Огорчённая, опечаленная мадам Верн уехала в Нант. В полиции Жюль дал подписку о невыезде из Парижа впредь до распоряжения. С Барнаво в полиции была особая беседа. За оскорбление чинов полиции Барнаво оштрафовали.

Все эти неприятности окончательно убили в Жюле уважение к юридическим наукам: он упрямо устанавливал связь полицейской префектуры с наукой о праве в сегодняшней Франции. Он наконец убедился в том, что подлинное его призвание — литература. Летом он с Иньяром и Барнаво каждое воскресенье устраивал прогулки по Сене. Они садились в короткую, широкую лодку, ставили маленький квадратный парус и отплывали в недалёкие края, отсчитывая мосты, под которыми проходили. Жюль сидел за рулём. Барнаво и так и этак поворачивал парус. Иньяр громко командовал:

— Убрать грот-рею и бизань-мачту! Ветер двадцать восемь баллов! Сэр Артур, немедленно отправляйтесь в кают-компанию и займитесь ромом! Передайте канал Дугласу и извольте слушаться своего капитана! Сэр мистер Жюль, не сидите в такой близости к воде, вас может укусить дикая утка! Раз, два, три — курс на маяк Святого Дюма! Лево руля! Я уже вижу голубые скалы Ямайки, и, если не ошибаюсь, на берегу стоит мадам Понг, комическая старуха из водевиля. Матросы! В честь мадам Понг залп из всех мушкетов! Да здравствует король и его д'Артаньяны!

Лёгкий ветерок рябил воду. Высоко в летнем небе разгуливали облака, отражаясь в позванивающей, напевающей реке. Жюль мечтал. Он видел себя на большом океанском корабле, в руках у него подзорная труба. Он смотрит на клочок земли, внезапно показавшейся слева. «Здесь не может быть земли, — говорит капитан. — Вот, взгляните на карту, — ничего нет!» — «Мы открыли новый остров, — говорит Жюль. — Давайте обследуем его!»

— Может быть, пересядем в лодку, которая полегче? — спрашивает Барнаво, обращаясь к Иньяру. — Эта тяжела, как характер моего покойного родителя. Я очень люблю вас, Аристид, но вы не умеете управлять судном. Вы плетёте чёрт знает что!

— Право руля! — кричит Иньяр. — Эй, сэр Барнаво! Наденьте три пары очков на свой благородный нос, — мы налетим на баржу! Тысяча чертей и морских свинок, милорд!

Жюль улыбается мечтам своим. Он на необитаемом острове. Ему хочется остаться здесь, он уговаривает команду корабля: «Господа, а что, если мы навсегда поселимся на этой благословенной земле? Среди нас есть инженер, художник, столяр, механик, врач, повар…»

— Жюль, ты спишь? — кричит Иньяр.

Лодка ударяется носом о гранитную стенку набережной. Мальчишки бросают сверху в Барнаво апельсинные корки.

— Возьмите нас! — просят мальчишки. — Мы умеем управляться с парусом, уж мы не наедем на стенку!

Ребятишек берут в лодку, и они приступают к делу: ставят парус, грамотно, по-морски командуют. Иньяр, Жюль и Барнаво дремлют. Матросы блаженствуют.

После таких прогулок Жюль окреп, стал чувствовать себя значительно лучше. Пьер Шевалье советовал ему оставить секретарство в театре и полностью отдаться литературе:

— У меня есть нюх, — вы будете писателем. Пишите!

— А вы не будете меня печатать, — раздражённо отзывался Жюль. — Я уже пробовал. Худшее вы берёте, лучшее возвращаете.

— То, что нужно, печатаю, то, без чего могу обойтись, возвращаю. И всё же бросайте театр и пишите рассказы. От них постепенно придёте к романам.

В июле умер Жюль Севест, на его место пришёл новый человек. «Как будто всё устраивается так, что я и в самом деле останусь без работы», — думал Жюль, желая и боясь этого. Служба тяготила его, но она же давала скромный, верный заработок.

Новый директор заявил Жюлю:

— Обязанности секретаря расширяются. Мы приглашаем иностранных актёров. Знаете ли вы английский язык? А немецкий? Ну, а итальянский? Дело в том, что у меня есть на примете молодой человек, отлично владеющий пятью языками. Придётся вам…

— Очень рад, — облегчённо вздохнул Жюль. — Знать языки только ради того, чтобы разговаривать с английскими мисс и браниться с немецкими фрау… Прощайте!

