— Избитую, в разорванной одежде… Что же вы остановились? — насмешливо улыбается следователь.

Сторм, ломая спички, закуривает.

— А как бы ещё я мог её спасти? Только имитацией казни. Это была имитация, поймите!

До этого он был на очной ставке Шермана и Сторма. Именно там и возник вопрос о роли Джен Малик и её судьбе. Шерман обвинял Сторма в её смерти. Так и возник этот эпизод…

…Наклонившись вперёд, Никлас вытер ладонью лобовое стекло и опять откинулся на спинку. Да, у Сторма это было последним козырем. Смягчающее обстоятельство. Плюс сотрудничество со следствием. А для Шермана… Ещё одна сломанная судьба. Скольких сломала Империя…

…Огонь в камине, кожаные старинные кресла и двое взрослых разумных людей ведут неспешный доверительный разговор.

— Отец, я знаю, что ты скажешь, но на этот раз ты меня не остановишь.

— Знаю, — отец глядит на него и медленно покачивает головой. — Знаю, сынок. В нашей семье, приняв решение, уже не отступали. И не меняли убеждений в угоду… выгоде. Знаю. Но я останавливаю тебя не потому, что согласен… с теми, со всем, что они творят. Я боюсь за тебя. Ты же погибнешь, сгоришь в этом костре.

— Отец. Лучше умереть стоя…

— Чем жить на коленях, — подхватывает отец. — Я и это знаю. И согласен. Но это слова. А умирать придётся на деле.

Он молча вздёргивает подбородок.

— Ты думаешь о рабах, о цветных, о русских, — говорит отец. — А о нас с мамой ты подумал?…

…Прости, отец. И мама. Я иначе не мог. Не уподобляться же тем, сломавшимся до удара? Нет, я понимаю: устоять под этим, под таким прессом очень трудно, да что там, невозможно, и всё же…

Никлас сосредоточенно вписал машину в поворот. Нет, отвлекаться нельзя. Итак, версия Сторма, в целом, подтверждается. С этого он и начнёт свой доклад.

Ив медленно вытянулся под одеялом, а потом, как в детстве, свернулся в комок. Ну, вот и всё. Отпустило. А ведь как испугался, увидев, да нет, услышав этот голос. Но… обошлось…

…За ворота они выходят молча. И первые несколько шагов проходят молча. Он не выдерживает первым.

— Как вы меня нашли?

— Не будьте таким эгоцентриком и не думайте, что весь мир вращается вокруг вашей персоны, — мгновенный ответ и улыбка. — Но я рад, что встретил вас.

— Ещё бы! И какую премию вам отвалят за мою голову?

— Не задирайтесь. У вас это плохо получается. Скажите, вы знаете о судьбе отца?

— Не в деталях.

— А как уцелели вы?

Он пожимает плечами.

— Случайно.

— Да, — задумчивый кивок. — Разумеется. Случайно спасение, а гибель закономерна. Кто-нибудь из родных остался?

— Насколько я знаю, никого. Отец и раньше… не поддерживал с ними отношений. Каждый сам по себе.

— Да, и сам за себя. Он был верен своим принципам.

— А теперь, — он старается улыбнуться, — задираетесь вы. Зачем?

Немного насмешливая улыбка.

— Верность принципам — достоинство, а не недостаток. Вы твёрдо решили уехать?

— Да, — говорит он с вызовом.

— Что ж, в вашем положении это совсем не плохой вариант.

И он снова не выдерживает:

— Так вы выпустите меня? Не арестуете?

— Нет. Во-первых, вас не за что арестовывать. К тому же вы — несовершеннолетний.

— А во-вторых?

— А во-вторых, ваш арест ничего не даст. Нужной нам информацией вы не владеете.

Он смотрит на идущего рядом человека. Да, всё-таки пережитые страдания никогда не проходят бесследно. Неужели и он сам изменился? Хотя нет, его же узнали. Но узнал и он. Они уже подходят к развилке и маленькой зелёной машине. Обычный армейский вездеход. У машины останавливаются.

— Желаю вам удачи в новой жизни.

Он растерянно кивает.

— Спасибо, но… неужели вы… вы не будете мстить?

Насмешливая, но необидная улыбка.

