Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Ада сразу бросила шитьё и захлопотала, сразу раздевая Толяна, разбирая его узелок и ещё раз вытирая ему насухо волосы.

— Ну, спасибо тебе, ну, спасибо, — приговаривала Ада. — Сынок, ты хоть спасибо сказал? Всё в порядке, да?

— Да, — кивнул Эркин.

Но Толян, конечно, не выдержал.

— Ну, мам, он как дал ему, тот брык и в стену, аж загудело всё.

Ада испуганно посмотрела на Эркина. Сразу встревожилась и Женя. Она бросила на кровать уже приготовленные для Эркина чистые рубашки и подошла к нему.

— Что случилось? Эркин?

Эркин искоса посмотрел на Толяна, и тот, сообразив, что лопухнулся, густо покраснел.

— Там один… — Эркин говорил не спеша, тщательно подбирая слова. — Поскользнулся и упал. Вот и всё, Женя.

— Эркин…

— Всё в порядке, Женя, — твёрдо ответил Эркин.

Рука Жени на его плече совсем рядом с его лицом, и он рискнул, повернув голову, коснуться своим подбородком, прижать…

Это длилось всего секунду, но Эркину и этого достаточно для счастья. Он взял выстиранные и отглаженные Женей рубашки и ушёл. Если бы не чужие, он бы плюнул на все советы и предупреждения Мартина и обнял бы Женю, поцеловал, сделал бы так, что Женя не испугалась бы, не вспомнила тех… сволочей. Но… при Аде, при её пацане он не может.

Мелкий холодный дождь безостановочно сыпал и сыпал. Эркин спрятал рубашки под куртку и запрокинул голову, подставляя лицо льющейся с неба воде.

— Эй, Мороз, — окликнул его кто-то, — тебе уже и бани мало? Дождём умываешься.

Эркин засмеялся в ответ и пошёл в свой барак. Нет, всё-таки всё хорошо, и что бы потом ни было, но сейчас ему хорошо. Женя и Алиса в безопасности, сыты, ни одна сволочь до них не дотянется, а он сам… а ему что? Сыт, в тепле, спит на мягком, чего ещё?

В комнате Эркин спокойно заложил чистые рубашки в тумбочку, разобрал и развесил для просушки полотенце и содержимое банного узелка, разулся и лёг. Грег и Роман спали, Фёдора и Ива с его Призом не было, а Седой Молчун… как всегда лежит и в потолок смотрит. Ну… его дело. Эркин закинул руки за голову и с наслаждением потянулся, прогнал по телу волну, напрягая и распуская мышцы. Глаза сами собой закрывались. И неумолчный шелест, шуршание дождя за окном. Тепло, сухо, сытое спокойствие, блаженное ощущение чистоты, а спать в одежде он ещё в имении привык. Как же давно это было. Очень давно.

Об инциденте в бане Эркин не думал. Обошлось — и ладно. Ни к нему, ни к Толяну эта сволочь больше не полезет, а другие пусть сами себя берегут. И своими визами рискуют.

Сквозь сон он услышал, как пришёл Ив. Приз залез под кровать, а Ив, как все, разулся и лёг, поворочался, вздохнул и затих. Заснул наверное. Эркин уходил, уплывал в сон, в мягкую тёплую темноту.

Ив не спал, хотя и лежал, как все, закрыв глаза. Сна не было. Неужели обошлось, не заметили, не поняли? Да нет, что они могли заметить? За этот страшный год он сделал всё, чтобы его не узнали, не догадались, кто он. Сменил всё, что можно. Разве только с лицом не получилось. Пластическая операция всегда была очень дорогой и всегда была под очень плотным контролем СБ. Недаром эти клиники горели наравне с Паласами, а врачей расстреливали, как и лагерную охрану. Конечно, кое-кто уцелел, всех расстрелять невозможно, на собственном опыте убедился, но явиться к такому — это сдать себя с потрохами и немедленно. Оставалось рассчитывать на то, что в лицо его мало кто знал. И на то, что большинство знавших погибло. Но наступил Хэллоуин, и он понял: единственный шанс выжить — это сбежать. И не в другой штат, а в Россию. Там уж до него точно никто не дотянется.

…- Мы обречены. Ты должен это понять.

— Обречены вы, согласен. А я нет. Я не собираюсь подыхать вместе с вами в вашем дерьме.

— Вот как ты заговорил, щенок!

— Да, — он не отводит взгляда.

Отец смотрит с тем холодным выражением, с каким всегда отдаёт приказы об очередной ликвидации. Но сегодня он не отступит. Никого, ради кого он терпел, уже нет, так что ему терять нечего.