Жюль пришёл в редакцию «Семейного музея» и сказал Пьеру Шевалье:

— Дайте пятьдесят франков, и через полтора месяца получите рассказ — большой, на два номера.

— Название? — спросил Пьер Шевалье.

— «Тишина». Если не нравится, то «Молчанье» или «Двенадцать месяцев среди льдов». Берите любое.

— Как будто подходит… И опять, наверное, география и астрономия…

— Много приключений, — сказал Жюль. — Рассказ уже готов в моём воображении. На дальнем севере пропадает капитан брига «Юный смельчак». Природа полярной местности, ледяные поля, северное сияние, белые медведи… Тишина… От этой страшной тишины лопаются барабанные перепонки. Где-то далеко-далеко кто-то стонет — не то человек, не то… Здесь ещё не всё ясно. Тоска охватывает путешественников. Они поют хором, чтобы не сойти с ума…

Жюль увлёкся. Он был похож на одержимого, он забыл, где находится, ему казалось, что перед ним не стены, увешанные раскрашенными картинками, а ослепительно голубые горы льда, тускло-жёлтое сияние на небе, звонкая тишина. Слышно, как идут облака…

— Мне нужны пособия, книги, атлас, — сказал Жюль. — Завтра я принимаюсь за рассказ. Он не даёт мне покоя. Меня измучила бедность. Вчера я съел маленькую булку и выпил стакан молока. Сегодня я насыщаюсь обедом моего неплохо работающего воображения. Дурно с вашей стороны, Пьер, что вы заставляете меня просить. Научитесь дорожить людьми, которые в состоянии украсить страницы вашего ничем не примечательного журнала.

Пьер Шевалье выдал Жюлю небольшой аванс.

— С вашей лёгкой руки, — сказал он, — все мои сотрудники научились брать авансы.

— Сегодня вы заплатили мне за то, что я показал вам чудесную феерию творческого воображения, — с достоинством произнёс Жюль. — Пройдут годы, и номера журнала с рассказами Жюля Верна будут расцениваться как библиографическая редкость. Говорю совершенно серьёзно.

— Совершенно серьёзно слушаю вас, — сказал Пьер Шевалье. — Мой журнал станет редкостью ещё и потому, что в каждом номере моя фамилия, как редактора. Говорю совершенно серьёзно.

— Аминь, — сказал Жюль.

Месяц и два дня прошли, как сон: Жюль странствовал по льдам. Иньяр играл свои арии, потом ставил на стол мясо и вино, окликал своего друга, заговаривал, спрашивал. Жюль ничего не слышал, его уже не было здесь, он жил где-то там, очень далеко отсюда. Иньяр не понимал этого. Безумие, а не работа, и кому это нужно… Надолго ли хватит человека, когда он ложится в два часа ночи и встаёт в семь, а потом весь день сидит и пишет… Этак можно сочинить роман.

— Страниц сто есть? — спросил как-то Иньяр.

— Было сто сорок, осталось пятьдесят. Я люблю сокращать. Писать не так уж трудно. Трудно убирать лишнее. Трудно потому, что эта уборка связана с чувством жалости. Вчера я выбросил две сцены. Они абсолютно не нужны. Но мне жаль их. Значит, я ещё не мастер. Гюго сказал: нагромождает подмастерье, приводит в порядок мастер. Дай мне поесть, Аристид!

Рассказ вчерне был готов. Прошла неделя, и Жюль убедился, что рассказ готов только наполовину: период нагромождения закончился, следовало приступить к наведению порядка. Ещё через неделю Жюль сказал: «Больше не могу… Я уже не подмастерье, но ещё не мастер…»

Пьер Шевалье, бегло прочитав рассказ, восхищённо произнёс:

— Солидно! На два номера! Это мне нравится! Садитесь, Жюль Верн! Я буду читать и тут же редактировать. Позволите?

Жюль сказал, что рассказ уже отредактирован, нет нужды портить его. В самом деле, сколько людей, столько и мнений. Что касается содержания рассказа, то там такие приключения, каких ещё не было в литературе.

Опытный редактор углубился в чтение. Молодой, неопытный писатель ушёл в свои думы. Редактор прочитал семь страниц и задал себе вопрос: чем всё это кончится? Писатель спрашивал себя: что скажет этот читатель, когда дойдёт до страницы шестьдесят первой? Всего в рассказе шестьдесят пять страниц.