— Кому? Вам? Незачем. К тому же оскомины на губах у вас и так вполне достаточно. Вы выбрали неплохой, но нелёгкий вариант. Вам придётся сменить всё. Язык, привычки, манеры… Я не отговариваю вас, это ваше решение вашей проблемы. Желаю вам удачи…

…Ив вздохнул, не открывая глаз. На этом их разговор и закончился. Надо отдать должное: его ни разу не назвали по имени. Правда, и он не знает, как теперь зовут… пожалуй, не надо. Лучший способ не проговориться — это даже про себя не называть. И не всё ли ему теперь равно, как звали этого человека тогда, и как зовут теперь? Своего настоящего имени он тогда так и не назвал, так будем уважать его твёрдость. И этот человек прав. Новая жизнь — всё заново. Что ж, постараемся оправдать доверие и соответствовать. Выучить язык, привыкнуть к иной пище и другим обычаям, жить наравне с цветными и бывшими рабами. И не думать о прошлом, и не вспоминать. Прошлое осталось в прошлом.

Ив повернулся на спину, откинул с груди одеяло и вытянул руки вдоль тела. Через силу, разлепляя ресницы, открыл глаза. Тишина, сонное дыхание и похрапывание, уютное сопение Приза под кроватью. Ив покосился на соседнюю кровать. Эркин Мороз. Спальник. Раб. Индеец. Зачем он понадобился этому? Ведь сам не скажет, и не спросишь. И не надо — одёрнул он сам себя. У парня своя жизнь, в твою же он не лезет, не лезь и ты в его.

Эркин сквозь сон почувствовал на себе взгляд и открыл глаза. Ив? Чего это он?

— Ты чего?

— Я разбудил тебя? Извини.

Эркин спросил камерным шёпотом по-английски, и Ив ответил почти так же тихо.

— Не спится, что ли?

— Да.

Они одновременно повернулись набок лицом друг к другу.

— Тебя этот… — Ив запнулся.

— Никлас, — пришёл ему на помощь Эркин. — Мне он так назвался.

— Ага, Никлас. Он тебя сильно мотал?

— Да нет. Он фотки показывал, знаю ли я кого.

— Ну, а ты?

— Так это всё сволочь имперская. Их заложить — не грех, — повторил Эркин слова Грега.

— Да, — согласился Ив и уже твёрдо повторил: — Да. А мне он сказал, что я могу… ехать, что мне не будут мешать.

— Так это ж здорово, — искренне обрадовался Эркин. — Ты на язык теперь налегай.

— Да, я понимаю, что надо. Слушай, я вот что хочу спросить, — Ив говорил совсем тихо, почти по-камерному. — Вот ты смог всё забыть, так?

— Нет, — сразу ответил Эркин. — Я помню. Не хочу, а помню.

— И живёшь?

— И живу, — кивнул Эркин. — Всё забыть — это себя потерять.

Ив хотел что-то ответить, но тут шумно повернулся на другой бок Роман, пробурчав что-то про баламутов, что сами не спят и другим не дают, так при этом перемешивая английские и русские слова, что Ив понял.

— Им, понимаешь, днём рты затыкают, — подал голос Фёдор. — Надзиратель стоит и говорить не даёт.

Эркин улыбнулся, но спорить не стал и лёг опять на спину, закинув руки за голову. Ив кивком согласился с ним и натянул на голову одеяло. В самом деле, нечего горячку пороть.

Выйдя из машины, Никлас нашёл взглядом нужное окно. Сквозь штору смутно просвечивал шар лампы. Конечно, Майкл не спит. Никлас отдал ключи дежурному сержанту.

— Отгоните в гараж.

— Есть.

Не оглядываясь, вошёл в подъезд. Второй этаж, направо, первая дверь. И улыбнулся: звонки не оговорены. И пароль тоже. По многим причинам. Одна из которых — они давно знают друг друга в лицо и узнают при любой маскировке. Звонок отозвался птичьей трелью в глубине квартиры. И сразу шаги, щёлчок замка, приветливая русская речь.

— Заходите, Ник. Рад вас видеть.

— Я тоже, — улыбнулся Никлас, входя в холл.

Стандартное жильё: холл, крохотная кухонька-ниша и две спальни. Вторую спальню сделали кабинетом. Разумно.

— Выпьете с дороги кофе, — не спросил, а предложил Михаил Аркадьевич.

— А за кофе и поговорим, — согласился Никлас.

— Принято, — улыбнулся Михаил Аркадьевич. — Судя по вашему виду, съездили успешно.

— Да, вполне.

— И ваш тёзка, — Михаил Аркадьевич включил плитку и поставил на наливающуюся красным светом спираль кофейник, — пугал вас напрасно, правильно?

— Мой тёзка? — переспросил Никлас. — А, понял, Золотарёв, так? Он не пугал, а предупреждал.

— Ну-ну, — хмыкнул Михаил Аркадьевич. — Почему вы не взяли шофёра, Ник?