Господи, такая вероятность мне даже в голову не приходила. Эмоции, бьющие в этом письме через край, окрашиваются совершенно новыми красками. И теперь эта история кажется мне еще более трагичной.

— Это правда, Коко, — растроганно говорит Бонни. — Письмо написала сама Тэтти своему ребенку. Ей пришлось отдать его, она была так молода…

— Тэтти отдала своего малыша на усыновление? — переспрашиваю я, слыша свой голос как будто со стороны. Поверить в это не могу.

— Да, — грустно отвечает Бонни. — Ее сердце было разбито, но у нее не было выбора.

Мои руки едва заметно дрожат. Как же я могла так заблуждаться? Я всего лишь предположила, что это письмо от влюбленного в Тэтти мужчины… И мы все допустили эту ошибку. Эта версия казалась настолько очевидной, что ни у кого из нас и мысли не возникло в ней усомниться. Даже Мэри Мур не узнала почерк Тэтти — впрочем, когда они с ней познакомились, женщина была уже в годах, наверняка ее почерк сильно изменился с тех пор, как она была молодой и энергичной.

— Но… Почему она отдала его? — спрашиваю я. — Почему не стала воспитывать сама?

Бонни грустно вздыхает:

— Тогда все было совсем по-другому, Коко. В пятидесятые у молодой ирландки, оказавшейся в подобном положении, попросту не было выбора — тогда еще понятия «мать-одиночка» и в помине не было. Почти всем незамужним девушкам приходилось отдавать своих малышей на усыновление, часто — против своей воли.

— Это же варварство! — восклицаю я, у меня сердце разрывается, стоит лишь представить, через что пришлось пройти юной Тэтти.

— Согласна с тобой, — признает она. — Но в то время девушки, забеременевшие до замужества, становились изгоями в обществе — они считались неполноценными, второсортными. И дай бог, чтобы они не стирали пальцы до кровавых мозолей в прачечных до конца дней своих.

— Я смотрела один фильм, «Сестры Магдалины». Какая же ужасная это судьба! — Мне долго еще не спалось ночами, потому что меня постоянно преследовали образы несчастных девушек, зарабатывающих на жизнь рабским трудом в ужаснейших условиях.

Бонни кивает, безрадостно взглянув на меня.

— Ужасные это были заведения, — горько шепчет она. — Принудительный труд — это так жестоко… А общество просто закрывало на это глаза.

— По крайней мере Тэтти удалось спастись от такой судьбы, — говорю я. — Она приехала сюда и сумела начать новую жизнь.

— Да. Хотя она так и не сумела забыть прежнюю, я это точно знаю. С этой болью она жила каждый божий день.

— Вот почему она всегда носила письмо с собой? — неуверенно спрашиваю я.

— Да. Она написала его своему сыну в то утро, когда их разлучили. Тэтти хотела, чтобы письмо отправилось вместе с малышом в его новую семью и он прочел его, когда подрастет, но монахини, заправлявшие в доме матери и ребенка, не позволили. Отказались передать ее послание приемным родителям.

— Но это же низко, — ахаю я. — Какое они имели право?

— О каких правах вы говорите, Коко, — голос Бонни становится жестким и решительным. — Они ведь все лучше знают, во всяком случае, так говорят. Всякие контакты между матерью и ребенком были строго запрещены.

— Ей не сказали, куда отправят Дюка?

— Нет. В то время настоящим матерям не разрешали общаться с приемной семьей их ребенка, это стало возможным лишь в наши дни. Женщина отдавала малыша — и больше они никогда не виделись. Исключение составляли лишь те случаи, когда ребенок сам разыскивал родную мать уже в зрелом возрасте. А это становилось задачей не из простых. Огромное количество людей ничего не знали о своем происхождении, о том, кем были их родители, только лишь потому, что никто даже не записывал, кому отдавали того или иного ребенка. Чувства людей были пустым звуком.

— Кто знает, сколько еще матерей прошли через такие же страдания, какие выпали на долю Тэтти, — задумчиво говорю я.

— Да, милая моя. Тэтти была уникальной девушкой, но, к сожалению, такие истории случались сплошь и рядом.

