— Благотворительность? — переспрашиваю я. — А почему она так распорядилась?

— Детей у нее не было, вот она и решила сделать щедрое пожертвование, во всяком случае, Браун рассказывал именно так. Безумие, как только людям в голову такое приходит.

— Да, настоящее безумие, — эхом отзываюсь я.

Я прижимаю сумочку к себе, будто желая защитить ее от этого разговора. Выходит, Тэтти умерла в одиночестве, у нее не было близких. Что же случилось с ее возлюбленным? Видимо, этого я уже никогда не узнаю.

— Любопытства ради, не знаешь, на что именно пошли ее пожертвования? — спрашиваю я.

— Черт ее знает, — грубо отвечает он. — Это конфиденциальная информация.

— Ясно, — я даже слегка разочарована тем, что ему больше ничего не известно, похоже, здесь след обрывается.

— Вот так… Как Рут поживает? — интересуется Хьюго.

— Прекрасно, — отвечаю я, лихорадочно соображая, что же мне делать дальше. Попытаться связаться с этим Дермотом Брауном? Просто забыть об этой истории и оставить сумочку себе? В конце концов, необязательно кому-то знать о письме, хранившемся в моей чудесной находке. Я все сделала правильно — вернулась в аукционный дом и попыталась найти владелицу сумочки. Но тот факт, что она отошла в мир иной, все меняет, ведь так? Возможно, Кэт права — мне нужно забыть о том, что я вообще видела это письмо, и просто порадоваться своей редкой удаче. И я бы с удовольствием так и сделала, но у меня по-прежнему сердце не на месте. Я почти слышу голос мамы, которая твердит мне: продолжай копать, узнай что-нибудь еще.

— Рут — удивительная женщина, — тихонько присвистнув, продолжает Хьюго. — Потрясающая.

— Да, она у меня такая, — рассеянно отзываюсь я. Ах да, Хьюго ведь тоже один из ее поклонников, я уж и забыла.

— Давно умер твой дедушка?

— Почти четыре года назад.

— Четыре года… — протягивает он. — Настоящий джентльмен был.

— Знаю.

Дедушка действительно был классическим джентльменом старой закалки с безупречными манерами. Он и мухи в жизни не обидел. У меня сердце щемит всякий раз, когда я вспоминаю, как много отняла у него — и у нас — болезнь Паркинсона.

— Он ведь любил часы? Я со счету сбился, сколько часов он приобрел у меня за все эти годы. Помню, появились у меня как-то часы, которые просто обязаны были попасть в его коллекцию, — и он обошел четырех конкурентов на торгах, но своего добился.

— Они до сих пор хранятся у нас в лавке, эти прекрасные часы из дуба. Стоят возле прилавка и каждый час играют чудесную мелодию.

— Правда? — удивляется он, и я догадываюсь почему: эти часы можно было бы продать за кругленькую четырехзначную сумму.

— Да, Рут сказала, что не продаст их ни за какие деньги. По вполне понятным причинам.

Дедушкины часы — одно из самых дорогих сердцу Рут сокровищ, выставленных в нашем магазинчике. Точно так же они дороги и мне. Каждый день я смотрю на них и вспоминаю о дедушке.

— Понимаю, — прочищает горло он и кивает в сторону сумочки. — Так что ты решила, оставишь ее себе?

— Даже не знаю, — честно отвечаю я. — А ты не мог бы дать мне номер того юриста? Хочу позвонить ему, может, удастся узнать что-нибудь еще.

Я передумала в один миг — нельзя просто взять и все оставить вот так, я должна попытаться добыть больше информации. И не просто должна, а даже обязана, хотя и не могу объяснить почему.

Хьюго хмурится:

— Я дам, но, ради бога, не рассказывай ему о сумочке. А не то он запрыгнет в свой «Мерседес», примчится сюда и попытается отвоевать ее обратно.

— Не буду, выдумаю для него какую-нибудь сказку, не беспокойся, — уверенно обещаю я.

— Вот, — Хьюго роется в телефоне и называет мне номер. — Какая ирония судьбы…

Я записываю номер в свой телефон и спрашиваю:

— Почему ирония?

— Тебя зовут Коко, а сумочку сделала Коко Шанель. Наверное, это судьба — то, что она попала к тебе. В том смысле, что на ней, по сути, выбито твое имя.

