Капельмейстер, привстав, вежливо ответил:
— Простите, месье, у меня нет с собой Моцарта. Я не обещаю вам исполнить когда-либо вашу просьбу… Я даю моему слушателю только то, что способно успокоить его, а колыбельная песня…
— Прекрасная музыка, — сказал Жюль Верн. — Видишь кроватку, засыпающего ребёнка, мать, напевающую песенку…
— Моя жена и дети погибли при взрыве котла на «Бретани», — вполголоса произнёс капельмейстер. — На этом пароходе погибло двести человек — мальчиков и девочек… Музыка Моцарта больно ранит осиротевших матерей… Пусть лучше они слушают грустные вальсы, а я и в них…
— Простите, — тихо вымолвил Жюль Верн. — Ещё раз простите, месье!..
— Музыка должна пообещать человеку, что всё будет хорошо, музыка…
— Но ведь где-то играют колыбельную Моцарта, — мягко проговорил Жюль Верн. — Осиротело двести матерей, а вы играете и вас слушают тысячи людей…
— А если среди них та, которая осиротела? — спросил капельмейстер. — Она напомнит вдовцу о том, что… И вдове, а не только осиротевшей матери…
Капельмейстер поднялся со скамьи и тоном глубоко страдающего человека произнёс:
— Они на своей «Бретани» поставили старый котёл.
— Кто это «они»? — спросил Жюль Верн.
— Подлецы, подлые души, — ответил капельмейстер. — Старый английский котёл не выдержал давления. Простите, месье, — вместо колыбельной мы исполним для вас «Гибель медузы» молодого композитора, моего друга Поля Ренара.
— Благодарю вас, — Жюль Верн снял шляпу и поклонился. — Простите, не знакомы ли вы с композитором Иньяром? Аристид Иньяр — слыхали такое имя?
— Слыхал, — улыбнулся капельмейстер. — Талантлив, но работает впустую. У него одна мечта — заработать деньги, как можно больше денег! Деньги — это не мечта, месье! Надо мечтать о том, чтобы ваша работа доходила до сердца человека… Человек одинок, месье! Очень одинок человек… Простите, я должен работать.
Оркестр играл «Гибель медузы». Торжественная, мажорная музыка (вся в лёгких иголочках растерянности, заботливо подобранных флейтой), она останавливала прохожих, заставляла смолкать тех, кто разговаривал… «Это Бетховен», — сказал кто-то. «Нет, эта кто-нибудь из новых», — возразил бедно одетый молодой человек. «Мне это не нравится», — томно протянула дама в очках и старомодной шляпе. «Нет, это превосходно, — громко возразил Жюль Верн. — Талантливо, свежо и смело!»
Стал накрапывать дождь. Жюль Верн решил дождаться выхода вечерней газеты и потом идти домой, чтобы после обеда прочесть о последних новостях, узнать о новых книгах, — возможно, в газете отыщется очередная глупость по поводу «романов приключений нашего дорогого и любимого…». Говорят, кто любит, тот понимает. Значит, плохо, мало любят, если понимают так нелепо, вздорно, подло.
Жюль Верн шёл, опираясь на тяжёлую палку, левую руку заложив за спину. И вдруг в самое ухо пронзительный крик газетчика:
— Кошмарное убийство на улице Галеви! Пять трупов, разрезанных на части!
Газетчик распродавал газету с деловитой небрежностью. Жюль Верн, купив её, остановился у фонаря. Он окинул взглядом последнюю страницу, — там обычно печатали названия новых книг и краткие отзывы о них. Сегодня не было ни одной рецензии, но зато в самом конце редакционной части, над объявлениями, Жюль Верн нашёл коротенький столбец со звёздочками, озаглавленный «Новости науки».
«Нам сообщают, — читал Жюль Верн, — что в России известный химик Дмитрий Менделеев опубликовал плод долгих трудов — периодический закон химических элементов. Трудно переоценить значение этого закона для науки. Вот выражение закона периодичности: свойства простых тел, а также форма и свойства соединений находятся в периодической зависимости от величины атомных весов элементов. В ближайшем номере газеты будет дано дополнительное сообщение о работе русского учёного».
Газетчики продолжали кричать о кошмарном убийстве на улице Галеви. «Почему они не кричат о Менделееве? — подумал Жюль Верн, пожимая плечами. — Кто командует этой сворой продавцов? Не может быть, чтобы сообщение о Менделееве было менее важным и интересным, чем убийство на улице Галеви! Необходимо заявить в редакцию, что…»
Он заторопился к Гедо. Идти в редакцию, по меньшей мере, глупо: вполне естественно, что публику больше интересует убийство, чем величайший труд учёного, имени которого публика и не знает. Менделеев… Периодический закон химических элементов, — кто в состоянии заинтересоваться этим сообщением! Да и кто понимает, в чём тут суть!
