— Вы были с ней, когда она лежала на смертном одре? — спрашиваю я.

— Да, была. До того несчастного случая она не жаловалась на здоровье, так что и после держалась довольно уверенно, но потом начала угасать на глазах. Мы с ней познакомились за полгода до того, как она стала передвигаться только на инвалидной коляске. А потом у нее началось воспаление легких… — С каждой секундой Мэри говорит все тише. В воцарившейся тишине слышно только легкое похрапывание спящих собак.

— Простите, Мэри. Вы были с ней так близки.

— Да, были. — Она поднимает глаза и грустно смотрит на меня. — Знаю, я должна была заботиться о ней, это была моя работа, но с ней все было иначе.

— В каком смысле?

Мэри надолго умолкает, но потом все же продолжает свой печальный рассказ.

— Она была особенным для меня человеком, — поясняет она. — Мы были… как ты сказала, связаны друг с другом. Такие отношения складываются не с каждым пациентом, с Тэтти все было действительно иначе.

— Странно, но я чувствую к ней то же самое, хотя мы и не были знакомы. Это какое-то безумие.

— Да нет, — пожимает плечами Мэри. — Чувства есть чувства. Вопрос в том, что ты собираешься делать дальше.

— Не знаю.

— Хорошо, тогда скажи, что ты чувствуешь? Не переставай думать об этом, просто скажи мне, что ты чувствуешь, первое, что придет в голову.

— Я чувствую, что не могу все взять и бросить.

Вот она, правда — я искренне не понимаю, почему мне кажется, что я обязана разузнать об этой истории как можно больше. Необъяснимым образом меня будто что-то или кто-то подталкивает продолжить это расследование. Да, Рут и Карл, конечно же, поддерживают меня в этом начинании, но сейчас уже думаю, что дело не только в них. Сумочка и письмо полностью захватили мое воображение. И я не могу избавиться от чувства, что это как-то связано с моей мамой.

— Не останавливайся, — ободряет меня Мэри, наливая еще чаю в мою чашку.

— Ну… Звучит безумно, но моя мама любила Шанель. Носила жемчуг, прямо как Коко, никогда с ним не расставалась.

— Вот потому она так тебя и назвала?

— Да. — Я скромно прячу глаза, меня всегда смущало собственное имя. — Как бы там ни было, она умерла, когда мне не было и тринадцати, я даже не успела как следует ее узнать. Мне все кажется… что она послала мне эту сумочку, и не просто так.

— Она будто ведет тебя куда-то, — говорит Мэри.

— Именно! Бред, да?

— Нет, — отвечает Мэри. — Я много повидала в жизни, ничего нельзя списывать со счетов. Нет ничего невозможного, Коко. Следуй зову сердца, узнай, куда он тебя приведет.

— Но я-то не вижу, куда мое сердце меня зовет, — хмурюсь я. — В том смысле, что Тэтти больше нет, и я никак теперь не смогу узнать, кем был ее возлюбленный. Хотя, даже если этот человек еще жив и я сумею его найти, что мне это даст?

— Цыплят по осени считают, Коко, — говорит Мэри.

И вдруг меня осеняет.

— А что, если он жив, я отдам ему письмо и это сделает его счастливым? И улыбка появится на его лице? Я бы напомнила ему о чудесной поре, о Тэтти, и он заново пережил бы прекраснейшие мгновения своей жизни.

Звучит слишком уж старомодно, даже для меня.

Но Мэри явно думает иначе. На ее лице сияет счастливая улыбка.

— О, кажется, я поняла. Ты неисправимый романтик, — смеется она.

— Да нет, я не такая, — протестую я. — Просто, понимаете…

— Понимаю, — заканчивает Мэри за меня, — что ты ценишь чудесные моменты жизни и хочешь подарить такой миг незнакомому старику, который всем сердцем любил Тэтти. А может, ты сама ищешь свою любовь?

Ее заявление вгоняет меня в ступор. Она ведь неправа, вне всяких сомнений. Не нужна мне никакая любовь. Я и без нее счастлива.

— А ведь Тэтти вас сразу раскусила, — вспоминаю я.

— В смысле?

— Вы и вправду крепкий орешек.

Мы обе заливаемся смехом.

— То-то же! Так что, я угадала? — продолжает она гнуть свое. — Или ты уже встретила любовь всей своей жизни?

— Я совсем недавно рассталась с одним парнем, так что теоретически я молода, свободна и не замужем.

