…Тогда они долго просидели в этой квартире. Когда он был здесь с хозяином, ему слышались детские голоса. Почему и пошёл сюда, рассчитывая найти одежду для Дима. Дети здесь действительно были. Судя по оставшейся одежде, мальчик и девочка. Но девочка старше Дима, а мальчик моложе. Он обшарил кладовки, всё переворошил. Но нашёл. Ботинки, правда, опять оказались великоваты, но не намного и на две пары носков сойдёт. И остального удалось набрать. Он одел Дима, оделся сам.

— Пап, а зачем мы уходим?

— Нам нельзя здесь оставаться, Дим.

— Здесь хорошо.

Он кивнул, помогая Диму застегнуть куртку. По его часам была ночь. Он выключил свет, осторожно отогнул угол шторы и выглянул. Да, ночь. В холле он оттащил к камину загораживающее дверь кресло.

— Стой здесь, Дим. Я сейчас.

И пошёл в рабскую камеру.

— Мало? Не натешился? — встретил его беляк.

Он сделал ложный выпад и, когда беляк шарахнулся, ударил его рукояткой пистолета по голове. Крови нет, но отключка надёжная. И уже с бесчувственного тела снял наручники и ошейник. Вытащил беляка в кабинет, положил на пол, расстегнул на нём рубашку и брюки. Вот и всё. Отлежится. И — он решил это ещё прошлой ночью, лёжа в кровати рядом с наконец-то спокойно, без всхлипов спящим Димом — достал и положил на стол деньги. Сутки они с Димом здесь жили, всем пользовались, взяли кое-какие вещи… надо заплатить за постой. Пусть беляк думает, что хочет. Когда тот очнётся, они будут уже далеко…

…Тим улыбнулся, не открывая глаз. Всяко потом приходилось. Когда убедился, что пришли русские, стал искать работу. Деньги, что ему на прощание дал хозяин, на удивление быстро стали пустыми бумажками. Последние сотни он отдал Диму играть. И сейчас вроде всё устроилось. Старый Серж сказал, чтобы он с утра зашёл поговорить о деле. Из-за тех денег наверное. Конечно, если майор даст ему бумагу на Дима, будет совсем отлично. До Рождества работа у него есть, а если русские ещё на год останутся, то и с работой без проблем. Но сарай этот утеплять как-то надо. Если не придётся больше платить, то он сможет купить… Ну, Диму фрукты. Игрушки. И начнёт что-то делать с сараем. На летнюю, даже на осеннюю ночь печки хватает, а зимой… зимой придётся плохо. А если… а если попросить Старого Сержа помочь с жильём. Скажем… койка в казарме. Дим маленький, они улягутся. Правда, тот тип говорил, что если дознаются, как он Дима с собой укладывает, то за разврат мальчика отберут. Но это же он для тепла. А вообще-то… соврал в одном, так и в другом правды нет. Ладно. Майор обещал, что Дима не отнимут. Это главное. А в остальном он на всё согласен.

Отросшие волосы Дима щекочут ему щёку. Постричь надо. Весной он тогда здорово устроился. В разорённой парикмахерской взял машинку и снял Диму всё наголо. И себе. По-рабски. И уже отросло. У него самого мало заметно, а у Дима целая шапка. Ну, это не самое страшное. И, кажется, пора вставать. Затопить печку, вскипятить воды. Пока всё это сделаешь, и на работу пора. Хлеба он купит по дороге. Здесь из-за крыс ничего съестного держать нельзя.

Тим мягко снял с груди ручку сына и встал, укутал его, накрыл сверху своей курткой. И поёживаясь от предутреннего, ощутимо тянущего из-под двери холодка, занялся печкой.

Под утро Эркин разоспался и уже не слышал стонов и криков Мартина. Не проснулся он, и когда Мартин встал и пошёл на кухню.

Поставив кофе, Мартин заглянул в комнату для гостей, их несостоявшуюся детскую. И невольно залюбовался спящим. Эркин спал на спине, привычно закинув руки за голову, сползшее одеяло открывало грудь. Ну, до чего же красив парень! Уродится же такой…

— Эркин, — позвал он.

Эркин открыл глаза и сел.

— Что, утро?

— Да, — Мартин усмехнулся. — И кофе вот-вот готов.

— Ага, — ответно улыбнулся Эркин. — Чую.

Он спал в трусах и потому безбоязненно откинул одеяло. Встал и потянулся, сцепив руки на затылке. И снова Мартин не мог отвести взгляда от его точёного мускулистого тела.

— Ты чего? — спросил Эркин.