Гедо — вот кто поймёт, вот кто обрадуется, объяснит, расскажет. А все же любопытно взглянуть, кого именно зарезали. Ага, личности не выяснены, не опознаны. Ну и отлично. Зато известно имя и фамилия учёного, давшего миру увлекательнейшую таблицу, подарившего человечеству гениальное открытие. Дмитрий Менделеев…
— Мальчик! — крикнул Жюль Верн. — Дай мне газету! Две!
— Пожалуйста, месье! Кошмарное убийство на улице Галеви!
— Знаю, знаю! Ты не то объявляешь, — надо…
— Не каждый день такие убийства, месье! Возьмите сдачу! Благодарю вас, месье!
Жюль Верн вошёл в кабинет Гедо, остановился подле стола и, развернув газету, провозгласил:
— Потрясающая новость! Исключительное открытие в области науки! Слушайте, слушайте! Вы знаете что-нибудь о Менделееве?
— Конечно, — насторожился Гедо. — Он умер?
— Жив и обязан жить очень долго! Вот, читайте! На последней странице, над объявлением о духах, пудре и мыле.
Гедо прочёл заметку о Менделееве про себя, потом дважды вслух.
— Грандиозно! — сказал он. — Исключительно по тем перспективам, которые открываются перед учёными всего мира! Бежим к Буссенго! Наш почтенный химик помолодеет, — сами посудите, кого больше касается то, что сделал Менделеев! Буссенго прочтёт нам лекцию.
Гедо впереди, за ним Жюль Верн. Они перегоняли не только идущих, но и едущих. Спустя четверть часа они вошли в кабинет старого химика. Всем была известна его скупость на похвалу, сдержанность в оценках, однако сейчас он расщедрился на лестную аттестацию по адресу русского учёного.
— Эта таблица подобна азбуке, без которой невозможно обучение грамоте, — сказал Буссенго. — Менделеев не только предсказывает, что будут открыты некие неизвестные пока что элементы, но в таблица своей оставил места для этих, сегодня ещё неведомых нам элементов. Он внёс в нашу работу поэзию и указал дорогу в будущее.
— Он инструментовал химию, — возбуждённо заговорил Гедо. — Перед нами ноты великой симфонии, имя которой Наука.
— Полагаю, что подлинная наука, открывая нечто сегодня, всегда провидит будущее, не так ли? — обратился Жюль Верн к своим друзьям.
— Вам, поэту науки, свойственно задавать именно такие вопросы, — поклонившись Жюлю Верну, с достоинством проговорил Гедо. — Задавайте их в вашей литературе, пропагандируйте открытия учёных — братьев по духу и страсти. О, как интересно жить, друзья мои! — воскликнул он с жаром поистине юношеским.
— Мы должны поздравить нашего великого коллегу, — сказал Буссенго. — Напишем ему! Это даже обязательно!
— Вы знаете его адрес? — спросил Гедо.
— Нет, не знаю. Мы напишем так: Россия, Петербург, Академия наук, Дмитрию Менделееву.
Жюль Верн подумал: «Человек не одинок, когда он работает во имя будущего, а это возможно только тогда, когда он имеет в виду интересы современности. В потомстве остаётся тот, кто потрудился ради своего поколения…»
Глава двадцать четвёртая
Утраты
В начале семидесятого года Этцель предложил Жюлю Верну переиздать его рассказы. Жюль Верн заново отредактировал их, решив открыть книгу рассказом «Блеф», который он начал в каюте «Грейт-Истерна», возвращаясь из Америки.
— Этот рассказ надо поместить в самом конце книги, — сказал Этцель.
— Почему не в начале? — спросил Жюль Верн.
— Содержание рассказа анекдотично, — несколько неуверенно проговорил Этцель. — Что в рассказе? Мошенник Гопкинс сообщает, что в окрестностях города Олбени он нашёл глубоко в земле скелет необычайного размера. Гопкинс решает объявить Америку колыбелью человеческого рода, нажить деньги и создать то, что называется бумом. И действительно, американский учёный мир и виртуозно организованная реклама кричат на весь мир об открытии Гопкинса. Земной рай, оказывается, находился в долине Огайо, Адам и Ева, следовательно, были американцами… Так, не правда ли?
