— Будут корма, Агата, — послышался уверенный басок, и все увидели подходившего Самусевича. — Наводите тут панику, а все зря.

Самусевич выглядел более подвижным и бодрым, чем прежде. Он немного похудел, лицо его посвежело и обветрело. В душе, правда, он так и не мог смириться с тем, что не он председатель колхоза, но виду не показывал.

— Я думал, ты сеешь, а ты еще попусту поля шагами меряешь, — упрекнул его Рудак.

— Посею... Дело понимать надо!..

Зимой еще, после того как Самусевич поклялся исправиться, его решили сделать бригадиром, и пока что он не давал повода раскаиваться в этом.

— В этом году я рисковать не хочу, — продолжал Самусевич. — Хочу на выставку в Москву попасть, что вы думаете?

— Ты, Антон, не о выставке думай... Я вот пою скот, а ты о закуске подумать должен... Небось сам закусывал?

— Закусывал, — нехотя признался Самусевич. — Как же ее, черта, без закуски потреблять? Невозможно. А только, тетка Агата, ты мои раны солью не посыпай... С председателя побольше спрашивай, тетка Агата. А мое дело маленькое, я свой план выполню!

— Ну и дьявол! — засмеялся Рудак. — Правду говорят, что такой характер хоть на мельнице в муку перемели, а он все самим собой будет...

— Трудный характер, — согласился Алесь.

— А кто его знает... Это еще подумать нужно! Из лозы только корзинки да стулья плетут, чтобы сидеть удобно, а на дубках вон крыша держится... Только суки обрубать трудно...

Ян Лайзан, который работал теперь в своей столярне для колхоза, все-таки довольно часто наведывался на станцию. Во-первых, его тоже интересовала установка турбины, во-вторых, он любил посидеть и покалякать с Никифоровичем, а в-третьих, он очень хотел, чтобы уже и Дом агрикультуры строился. Но шли полевые работы, люди в колхозах были заняты, и бревна, привезенные зимой, лежали на бугре, темнея под солнцем и соча прозрачные капли смолы, словно они все еще оплакивали свое прошлое... Вот и теперь Лайзан шел знакомой тропинкой, вокруг которой буйно волновалась трава и пестрели цветы. И еще издали заметил он около барака вороного жеребца из Эглайне. «Неужели Каспар сидит у Восилене? — подумал Лайзан. — И так рано? А почему бы и нет? Может, пойдет на лад у них...»

Лайзан не ошибался. Каспар явился в комнату Восилене и Анежки с утра. Был он необычно подтянут, чисто выбрит, с закрученными усами. Однако его боевой вид никак не вязался с нерешительностью, которая совершенно явственно проступала во всех его движениях. Трудно было узнать и Восилене — она сидела у окошка, подперев голову рукою, и глаза ее, всегда веселые, казались погасшими. Анежка вышивала и не сразу заметила все это, занятая своими думами, но когда увидела, поднялась и вышла. Восилене продолжала молчать, и первым не вытерпел Каспар. Заметив, как дрожат ее губы, и решив, что женщина вот-вот заплачет, Каспар подошел к ней и взял за руку.

— Так что же, поедем?

Восилене помолчала, затем нерешительно поднялась и посмотрела ему в глаза.

— А может, подождем?

— Чего?

— Ну, хоть бы того, когда электростанцию пустят… Ведь работа у меня здесь!

— Нет, я тебя прошу, поедем сейчас, — настаивал Каспар. — И работы тут никакой почти нет уже... Поедем, а то ни в душе, ни в жизни — нигде порядка нету. А станция что? Она своим чередом...

Восилене взяла его за пуговицу пиджака и долго смотрела ему в глаза.

— А пустят меня отсюда?

— Не волнуйся, об этом я уже почти договорился с Алесем Иванютой. Народу здесь теперь мало, одна Анежка справится.

— Ну ладно, — согласилась наконец Восилене. — Если уж ты такой упрямый. — И она припала головой к его груди.

— Лаби.., лаби...[13] — взволнованно гладил голову Восилене Каспар. — Поехали?