Мартин вздрогнул и отвёл глаза.

— Ничего. Иди кофе пить.

— Ага, сейчас.

Эркин отлично понимал, что это был за взгляд, но не сцепляться же ему из-за этого с Мартином. Это уж судьба у спальника такая. И когда Мартин ушёл, он наскоро потянулся, прогнав пару раз по телу волну, и оделся.

Когда он пришёл на кухню, Мартин уже разливал кофе.

— Значит, твёрдо решил? — спросил Мартин, едва они сели за стол.

— Твёрдо, — кивнул Эркин.

— И найдёшь — сразу уедешь, и не найдёшь — не вернёшься, так?

— Не будет мне здесь жизни, Мартин, — ответил Эркин.

— Остальные же остаются, — возразил Мартин.

Эркин пытливо посмотрел на него.

— Слушай, а ты сам что думаешь делать? Останешься здесь?

— В Джексонвилле — нет, — ответил Мартин. — Может, и штат сменю. В Луизиану, скажем, уеду, начну всё заново.

— Ну вот.

— Так это штат. Ты же… в другую страну едешь, — Мартин смотрел на него внимательно, явно пытаясь понять или наоборот, ему объяснить. — Это же всё-таки… Родина.

— Родина? — переспросил Эркин и пожал плечами. — Прости, Мартин, но хуже, чем здесь, мне нигде не будет.

— Думаешь, где хорошо, там и Родина? — усмехнулся Мартин.

— Не знаю, я не думал об этом. Родина, отчий дом, так? — Мартин кивнул. — А у меня питомник. Дом, семья? Было это у меня, а сейчас что? Мартин, у меня… жена русская, брат… русский. Были. Так что у меня всё решено. Здесь меня ничего не держит. Понимаешь, Мартин, ты воевал за… эту страну, ты… это твоя страна, не моя.

— Я понимаю, — кивнул Мартин.

Эркин допил кофе и поставил кружку на стол.

— Хороший ты человек, Мартин, спасибо тебе за всё. Но… чем помочь тебе, не знаю, ты уж прости.

— Ничего, — улыбнулся Мартин. — Сейчас пойдёшь?

— Да, тянуть нечего, — Эркин встал. — Спасибо тебе, — и виновато улыбнулся. — Не умею я прощаться.

Встал и Мартин.

— Я тоже. Удачи тебе, Эркин. И вот ещё. Держи на память, — он снял с руки часы и протянул их Эркину. — Держи-держи.

Эркин даже отпрянул.

— Ты… ты что, Мартин? Это ж…

Мартин не дал ему договорить, крепко шлёпнув по плечу, и вложил часы ему в руку.

— Надевай. Они фронтовые, надёжные. Заводить их не надо, ни воды, ни удара не боятся. Будет тебе память обо мне.

Эркин нерешительно надел часы на левое запястье, как — он видел — носят белые.

— Спасибо, Мартин. Но… у меня нет ничего… тебе на память.

— Я тебя и так буду помнить, Эркин. И… ты уходишь, а я остаюсь.

Они обнялись и одновременно резко оттолкнулись друг от друга.

Мартин проводил его через холл. Эркин надел куртку и отворил дверь, ещё раз обернулся и улыбнулся Мартину.

— Счастливо, Мартин. До встречи.

— До встречи, — кивнул Мартин.

Стоя в дверях, он смотрел, как Эркин быстро, не оглядываясь, пересёк лужайку перед домом и ушёл. И мысленно повторил: «Удачи тебе, парень».

Эркин шёл уверенно, сам не замечая, что голову держит высоко, словно на него обязательные для цветных правила поведения уже не распространяются. Сыпал мелкий, еле ощутимый осенний дождь, серые тучи затянули небо. В Цветной Эркин не зашёл, ему и в голову не пришло завернуть попрощаться. С кем? И… зачем? Ещё в тюрьме в камере он сказал, что если их отпустят, то он поедет искать дочь. Друзей особых у него там не было, и… вообще. Если давать крюк, то не туда.

Комендатура располагалась в том самом особняке, где весной был бал. Эркин поднялся по широким белым ступеням и толкнул тяжёлую резную дверь. Как и в Гатрингсе, в двух шагах от двери стоял стол, за которым сидел русский в форме. Эркин достал своё удостоверение.

— Здравствуйте, — сказал он по-русски.

Дежурный удивлённо посмотрел на него, и Эркин продолжил, стараясь как можно лучше выговаривать слова.

— Я подавал заявление на выезд.

— Что в ящике?

— Инструменты, — Эркин открыл ящик.