И они продолжили. В конце концов, и Чак, и Гэб, и тем более Тим — только эпизоды, и не самые значимые. Благодаря им удалось связать несколько нитей, заполнить пару проломов в мозаике. И надо работать дальше.
Во дворе ему указали скамью под навесом, где он мог посидеть, подождать. Эркин сел и прислонился спиной и затылком к опорному столбу. Вот и всё. Ни волноваться, ни отчаиваться он уже не мог, не было сил. Не было сил даже осмыслить вчерашнее. Просто он ходил по городу, смотрел и не видел, слушал и не слышал, и если бы не Мартин… Эркин прикрыл глаза. Как же он вчера… словно опять в «чёрный туман» угодил.
И сегодня… Сегодня, идя в комендатуру, он сделал крюк. Прошёл мимо дома Андрея. И своего. И то соображал, то снова проваливался в «чёрный туман»…
…- Эй, парень.
Он останавливается и медленно поворачивается на голос. Из-за невысокого ажурного забора на него смотрит краснолицый старик.
— Подойди, парень. Дело есть.
— У меня нет с вами дел, сэр, — отвечает он, подходя.
— Зайди, — перед ним распахивают калитку.
Как во сне, нет, как снова в «чёрном тумане», как тогда в имении, он идёт за стариком. Да, это старик. Шаркает, кашляет. И совсем маленький, до плеча ему не достаёт. Холл.
— Подожди здесь.
Старик уходит и возвращается с… деревянным ящиком для инструментов. Как у Андрея был.
— Вот, держи.
Зачем это? Он берёт ящик и не глазами, а рукой, всей ладонью ощущает знакомую округлость ручки. Андреев?! Он недоумённо, словно просыпаясь, смотрит на старика.
— Парень этот, светленький, напарником твоим был, так ведь?
И он твёрдо отвечает:
— Брат.
— Ну вот, — кивает старик. — Бери. Инструмент свой — великое дело. Я знаю. И память тебе. О брате. А теперь иди. Иди. А то ещё увидит кто.
— Спасибо, сэр, — машинально отвечает он.
И уходит…
…Но ведь не приснилось. Вот он, ящик Андрея стоит у его ног. Он показывал дежурному у входа, а сам толком и не посмотрел, что там. Но даже если инструменты заменили чем-то негодным и ненужным, то сам ящик тот же. Память. Эркин судорожно сглотнул, не открывая глаз. Спасибо вам, сэр, спасибо.
И ещё было…
…Он уже идёт по Мейн-стрит, всегда запретной для цветных, и его снова окликают.
— Постойте.
Он опять послушно останавливается и оглядывается. Белая женщина. Старая. Что ей надо?
— Я видела вас… с Джен. В Гатрингсе. В парке.
О чём это она? Гатрингс, парк?
— Вот, возьмите. Я уверена, что вы встретитесь.
Он смотрит на неё, видит, как шевелятся её бесцветные тонкие губы, слышит слова, но доходит до него как-то смутно, обрывками.
— Джен столько перенесла… я уверена, вы всё поймёте и простите…
Он должен прощать Женю? Она сумасшедшая? Или это у него самого крыша съехала? О чём это она?
— … уезжайте. Я видела его… Теперь ему понадобилась дочь, такие ни перед чем не остановятся… Возьмите, отдадите Джен, там я всё написала…
Он берёт конверт, который она ему протягивает, засовывает в карман и машинально повторяет:
— Спасибо, мэм.
Она что-то отвечает, и он уходит…
…Эркин тронул карман куртки. Да, конверт там. Письмо. Зачем оно ему? Он же неграмотный. Но… но если это правда, и Женя жива… Нет, нельзя, если обман — он не выдержит. А ему нужно найти Алису.
— Мороз! Кто тут Мороз?
Эркин вздрогнул и вскочил на ноги.
— Ты Мороз?
Перед ним стоял русский в форме с красной повязкой на рукаве.
— В первый кабинет.
— Иду.
Эркин подхватил ящик и пошёл через двор к уже знакомой двери.
Лейтенант встретил его такой радостной улыбкой, что у Эркина замерло сердце.
— Ну, Мороз, тебе везёт. На встречном запросе оказался. Живы твои и тебя ищут. Сейчас они в окружном фильтрационном. Держи направление и бегом в гараж. Сейчас как раз машина подходящая есть. Я позвоню, чтобы тебя поближе подбросили. Счастливо тебе, беги.
— Сп-пасибо, — у него вдруг стал заплетаться язык.
— Давай, Мороз, во двор и налево, там гараж. Беги. Направление не потеряй, без него тебя в лагерь не пустят.
