— Куда уж более конкретней! — сказал Виктор Михайлович. — Мы с вами уже говорили об этом — наши дети должны расти не слабенькими, а всё уметь…

— И иметь? — спросил папа.

— А это никому не помешает, и вам в том числе… Или неверно? Они должны всегда помнить о взаимовыручке, о долге друг перед другом.

— О каком долге и взаимовыручке? — спросил папа. — Вы много говорите, но ещё больше не договариваете. А если договорить и отбросить красивые слова, получится нудная и старая, как мир, философия жизни только для себя, для своих благ, удобств и радостей… Так ведь?

— Ну как вы можете так упрощать мои слова! — сокрушённо покачал головой Виктор Михайлович. — Я не такой примитивный, корыстный человек…

Вдруг Тая перебила отца и выпалила:

— Если бы так! Не хитри и не запутывай людей! Ты в жизни ничего не делаешь просто так, а всё рассчитываешь, выгадываешь и всегда боишься продешевить…

— Тая, как ты смеешь говорить такое об отце! — неожиданно взорвалась Вера Аркадьевна. Благодушно спокойное, смуглое лицо её перекосилось, и как-то неприятно всколыхнулось и задрожало всё её полноватое тело, втиснутое в ярко-фиолетовый купальник. — Ты говоришь неправду, негодная, неблагодарная девчонка! Тебя кормят, одевают, платят учителям музыки, а ты…

— Вера, не надо, тише… — попросил Виктор Михайлович, и его лицо, твёрдое и даже насмешливое, почти не изменилось, хотя Васин папа и Тая бросили в это лицо такое. Лишь в самой глубине его живых, как у Альки, глаз промелькнула растерянность.

— Можете не кормить и не одевать! — выкрикнула Тая. — Хотите, чтобы я стала такая, как Алька? Так вот не стану, не буду такой! А как вы поступили с Макаркой?

— Что с тобой, доченька? — мягко, будто ничего не случилось, спросил Виктор Михайлович. — Что ты знала от нас, кроме доброты и заботы о тебе?

— Чтоб не было её, этой вашей доброты!

Тая отвернулась от родителей и пошла по берегу, и в наступившей тишине под её ногами оглушительно грохотала галька. Тая села лицом к скале и тихонько заплакала.

Виктор Михайлович смутился, по его лицу пробежала лёгкая судорога. Однако не прошло и минуты, как он взял себя в руки, пожал плечами и огорчённо, даже как-то виновато улыбнулся:

— Устала наша девочка, наверно, солнце на неё так действует…

— Я очень сочувствую вашей дочери, — сказала Васина мама.

— А я терпеть её не могу! — вдруг закричал Алька. — Вы думали, она ценит добро, объясняли, уговаривали, терпели, так вот теперь и получайте от неё!

— Алик, замолчи! — сказал Виктор Михайлович.

— Как это всё тяжело, — Васина мама вздохнула. — Как можно так жить? Не понимаю… Пошли, Саша.

Они ушли в другой конец бухты. А Вася, ошеломлённый всем, что случилось, думал о Тае, об Альке, об их родителях, напряжённо смотрел на бескрайнее, до горизонта налитое густой синевой море, на громадного каменного Льва, в тоске закинувшего вверх голову.

Алька никогда не думал, что поездка в Львиную бухту может кончиться таким скандалом. По отдельным недомолвкам между отцом и матерью он понял, что они поехали в эту бухту только потому, что там будут Соломкины: отец хотел поговорить с Александром Ивановичем, попытаться сблизиться и, возможно даже, подружиться… Ничего не скажешь, подружились!

Часа два после скандала они загорали, потому что не могли уехать: перед обедом за ними должна была прийти моторка.

Отец и мать загорали молча. Только раз, приподняв голову, отец негромко сказал матери: «Никаких ему теперь подарков… Хватит того, что дала». Почему это сказал отец? Да, наверно, потому, что подарок они хотели сделать Макарке лишь для того, чтобы об этом узнали Соломкины. А теперь зачем тратиться на подарок?

Тайка, как всегда, лежала в стороне от них и не обращала внимания даже на Иру. Он же, Алька, ходил с Ромкой по колено в воде и отворачивал камни — авось попадётся краб. Ни один не попался, потому что Алька не знал, под какими камнями они любят сидеть. Был бы здесь Макарка — живо поймал бы! А ведь что-то есть в нём, Макарке: на него можно положиться.