— Я слишком многое прощал тебе, — отец не спеша закуривает. — Я надеялся, что кровь заговорит.

— Кровь неразумна, — он заставляет себя улыбнуться. — Глупо её слушать там, где нужен разум и трезвый расчёт. Но иногда её советы уместны.

— И что же советует тебе… твоя кровь?

— Твоя доля? — иронически переспрашивает он. — Ну, что она может подсказать, кроме одного? Каждый сам за себя.

— Дурак. Ты не сделаешь и шага без моего прикрытия, — отец презрительно оглядывает его. — Но ладно, мы ещё продолжим этот разговор, а пока…

Он выслушивает очередное отцовское поручение, щёлкает строго по уставу каблуками и покидает кабинет. Поручение вполне обычное. Вопрос только в том, получит он пулю в затылок после выполнения или в любой момент до, скажем, при выходе из кабинета. Конечно, он рисковал, идя на такой разговор, но и откладывать уже нельзя. Ничего бесконечного и безграничного нет. И его терпение тоже закончилось…

…Ив приоткрыл глаза и посмотрел на соседнюю кровать. Чеканное смуглое лицо, закинутые за голову руки, распахнутая рубашка обнажает великолепную мускулистую грудь. На правой руке над запястьем чёрная татуировка рабского номера. Индекс питомника при Исследовательском центре. Индеец, раб, спальник. Что же, отец был бы доволен, узнав, что он спит в одной комнате и ест в общей столовой с таким.

«Потеря расы — вполне справедливое наказание для тебя», — сказал бы отец.

«Ты делишь постель с рабами и не теряешь расу. Непоследовательно».

«Это спальники. Они предназначены для этого. Ты глуп, если не понимаешь очевидного».

«Возможно. Но я жив, а ты мёртв».

«Это не аргумент».

Ив прервал воображаемый спор с отцом. Хотя… он сомневался в его отцовстве. Да, они похожи, но внешнее сходство тоже… не аргумент. Была ли его матерью та красивая элегантная женщина, официальная жена его отца? Какая тайна связана с его рождением? Почему при посторонних он должен был обращаться к отцу только уставным обращением, как в армии? Хотя формы отец не носил. Всегда только в штатском. В шкафу хранился только один форменный костюм — Старого Охотничьего Клуба. Но и его отец не надевал. Смешно, но этот индеец носит такую рубашку. Интересно, где парень её подобрал? Спросить? Но тогда придётся объяснять. А это совсем не нужно. Пусть носит. Даже если индеец добыл её с кровью… На этой форме столько крови, что кровь бывшего владельца — лишь справедливое, но недостаточное возмездие. Нет, здесь никто не знает ни о Старом Охотничьем Клубе, ни об охотниках. Угнанных держали подальше от этих имперских и доимперских тайн. Именно в этом твоё спасение. И ты тоже должен не знать и даже не догадываться.

Кто-то тронул дверь, и Ив сразу закрыл глаза. Наверное это Тедди, нет, Фё-дор, надо привыкать называть всех по-русски и вообще… учить русский. Легенда хорошая. Угнали ребёнком, ничего не помнит, дальнейшее… продумано и проверяемо. Пока сработало. А дальше… Нет, когда Грег бросил, что Приз — лагерная собака, всё висело на волоске. Но обошлось. Приз — молодец, умница. Интересно, конечно, откуда Грег знает про лагерных собак, но спрашивать — это опять же выдать себя. Чтобы твоими тайнами не интересовались, не лезь в чужие. Вопрос привлекает внимание к спрашивающему, а не к отвечающему. Вот и держись этого.

Фёдор, кряхтя, тяжело лёг и захрапел. Эркин вздохнул во сне, перекатил с боку на бок по подушке голову. Повернулся набок, скрипнув кроватью, Роман, обхватил подушку руками и вздохнул, как всхлипнул. Грег открыл глаза и, не вставая, нашарил на тумбочке сигареты и зажигалку, закурил. Запах дыма поплыл по комнате.

— Накроет тебя комендант, — пробурчал, не отрываясь от подушки, Роман.

— Волков бояться, в лес не ходить, — ответил Грег.

— Это когда ружьё есть, — подал голос Фёдор. — А на двуногих автомат хорош. Русский «калач».

— Наслышан, — согласился Грег.

— За курево визу не отнимут, — вступил Эркин. — Это не выпивка же, а так… Пустяки, я думаю.

201
{"b":"265609","o":1}