— Подожди, я сбегаю за Анежкой, да и Алесю заодно все скажу, а то будут смеяться — приехал, как цыган, да и увез…

Восилене вышла. Каспар сел на лавку. Он радовался — хорошо, что все так получилось. Из кухни долетал веселый голос Восилене — она давала Анежке последние наставления. Каспар поглядел на эглайненскую дорогу, представляя, что вот сейчас, сию минуту, повезет по ней хозяйку в свою хату… Помчит ее как можно быстрее, чтобы все скорее кончилось — и неуверенность, и томление, и беспорядок дома... А там, дома, — и это его несколько беспокоило, — он видел своих детей. «Как встретят они приемную мать? Нет, с такой, как Восилене, не страшно, — утешал он себя. — Она со всеми поладить умеет, все ее полюбят...»

За такими раздумьями его и застали Восилене и Анежка.

— Ну, так поехали? — поднялся он навстречу.

— Да что ты так спешишь?

— Все меня там ждет... Хозяйство, дети… Поверь, лучше не тянуть! — И он так просяще посмотрел на Восилене, что та решилась окончательно.

— Ладно, поехали... Только вещи возьму! — И она стала собирать в чемоданчик платья, белье, туфли. — Придется тебе еще и в «Пергале» заехать!

— Да зачем мне те вещи, лишь бы ты была! — с юношеской запальчивостью воскликнул Каспар.

Анежке было немного смешно и неудобно. Она не могла представить, что люди в таком возрасте могут вести себя так неуверенно и несерьезно. «Неужели и я такой буду?»

Чемодан был набит доверху, и, может быть, потому, что больше уложить уже ничего нельзя было, или потому, что в хату вошел Алесь, Восилене, передавая Анежке два бокала, сковородку, ведро и другую мелочь, пошутила:

— Это вам с Алесем на почин!

Анежка вспыхнула от смущения, но Алесь спокойно принял от Восилене бокалы и сказал:

— Что ж, спасибо... Вот сегодня мы и выпьем за ваше здоровье!

— В добрый час, — усмехнулся Каспар. — Теперь уж я вашим разговорам мешать не буду...

— Смотри ж, Анежка, чтобы за столовку не стыдно было, — перевела разговор Восилене и поцеловала девушку.

Так, уже не скрывая больше своих отношений от Алеся и Анежки, Восилене и Каспар уселись в бричку. Каспар чмокнул, тронул вожжи, взмахнул кнутом и погнал лошадь, забыв даже попрощаться. Увидев это, Лайзан удовлетворенно стукнул своим узловатым кулаком по колену и воскликнул:

— Все-таки вышло!

— Вышло, дед Лайзан, вышло, — подтвердил Йонас, пригоняя ступеньку на деревянной лестнице.

Лайзан только усмехнулся.

Вороной жеребчик резво стучал копытами по теплой сырой земле, и бричка, в которой сидели Каспар и Восилене, легко катилась среди полей. Издалека виднелась белая эглайненская башня. Восилене смотрела на нее и думала: вот там начинается ее новая жизнь. Как сложится, как пойдет она? Может, снова нелегко... Она вздрогнула, припомнив свое первое замужество. Словно живой, предстал перед ней Клемас, за которого отдала ее родня, так как отца и матери своих она никогда не видела. Она осталась сиротой с самых малых лет. Клемас был богат, имел много земли, но зато старше ее был в два раза. Ни одной счастливой минуты в жизни с ним не помнит Восилене. Она и теперь вздыхает с облегчением, когда припоминается приход Красной Армии в Литву, — сбежал ее Клемас и словно в воду канул... Нет, Каспар другой человек, она его успела узнать, и можно не очень тревожиться. А дети? И не в том дело, что их пятеро, — всех она успеет доглядеть, работы она не боится, а как сложатся отношения с ними?.. Между тем белая башня, как бы взбежавшая на пригорок, приближалась и приближалась, и все сильнее билось сердце женщины.

— Вот и наше поле, дорогая, — придвинувшись к Восилене, сказал Каспар.

Только теперь, очнувшись от дум, она огляделась вокруг и поняла, почему так любовно говорит об этом Каспар. Поля колхоза радовали порядком. «И нашей бы жизни быть такой!» — пожелала Восилене.

За разговором они и не заметили, как въехали в эглайненские хутора. И Каспар и Восилене старались теперь не оглядываться по сторонам, потому что из каждой хаты на них смотрели люди. Там, где окна были закрыты, носы плющились о стекла и напоминали белые пятачки. Но они не обижались — конечно, каждому интересно посмотреть, какую жену везет председатель колхоза...