«Бедный мальчик! — думал Лайзан. — Он еще не знает, какое горе ожидает его...» И еще было горько Лайзану, что так и не помогло Аустре привезенное им из Риги лекарство.
— Может, не того дали? — спрашивал он у доктора Милкуса.
— Того... Поздно, никакие лекарства уже помочь не могут, — равнодушно отвечал Милкус.
На Лайзана находило сомнение: не напрасно ли скакал он за доктором в Лукшты? Каспар еще вчера привез доктора из района. Но Лайзану казалось, что два доктора все же лучше, чем один, может, как раз этот, которого он везет, и подаст добрый совет, как поддержать Аустру. Несчастная женщина, так и не увидела в жизни ничего хорошего. Он помнит ее еще маленькой. Была Аустра дочерью эглайненского сторожа Карлоса. Росла сиротой, без матери. Мало того что она работала сама, надо было ухаживать и за отцом, хозяйствовать в доме. Когда отец умер, она пасла барский скот, пока не вышла замуж за Каспара. Только этот первый год жизни замужем и был, пожалуй, счастливым для Аустры. Потом пошли дети, надо было вставать чуть свет и ложиться позже всех. А как тяжело пришлось ей при немцах, в оккупации...
— Но-о! — продолжал нахлестывать лошадь Лайзан.
Впереди уже показалась башня.
Почти на галопе влетел он во двор Каспара, и его старые глаза сразу заметили недоброе. Каспар сидел во дворе, опустив голову на руки, около него с беспомощным видом стоял доктор из района.
— Поздно уже... — сказал он Лайзану и Милкусу.
Коллеги-врачи отошли в сторону и начали один из тех разговоров, в которых непосвященные не могут понять ровно ничего.
Лайзан вошел в хату. Там уже было полно женщин. Одни успокаивали детей, посадив их в уголок на лавку, другие хлопотали около умершей, которая лежала на кровати. На губах Аустры застыло недоумение, словно в последнюю минуту она почувствовала облегчение своим страданиям и еще не могла поверить этому. Черный платок, покрывавший голову, еще более оттенял восковую желтизну лица. Работящие руки, с которых даже за время долгой болезни не сошли мозоли и трещинки, теперь лежали спокойно, уложенные крест-накрест. В изголовье на табуретке сидела Визма. Она словно онемела, ничего не говорила, не отвечала на обращенные к ней вопросы женщин и только не сводила глаз с лица матери. В хате было душно, пахло мятой и хвоей.
Ян Лайзан, сняв шапку, стоял у порога. Он долго всматривался в лицо Аустры. Казалось, ничто в ней не изменилось. «Не забывайте моих детей!» — вот и все, что мог он прочитать на этом неподвижном лице.
Ему тяжело было смотреть на детей, сбившихся в углу, но он ничего не придумал сказать в утешение и вышел. Езуп Юрканс уже сидел на возу, а позади него, продолжая разговаривать, устроились врачи. Каспар попрощался с ними, и подвода скрылась за липовыми саженцами.
— Дед, — позвал Лайзана Каспар, — хоть бы ты домовину ей сделал...
— А кто ж, как не я? — удивился Лайзан.
К Лайзану подбежал маленький Томас. Он заметил деда, как только тот приехал, все время ожидал его и теперь доверчиво прижался к нему.
Лайзан погладил мальчика по головке.
— Пойдем со мной, Томас!
Лайзан вел мальчика по дороге к столярне и думал: «Бедный ребенок, он даже не понимает, что случилось...» Лайзан открыл дверь мастерской, и на него пахнуло знакомым приятным запахом. Уже больше двух недель не работал он здесь. Все, что не унес с собой на строительство, лежало на своем месте и словно ожидало его. Сняв с полки деревянный кораблик с парусами, старик отдал его Томасу.
— На! И беги забавляйся!..
Босые ножки Томаса затопали по стежке.
— Твое все впереди, — вздохнул Лайзан и пошел выбирать доски для гроба.
Работал он не торопясь, тщательно. После жены Аустра была для него самой дорогой женщиной. Она не раз помогала старику, особенно когда тот остался одиноким, — сварит ему в своей печи обед, постирает рубашку, пришьет пуговицу. Но разве только в этом дело? Она вообще была ему по сердцу за ее тихий характер и доброту. И вот ее нет... Старик выбирает сухую сосновую доску и кладет на верстак. Прищуренным глазом проверяет закраек и привычным движением пускает фуганок. Желтоватые стружки с тихим шелестом сыплются на пол...