Боюсь даже представить себе, каково это — когда тебя насильно заставляют отдать своего малыша, когда ты понимаешь, что никогда больше его не увидишь, не будешь знать, что он или она сейчас делает… Моя мама ведь тоже воспитывала меня одна — а что, если бы и ее заставили отдать меня в приют? Где бы я оказалась? Я бы никогда не познакомилась с Рут. И вообще ни с кем из моих близких. Я начинаю думать о том, что бы со мной случилось и какой стала бы моя жизнь, родись я несколькими десятилетиями раньше.

Я снова смотрю на письмо, которое по-прежнему держу в руках.

— Как же это ужасно… — говорю я, чувствуя, как на глаза снова наворачиваются слезы. — Тэтти и ее сына объединяло только это письмо.

— Так и есть, потому она и носила его всегда с собой. Тэтти говорила, что если Дюк когда-нибудь разыщет ее, то она непременно покажет ему это письмо. Она хотела, чтобы он знал, что его забрали против ее воли. Что у нее просто не было выбора.

Все это время я думала, что это прощальное послание Тэтти от ее любимого человека, а оказалось, что она сама написала это полное боли и тоски письмо своему сыну. Ребенку, которого ей пришлось отдать чужим людям. Меня захлестывает волна грусти и печали. Не таким я представляла себе конец своего расследования.

— Какая душераздирающая история, — шепчу я.

— У нее даже не осталось его фотографии, — продолжает Бонни, — но она часто повторяла, что ей это и не нужно. Его личико навсегда осталось в ее памяти.

И вдруг, в воцарившейся в комнате тишине, меня осеняет: а как же отец Дюка? Где он был все это время?

— А что с ее молодым человеком? — спрашиваю я. — Они разве не могли пожениться?

— Нет, он уже был женат — так что это было довольно проблематично, — холодно отвечает Бонни.

— Вот как…

Оказывается, у Тэтти был роман с женатым мужчиной, когда она забеременела, — даже я знаю, насколько запретным это считалось в то время. Неудивительно, что ей пришлось бежать в Лондон — она пыталась позабыть об этой до боли печальной, трагической истории и начать все заново.

— Да, он слыл образцовым семьянином. Но ей рассказывал, будто хочет уйти от жены, знакомая сказка, — продолжает Бонни. — Собственно, это — его подарок.

Она ласково поглаживает сумочку от «Шанель», на ее прекрасных глазах блестят слезы. Когда она касается этой вещицы, история будто оживает на моих глазах. Я понимаю, как сильно любила Тэтти отца своего ребенка. Неудивительно, что именно в ней она носила так долго важное для нее письмо. Теперь я вижу, какое и в самом деле сокровище эта сумочка.

— В начале 1956 года они ездили в Париж на выходные, — рассказывает Бонни. — Там он и купил Тэтти эту сумочку. Это была одна из первых выпущенных Коко Шанель сумок, их прототип.

Так мы были правы! Настоящая 2.55!

Пожилая актриса продолжает свой грустный рассказ:

— Она поверить не могла своему счастью, когда он устроил ей встречу с Коко — ведь она так долго ею восхищалась.

— Тэтти виделась с Шанель?

— Да, в те самые выходные. Этот ее женатый мужчина дружил с кем-то из знакомых Шанель, так что им даже удалось вместе поужинать. Тэтти обожала рассказывать всем нашим о тех днях в Париже.

— Она ужинала с Коко Шанель? — не верю я своим ушам. — Фантастика!

— То ли еще будет… Они отправились в салон Шанель на рю Кабон и устроили ночной пикник. Взяли оливки, сыр, французский батон. И много-много красного вина. Тэтти всегда говорила, что те выходные были лучшими в ее жизни. Именно тогда, по ее словам, и был зачат Дюк.

Я едва дышу от волнения. В этой истории кроется столько неожиданностей, я себе и представить такого не могла. Тэтти со своим любовником встречалась с Коко Шанель и ужинала в ее легендарном салоне. Удивительно. А каков должен быть ребенок, чья жизнь зародилась в такое прекрасное время?

— И что же произошло дальше? — спрашиваю я. Должно быть, потом в их отношениях и случился разлад.

— Когда Тэтти узнала, что беременна, все, разумеется, изменилось — весь ее мир перевернулся. Ее любимый не желал с ней больше знаться. Ему вдруг стало неловко выходить с нею в свет. И он скрылся в неизвестном направлении, чертов пройдоха, — с горечью в голосе вспоминает она, единственная, с кем Тэтти поделилась своим горем.