Непослушными руками Эркин запрятал листок в нагрудный карман. А как он ушёл из кабинета и добрался до гаража, он потом не мог вспомнить. Как в отключке был. Двигался, говорил, а ничего не понимал.
Очнулся только в кузове, когда уже и Джексонвилль остался позади. И тогда стал устраиваться. Переложил письмо из кармана куртки во внутренний — Женя пришила ему для бумажника — чтобы не намокло, сел поудобнее, надвинул шапку на лоб и поднял воротник у куртки. Дождь сыпал, не переставая. Эркин сидел у кабины и бездумно следил, как убегает назад тёмно-серая блестящая от воды дорога. Вот и всё. Лейтенант сказал: «Твои». Алиса, девчонки… неужели… Женя… нет, если правда, если выжила… Сам «трамвай» он видел несколько раз, в первый — ещё в питомнике, мальчишкой. А вот выживших после такого… Пупсик ведь девчонка что надо была, всё при ней, смотреть приятно, а отвязали когда после всего… не узнал даже. Как подменили. А ведь на глазах привязывали. И недели не прошло, её в Овраг свалили, а Уголёк на следующую ночь сам себя кончил, повесился вроде. А Пупсик не в себе стала и тоже… Нет, лишь бы Женя, если она жива, он всё сделает, лишь бы жила. Лишь бы…
Машину так тряхнуло, что у него лязгнули зубы. Эркин протёр ладонью лицо и привстал, оглядываясь. Но смотри — не смотри, он не знает, куда его везут, совсем он ничего не знает. Всю жизнь в Алабаме прожил, а может, и в Луизиану его возили, он-то этого совсем не знает, Паласы всюду были, и все одинаковые. И зимой бродил, не глядя, не думая. Джексонвилль и Бифпит, ну, и Гатрингс — вот и всё, что знает.
Грузовик остановился, и Эркин перевесился через борт к кабине.
— Приехали?
— Держи карман шире, — огрызнулся шофёр. — Промоина впереди, гатить надо.
Эркин понял немного, вернее, ничего не понял, особенно про карман, но когда шофёр вылез из кабины с маленькой лопаткой, всё сообразил.
Вторая лопатка нашлась в кузове, а «гатить» оказалось не очень сложным делом: резать и ломать ветви и закидывать ими промоину. Ехавший в кабине офицер присоединился к ним. Гатили, мостили, толкали… Когда перебрались, шофёр посмотрел на Эркина и хмыкнул:
— А ты, я смотрю, ничего, рукастый. Не пропадёшь. Своих догоняешь?
Эркин кивнул, залезая в кузов. Да, он догоняет своих. Точно сказано. Ну, надо же, как дождь зарядил. Хуже, чем тогда в Мышеловке. Тогда три дня лило, а сейчас… шофёр ругался, что дороги с войны не чинили, поплывут. А чем это для него обернётся? Неизвестно. Лейтенант сказал, что его подбросят поближе. Это на сколько поближе, интересно?
Эркин старался думать о чём угодно, кроме Жени. Об этом думать нельзя. Слишком страшно. Всегда спал в дороге, а сейчас не может. Бурая в желтизну равнина, кривые, корявые деревья. И неумолчный шум то ли дождя, то ли… птицы какие-то, то будто небо кричит.
Эркин распахнул куртку и потёр ладонью грудь. Ничего. Он всё выдержит.
На развилке машина остановилась, и шофёр позвал его:
— Эй, парень!
Эркин понял, что пора вылезать. Он взял ящик и перелез через борт.
— Вон туда тебе, — шофёр показал ему направление. — Прямо и прямо по дороге, пока в ворота не упрёшься.
— Спасибо.
— Счастливо тебе, парень.
Когда машина уехала, Эркин застегнул куртку, взял ящик и пошёл.
Мокрый бетон, следы перепачканных глиной колёс, в трещинах жёлтая трава, и вырастающий впереди серый мокрый забор. Высокий, дощатый. Как… как на Пустыре?! Но Эркин не остановился. Пустырь, Овраг…? Да плевать… Там Алиса и… и если там и Женя… Он сам сказал Жене, что будет всегда с ней. И с Алисой. Закрытые ворота. Рядом с воротами одноэтажный домик. Слева от двери вывеска, перед двухступенчатым крыльцом металлический ребристый скребок для сапог.
Эркин шаркнул подошвами по скребку, поднялся по двум ступенькам и потянул на себя дверь. И перешагнул через порог.
Лампочка в белом круглом колпаке под потолком, несколько столов, за ними мужчина и две женщины в форме, у ближней стены несколько стульев и там сидит белый парень в кожаной, мокро блестящей куртке. И ещё две двери в разных стенах.
