и люди эти не лгут. Они только что из Парижа. Простите, месье, сейчас моя вахта. Мои сыновья, месье, дрались под Седаном. Горе, ох, горе!
Матрос вышел из каюты. Жюль Верн потушил огни, сложил в аккуратную стопку исписанные листы бумаги, прошёл на палубу. Было холодно, сильный ветер пенил волны и раскачивал яхту. Жюль Верн уже не в состоянии был работать. Через полчаса он отдал приказ идти к берегу. Матросы варили ужин, к ним подсел их капитан, и они молча опускали ложки в тарелки, молча ели и только вздыхали, стараясь не глядеть друг другу в глаза.
Жюль Верн чувствовал себя больным. Он подолгу стоял на своём маленьком капитанском мостике, воображая себя повелителем мира, в котором нет и быть не может войн. Вспоминая детство своё, он ожидал заката солнца и не отводил взора от того места на западной стороне неба, за которым скрывался багрово-красный, раскалённый диск. Нужно было уловить ту — одну-единственную секунду, когда солнце, уходя до завтра, веером распускает на небе разноцветные лучи и среди них зелёный, пронзительно-яркий луч. Он виден одно мгновение, и в детстве Жюлю Верну дважды посчастливилось наблюдать его. Барнаво говорил, что тот, кто увидит этот волшебный луч, будет счастлив всю жизнь. «А ты видел его?» — спросил однажды Жюль Верн Барнаво. «В тот день, когда родились вы, мой мальчик, и когда вышла ваша первая книга», — ответил Барнаво.
Сегодня солнце скрылось за горизонтом без единого луча. Жюль Верн протёр слезившиеся от напряжения глаза и подумал о давнем замысле своём, о романе, героем которого должен быть мечтатель, фантазёр, чудак, всю жизнь охотящийся за этим зелёным лучом и… Дальнейшее пока что не ясно. Не наука, не техника — что-то другое, особенное, очень душевное, интимное.
— Когда-нибудь непременно напишу роман под названием «Зелёный луч», — вслух произнёс Жюль Верн, и ему вдруг захотелось работать, и он запёрся в своей каюте, отдав необходимые распоряжения «экипажу ».
«Всё будет хорошо, — говорил Жюль Верн себе. — Не может быть, чтобы всё было плохо! Я верю в народ, — он устоит, выдержит, победит!»
Осенью, когда пошли дожди и всё кругом утеряло свои нарядные, весёлые краски, в каюту постучался Барнаво. Жюль Верн сказал: «Войдите». Барнаво переступил порог и устало опустился на скамью.
— И ты ко мне с новостями? — встревоженно спросил Жюль Верн.
— Дурные новости, капитан, — печально проговорил Барнаво. — Вы знаете?
— Что? — дрожа всем телом, крикнул Жюль Верн. — Онорина? Девочки? Мой сын?
— Они в безопасности, капитан, — ответил Барнаво. — В опасности родина… Я привёз распоряжение — вам надо вернуться в Париж, а там голод, болезни, там очень нехорошо, капитан. Вот бумажка…
Он подал Жюлю Верну предписание военных властей о немедленном возвращении в Париж.
— Народ требует мира во что бы то ни стало, — продолжал Барнаво. — Правительство боится народа. Народ ненавидит правительство. Всё идёт так, как оно и должно быть. В Париже каждый день умирает двести — триста человек. Не хватает гробов. Что будет через, две-три недели, когда наступят холода! У немцев пушки, у нас… у нас могучий флот под названием «Сен-Мишель»… Слыхали о подвиге Надара? Он на своём «Гиганте» сражался с немецкими аэростатами и сбил их. Один против двух! Надар — настоящий патриот!
Жюль Верн выехал в Париж. Барнаво остался на яхте. Он привёл в порядок стол, горячей водой вымыл стены и потолок в каюте и объявил команде, что она должна слушаться его распоряжений.
— На полных парусах в Париж, — приказал он.
— Каким же это образом? — спросили матросы.
— Как можно ближе к Парижу, — уточнил Барнаво. — И ни о чём меня не расспрашивать. На обед приготовьте что-нибудь из наших запасов. Ужин отменяется, — в Париже едят один раз в два дня, скоро там вообще не будет никакой еды.
Затем он позвал юнгу и попросил его найти в походной аптечке какие-нибудь капли от сердца. «Дай мне двойную порцию, — сказал он юнге. — Мне семьдесят шесть лет, мальчик, я думаю, что не повредит и тройная порция…»
— Вам, дядюшка, плохо? — Юнга склонился над стариком. — Я позову доктора, он на полицейском катере.
Барнаво отрицательно покачал головой.
— Пришла и моя очередь шаркнуть ножкой святому Петру, — сказал он, вытягиваясь на скамье. — Накрой меня потеплее. Возьми вон те листки, что на столе капитана. Прочти их вслух.
Юнга читал черновые записи нового романа Жюля Верна, Барнаво одобрительно покашливал. Иногда он стонал, и тогда юнга прекращал чтение. Проходила минута, вторая, третья, Барнаво требовал продолжения.
— Мой дорогой мальчик научился писать, как тот человек, который сочинил «Дон-Кихота», — заметил Барнаво по поводу одного, в юмористических тонах написанного, места. — Я угадал, — Жюль Верн прославит своё отечество, а я… Мальчик, дай мне ещё порцию сердечных капель. Мне очень нехорошо…
В октябре Жюль Верн получил письмо от Онорины, она сообщала, что его отец серьёзно болен, необходимо ехать в Нант, дорога каждая минута. В тот же вечер Жюль Верн выехал из Парижа и в три часа утра постучался в дверь родного дома. Ему открыла монахиня, и он всё понял.
— Когда? — спросил он.
— В одиннадцать пятьдесят пять, — ответила монахиня. — Пройдите к вашей матери, успокойте её, она убита горем. Мужайтесь, месье! Весь Нант оплакивает усопшего.
Похоронив отца, Жюль Верн поспешил в Амьен, где жила его семья, недавно покинувшая Шантаней. Его встретила заплаканная Онорина. Жюль Верн опустился на каменные ступени крыльца и, боясь услышать что-то очень страшное, спросил:
— Мишель? Девочки?
— Барнаво, — ответила Онорина. — Вчера у меня был курьер от Этцеля. Наш Барнаво умер на «Сен-Мишеле». Юнга читал ему черновики твоего романа…
Жюль Верн заплакал — сперва тихо, по-детски, потом громко — так, как плачут взрослые, когда им очень больно. Рыдания душили его, и он не сдерживал их. Барнаво умер… Нет Барнаво…