За обедом Алька старался ни на кого не смотреть, и все его родичи казались ему жалкими и ничтожными… Как он раньше не замечал этого! Обедали молча, если не сказать — подавленно. Лишь старик с бабкой переговаривались между собой о качестве гуляша, потому что не знали, что произошло в их семье. Отец как-то сказал матери о родителях: «Они слишком стары, все их понятия давно отжили, и не надо вводить их в курс семейной жизни или просить совета… Без толку это, и нечего беспокоить их». Алька сидел в каком-то странном, ни разу ещё не испытанном им возбуждении. Он едва унимал дрожь. Как хотелось отомстить кому-то за себя, за всё то, что случилось с ним здесь! Виноваты были все, буквально все, не только отец с матерью и Тайка, но и Васька: он ведь не захотел с ним дружить, первым сбежал от него и даже вынудил Альку прорезать матрац. Как только решился на это? Ведь Васька мог… Лучше и не думать! И его мать с отцом виноваты: если бы они сдружились с Алькиными родителями, ему было бы легче.

Ох как хотелось отомстить за всё!

Первым попался ему под руку Ромка, который вроде бы меньше всех был виноват в Алькиных неудачах. Но ведь он был таким лентяем, таким безвольным и равнодушным… Когда семейство выходило из столовой, Ромка плёлся в конце, и Алька, скривив от презрения губы, поддал ему коленкой под зад.

— Ты… ты что? Что я тебе сделал? — выпучил глаза Ромка.

— Ничего, пузырь! А надо было бы что-то сделать! Лучше помолчи…

Поддал, обругал — и сразу стало чуть полегче на душе. Однако ненадолго. Навсегда облегчить его душу могла месть Тайке. Она, она больше всех виновата! В последнее время Тайка вела себя как-то странно: вроде заигрывала с ним, хотела приблизиться к нему… Он и сам бы не прочь, да не очень-то верил ей. И правильно: в Львиной бухте показала себя. Её надо проучить, и не словами — сейчас слова не в цене.

Алька встретил её вечером на пустынной дорожке парка. Она, напевая, вприпрыжку шла навстречу ему. Ни о чём, видно, не догадывалась! Алька стоял и ждал. Чем ближе подходила Тайка, тем крепче сжимались его кулаки.

Вот она поравнялась с ним, и Алька двинул её кулаком в плечо. Тайка отлетела, но не упала. Тогда он бросился к ней и двинул ещё раз. Тайка вскрикнула, прыгнула в сторону и — к нему. Алькина голова дёрнулась от сильнейшей пощёчины. Щека заныла от боли. Алька рассвирепел и кинулся на неё, и снова наткнулся на пощёчину. Он изловчился, стукнул её и схватил за обе руки. Тайка стала вырываться, выкручиваться. Выкрутилась, поправила сползшие на глаза волосы и вся разгорячённая, в красных пятнах, крикнула:

— Герой против девчонок!

— А ты… Ты подлая! Ты мне не сестра! Не хочу с тобой связываться, а то бы… — он сплюнул. Обе щеки его горели.

— А ты… а ты всё равно мне брат, хотя и такой! — вдруг крикнула она, совсем незло посмотрела на него и ушла.

Алька растерялся. Как же это так: он на неё с кулаками, а она всё равно считает, что он ей брат? Зачем же она тогда говорила о нём такое в Львиной бухте? Неужели нет в ней ни зла, ни зависти, и она в жизни понимает больше, чем он? Ведь Макарку-то защищала. Не побоялась отца и всё выложила, не то что он, Алька… Тайка права: отец напрасно всё так рассчитывает, выгадывает и боится продешевить — ой как права! Алька знает о нём куда больше, чем она. Отца — и никого другого — нельзя предавать, но не надо бояться говорить в лицо правду.

Альке стало хуже, чем было. Уж если он хотел отомстить Тайке, то надо было мстить не кулаками, а как то по-другому. Кулаками многого не добьёшься. А может, и вообще не надо было ей мстить. За что?

Васю и его родителей Алька теперь видел лишь издали и не подходил к ним, а если видел, старался отойти в сторонку, спрятаться, чтобы не здороваться с ними. Если разобраться, главный виновник всего, что случилось у них, он, Васькин отец. Он вроде бы ни во что не вмешивается и чаще всего молчит, а всё идёт от него. Всё то, что так мешает Альке.