То же самое мне сказала Кэт, да и я сама подумала об этом в первую же минуту — эта сумка будто искала меня и наконец нашла. Но то, что я обнаружила в ее потайном кармашке, в корне все изменило.

— Может быть, — робко соглашаюсь я. — Но…

— Хьюго! — Из кабинета выходит девушка, придерживая плечом телефон у уха.

— Что, Даниель? — кричит он в ответ, его настроение портится на глазах.

— Помните тот платяной шкаф, что мы продали на прошлой неделе?

— Который? — возводит он очи к небесам.

— Ну тот, громадный? Мне звонит наш покупатель, говорит, что доставил его домой, а тот в дверь не пролазит.

— Черт возьми, это не моя проблема! — рычит Хьюго. — Неужели так сложно измерить эту проклятую мебель, а потом уже ее покупать?

Девушка пожимает плечами и передает ему трубку. Это его проблемы, а не ее.

— Пожалуйста, прости, Коко. Давай как-нибудь в другой раз поболтаем. Передавай привет Рут.

— Обязательно. Спасибо, Хьюго.

Кивнув мне на прощание, он удаляется в кабинет, ворча что-то себе под нос, а я остаюсь в холле, прижимая к груди сумочку с письмом, которое будто бы бьется изнутри, словно живое сердце.

Нельзя сдаваться так скоро. Я обязательно узнаю что-нибудь еще — и Дермот Браун, возможно, даст ответы на мои вопросы.

Это было худшее решение в моей жизни.

— Хочу жирафа!

— Хочу питона!

— Хочу игуану!

Я стою посреди банкетного зала в «Сентрал», вокруг меня собралась толпа орущих пятилетних непосед, требующих, кажется, уже миллионную фигурку из воздушных шаров за сегодняшний день. Поверить не могу, что согласилась принять участие в этом празднике и поработать клоуном, пока конферансье Кэт пытается организовать для дня рождения близнецов все остальное.

— Пожалуйста, Коко, — в панике умоляла она, позвонив мне по телефону. — Я пригласила профессионального фотографа, чтобы он сделал несколько снимков нашего праздника, а мы потом включили их в новый проспект отеля. Хочу показать всем, что мы можем, — а без клоуна эта вечеринка не удастся.

— Но я понятия не имею, что нужно делать, — отказывалась я, уже теряя всякую надежду выйти сухой из воды.

— Да ничего особенного, честное слово. Я добуду костюм, все, что от тебя требуется, — надуть несколько шариков, может быть, рассказать пару анекдотов. Пожа-а-алуйста!

Я, разумеется, сдалась. И теперь кровь стучит у меня в висках, а голова чешется от этого рыжего парика так, что я до смерти хочу сорвать его с себя и подставить голову под кран.

— Отлично, — широко улыбаюсь я этим вопящим малышам. — Кто следующий?

— Я! — кричат они хором, подставляя мне свои маленькие личика и требуя свою игрушку. Это довольно придирчивая публика, они не хотят каких-нибудь простеньких собачек — все требуют сделать им какое-нибудь редкое животное, а то и вовсе представителя вымирающего вида. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь снова сосредоточиться. Сделаю еще несколько фигурок, а затем мы нарисуем им что-нибудь на лицах. Осталось продержаться всего лишь час, потом наконец придут их родители и заберут своих чад домой. Но, Господи, до чего же здесь жарко. Костюм клоуна обтягивает мою спину, разноцветный полиэстер липнет к коже. Я чувствую себя так, будто меня поджаривают заживо. А этот чертов фотограф совсем не спешит. Но отступать уже некуда.

— Я пришел первым! — выбивается вперед круглолицый мальчонка в футболке с Беном из одноименного мультсериала^[10] и обиженно выпячивает нижнюю губу.

— Нет, я! — возмущается конопатая малютка в свитерке с Дашей-путешественницей^[11].

— Я уже здесь стоял! — кричит он в ответ.

И вот они сошлись нос к носу, как две бульдожки, которые вот-вот подерутся.

— Детки, — успокаиваю их я, — незачем драться. Настанет и ваш черед.

Боже, чтобы с ними управиться, нужно быть послом доброй воли в Организации объединенных наций, ни больше ни меньше. Так вот оно какое, материнство? Если все и вправду обстоит так, то для воспитания детей я точно не гожусь.