Мэри расстраивается — кажется, она думает, будто причинила мне боль:

— Ох, прости, Коко. Я не хотела показаться бестактной.

— Все в порядке, честно-честно, — успокаиваю я ее. — Мы расстались по моей инициативе, и я об этом нисколечко не жалею. Мы скорее были друзьями, нежели чем-то большим.

— Страсти не хватало? — лукаво улыбается она.

— Может, и так, — грустно смеюсь я. Мы с Томом действительно не испытывали друг к другу всепоглощающей страсти, свойственной всем влюбленным. Кэт и Дэвид с самого начала оторваться друг от друга не могли, и в них до сих пор горит эта искра. Но я еще никогда не чувствовала ничего подобного.

— Быть может, предмет твоей страсти поджидает тебя уже во-о-он за тем углом, — предполагает она.

— Сильно в этом сомневаюсь, — отвечаю я.

— Почему ты так думаешь?

— Мне кажется, человек либо способен на такие чувства, либо нет. Вот я — не способна.

— Я в этом мало смыслю. Но я не стала бы на твоем месте ставить на себе крест. Посмотри только, сколько души ты вкладываешь в расследование истории с сумочкой и письмом.

— Это другое, — усмехаюсь я.

— Почему же?

— Ну… Чтобы полностью отдаться любовному чувству, нужно, как бы это выразиться, потерять контроль над собой, ведь так?

— А ты не можешь этого сделать?

— Да, у меня не выходит.

— Возможно, ты еще научишься этому. Научишься рисковать.

— Может быть, и так.

— Я в этом даже уверена. Так что не списывай страсть со счетов раньше времени.

Мы улыбаемся друг другу.

— Мэри, почему иногда гораздо легче поговорить по душам с незнакомым тебе человеком, чем с кем-то из друзей или родных? Поверить не могу, что обсуждаю такие важные вещи с женщиной, которую едва знаю. На меня это совсем не похоже.

— Понятия не имею, — с усмешкой отвечает она. — Просто такова жизнь. Знаешь, как говорится, одна голова хорошо, а две лучше. Я тоже придерживаюсь такого мнения.

— Спасибо, что уделили мне время, Мэри, — обнимаю я свою новую знакомую. — Но, думаю, мне пора. Я оставлю вам свой номер телефона на случай, если вы вспомните что-нибудь, что поможет мне в поисках этого мужчины.

— А знаешь, она кое о чем упоминала, — говорит вдруг Мэри. — Не знаю только, поможет тебе это или нет.

— О чем упоминала?

— У нее была подруга, англичанка, они частенько переписывались друг с другом. Даже подумывали встретиться, но Тэтти становилось все хуже. Она сильно отдалилась от всех, когда дела пошли совсем худо. Тэтти была очень гордой — не хотела, чтобы ее жалели.

У меня сердце сжимается от волнения. Что, если это еще одна подсказка?

— А откуда именно она была, эта англичанка?

— Она из самого Лондона. Тэтти в молодости тоже жила там какое-то время. Я так поняла, что она уехала из Ирландии из-за ссоры с родителями, хотя она никогда прямо об этом не говорила.

— А вы не припомните имя этой ее подруги?

— Такое не забудешь, ее звали Бонни Брэдбери. Ее имя навсегда врезалось в мою память — она была актрисой, да, впрочем, работает в театре и сейчас, хоть ей уже и за семьдесят.

— Никогда о такой не слышала.

— Она не слишком известна, но до сих пор не сходит с подмостков, это я точно знаю. Вечно писала Тэтти о каких-то постановках в театре… Как же он назывался? — Мэри сосредоточенно морщит лоб. — «Парлор»! Точно. Это где-то в Фаррингдоне.

— Спасибо огромное, Мэри! Я попытаюсь отыскать ее, вдруг она сможет что-то рассказать мне об этом мужчине.

— Обязательно попытайся, — просит Мэри, крепко обнимая меня на пороге. — Бедная женщина, мне всегда было так жаль ее. Тэтти оставила очень четкие указания насчет своих похорон — она не хотела никого на них приглашать. Бедняжка Бонни даже не знала о ее смерти, пока не стало слишком поздно.

— Правда?

Мэри грустно кивает:

— Да. Она хотела все сделать по-своему, в этом была вся Тэтти. В любом случае, обязательно сообщи мне, если что-то узнаешь, хорошо? Теперь, когда я знаю об этом загадочном письме, то и сама горю желанием распутать всю историю.