Хочется ему сделать для Аустры домовину просторную и крепкую. Досталось ей хлопот в жизни, пусть теперь эта последняя ее хата стоит в земле долго, напоминая смолистым запахом вот эти сосны и ели, что тревожно шумят над крышей столярни.
Пришел в мастерскую и молча присел на колоду задумавшийся Каспар. Лайзану казалось, что лицо его сильно постарело за одну ночь. Много, видать, передумал этот человек. Старик отложил доску в сторону, подошел к Каспару.
— Давай закурим...
Молча свернули цигарки и прикурили от одной спички. Два дымка поплыли в воздухе. Лайзан положил темную, жилистую руку на руку Каспара.
— Тяжко тебе, Каспар?
— Тяжко, дед.
— И я вот так похоронил жену, Каспар... Все люди живут, и все умирают. Знаю, нелегко тебе... Но что же делать? Нам надо жить. Много дела у тебя, Каспар. И колхоз, и дети, и строительство...
— Спасибо, дед, за доброе слово...
— Иди к детям, Каспар! А я тут один справлюсь...
И снова падали на иол стружки, и снова текли думы, и тревожно шумели над крышей мастерской сосны и ели...
XIV
Потянули над Долгим холодные ветры, а у долговских жителей наступила самая горячая пора. «Не приберешь — зимой не пожуешь!» — говорят старые люди. Две недели перекликались молотилки на токах, как струи воды на мельнице текли рожь, пшеница, ячмень.
Соседи ездили к соседям на телегах, а случалось, и в лодках, приглядывались и все записывали в блокноты — готовились подводить итоги социалистического соревнования. В воскресенье до глубокой ночи заседали все три правления вместе. Немало было споров. Каждому лестно было занять первое место. Но отдать кому-нибудь предпочтение было трудно — у одних хорошо одно, у других другое, а решительного перевеса ни за кем не было. Неожиданно все решил небольшой опытный участок кукурузы, который вырастили в колхозе имени Райниса.
— Постой, — закипятился Мешкялис, — где ты ее взял, Каспар? Мы не видели кукурузы на твоих полях!
— Да я сеял-то ее на торфянике за лесом, туда и не заглянул никто.
— Что же ты нам ничего не сказал?
— Да я сам не знал, что из этого получится... Послушался районного агронома, заезжал он ко мне весной...
Колхозу Райниса и присудили первое место, несмотря на то что в Долгом был получен хороший урожай нового сорта пшеницы. Наступала пора и Захару Рудаку расквитаться с Мешкялисом — в обмен на товарное зерно он нагрузил ему несколько мешков высокосортной семенной пшеницы.
— Пусть и в вашем поле вьется пшеничка трубою! — говорил Захар Рудак, отправляя Мешкялису груженые возы.
Вскоре были посеяны озимые, и среди порыжевших холмов и долин начали обозначаться ярко-зеленые треугольники и квадраты недавно еще черной земли, словно местами наступала вторая весна. Между тем на легком ветру лениво плыла и серебрилась паутина и уже глубоко и сладко дремали осенние просторы.
Зато, когда закончились основные хозяйственные работы, когда на поля спустилась тишина, еще шумнее и многолюднее стало на строительстве. Плотники уже подводили под крышу бараки, мастерили столы и деревянные койки. Восилене добилась своего — столовая уже красовалась желтыми стенами и белыми наличниками окон. В обеденный перерыв там, в этой небольшой столовой, было шумнее, чем где бы то ни было. Неподалеку уже равномерно татакал двигатель временной передвижной электростанции, около которой обычно возился дед Никифорович. Он был доволен, что сразу нашел себе место и работу по душе. И вид у него был такой, словно он всю жизнь так и стоял около этой машины в старой спецовке и приплюснутой кепке.
Кузьма Шавойка, с тех пор как появилась передвижная электростанция, все вертелся около Никифоровича. Конечно, не малоразговорчивый Никифорович заинтересовал его — нет, Кузьма Шавойка, этот безалаберный парень, с нескрываемым любопытством присматривался к чудесной машине.
