Метьюз и Роберт подбежали к нему, подхватили с двух сторон.
— Ну, Найдж, спокойно.
— Мы с тобой.
— Ты что, Найдж?
Он бессильно обвисал в их руках, запрокидывая голову. Они быстро провели, почти пронесли его через холл в его комнату, пустую, как и их. Самодельный топчан, застеленный ковбойским одеялом, две табуретки и всё… Уложили на постель, Роберт расстегнул на нём и распахнул ковбойку, открывая грудь, распустил узел на штанах, но раздевать не стал, только растянул, чтобы ничего не мешало дыханию.
— Принеси воды, Мет.
— Не надо, — слабо ответил Найджел.
Его ставшее бледно-жёлтым лицо постепенно темнело, возвращаясь к прежнему бронзовому цвету с особо ценимым красноватым индейским оттенком, из-под плотно зажмуренных век выкатилась слеза.
— Прости, Найдж, — тихо сказал Роб- Мы не хотели.
— Правда, не хотели, — виновато кивнул Мет.
— Я знаю, — по-прежнему слабо не сказал, выдохнул Найджел. — И вы простите.
Роберт сел на край топчана и взял его за руку, и тут же Метьюз присел на корточки и ловко вплёл свои пальцы в их рукопожатие. Найджел слабо всхлипнул. С минуту они оставались неподвижными, сцепив руки, и наконец Найджел открыл глаза и улыбнулся.
Они рывком расцепили пальцы, Найджел затянул узел на штанах и одним ловким гибким движением вскочил на ноги.
— Ну как, в сад? Решай, Роб.
— В сад, — кивнул Роберт и встал. — Листву уберём, и газон подстричь надо, и изгородь.
— Дело, — улыбнулся, вставая, Мет.
Они пошли вниз, разговаривая о покупке посуды, и что эта работа в саду, видно, последняя, ноябрь всё-таки, и из одежды подкупить надо, ещё до Хэллоуина думали, да, джинсы, дорогие, зато надолго, подумать надо, в церковь в рабском ходим, позоримся только, как шакалы, да уж, ладно, на той неделе подумаем, — говорили сразу обо всём, забивая этой мелочью то страшное, что тянулось за ними, за каждым из них.
Они работали в своём маленьком саду, подстригая разросшуюся изгородь, сгребая листья… — в принципе работа знакомая, даже привычная. В Паласах тоже были и газоны, и садики во внутренних дворах. Для любителей «естественности». И за привычной работой они привычно перешли на камерный шёпот.
Благодушно улыбаясь, Гольцев шёл по просторному двору автохозяйства. Здесь, как во множестве других и самых разных мест, его знали в лицо, окликали, здоровались. Были и те, кто знал в лицо его отца, а то и деда, для кого он остаётся Сашкой, какие бы погоны ни носил. Хотя здесь, несмотря на общее отличное знание Устава, к званиям относились… скажем так, весьма выборочно. Гольцев охотно балагурил со знакомыми, обменивался последними новостями и неизбежными сплетнями. Затеявших эту суматоху с поворотом крыли от души: к Рождеству уже домой собирались, а теперь, как пить дать, ещё не меньше года здесь просидим. Гольцев искренне поддакивал и выдавал свои характеристики всей этой расистской сволочи. Заодно, как всегда, дружно проезжались по начальству, что зажралось, мышей не ловит, а на нас отыгрывается.
Так постепенно, и не привлекая — как он надеялся — особого внимания, Гольцев добрался до старшего сержанта Сергея Савельевича Шубина, он же для избранных Дядя Серёжа или Савельич, широко известный в узких кругах специалист, что в моторах разбирался, когда и телег ещё не было. Почтительно слушая нелицеприятное мнение Савельича о последних разработках усиленной легковушки — броню навесили, а мотор прежний, тьфу! — Гольцев заметил чумазого светловолосого мальчишку, бегавшего среди машин в пальтишке, явно перешитом из офицерского мундира имперской армии.
— Дядя Серёжа, а это чей шпингалет?
— А, — хмыкнул Савельич, — это Тима сынишка. Не знаешь его? — Гольцев мотнул головой. — Толковый мужик. Хоть и парень ещё.
Гольцев с невольным удивлением посмотрел на Савельича: такая характеристика стоила очень многого.
— А это Димка, сынишка его. Я его по-нашему Димкой зову, а так-то он Дим.
Савельич пыхнул сигаретой, рассеянно следя зорко прищуренными глазами за мальчиком и высоким парнем, копающимся в моторе. Гольцев также слегка прищурился, разглядывая парня. Лицо и руки скрывались под поднятым капотом, но чёрная кожаная куртка, чёрные штаны с обилием карманов, ботинки… парень переступил, и на мгновение блеснула металлическая оковка. Гольцев сплюнул и раздавил окурок подошвой.
— Парень толковый, — твёрдо сказал Савельич.
Гольцев кивнул.
— Всё будет в порядке, дядя Серёжа, — и не спеша пошёл к ремонтируемой машине.
— Пап, а если, — мальчик, не договорив, обернулся к подходившему Гольцеву.
Парень вытащил из-под крышки капота голову и выпрямился. Его круглое чёрное лицо ещё улыбалось, но глаза стали настороженными. Мальчишка быстро перебежал и встал за ним.
— Привет, — дружелюбно сказал по-английски Гольцев.
— Здравствуйте, сэр, — прозвучал осторожно вежливый ответ.
Мальчишка осторожно выглядывал из-за него. Гольцев опустил глаза, поглядел на бледное, в мазутных и ещё каких-то пятнах личико и улыбнулся. Но серо-зелёные глаза остались напряжённо внимательными, а тонкие пальчики впивались в кожу куртки.
— Твой? — попробовал наладить контакт Гольцев.
— Да, сэр.
— И сколько ему?
И вдруг неожиданное:
— Он только ростом маленький, сэр. Он мне помогает, сэр.
И тоненькое детское:
— Я сильный, сэр. Я могу работать, сэр.
Гольцев почувствовал, что краснеет. Такого оборота он никак не ждал. И как теперь из этого вылезать — неизвестно.
— Ты что? — растерянно спросил он. — Ты чего несёшь?
Большая чёрная ладонь легла на голову мальчика и отодвинула его назад, за спину.
— Я просто так спросил, — попытался объяснить Гольцев.
— Да, сэр. Мне разрешили приводить его с собой, сэр.
— Тебе не с кем его оставить?
— Мне разрешили, сэр, — тихо ответил негр.
Гольцев рассердился на себя: разговор шёл не туда и не так. Придётся впрямую.
— Тебя зовут Тим?
— Да, сэр.
— Я хочу поговорить с тобой.
Негр вздохнул и опустил голову.
— Да, сэр.
— Заладил, — заставил себя улыбнуться Гольцев. — Пошли, сядем где-нибудь, чтоб нам не мешали.
Негр взял тряпку и тщательно, палец за пальцем, вытер руки.
— Да, сэр.
Гольцев огляделся по сторонам. Что ж, придётся в дежурку.
— Пошли, Тим.
Негр молча опустил крышку капота.
— Димка, — позвал вдруг Савельич. Он незаметно подошёл к ним и, когда Гольцев и негр обернулись к нему, улыбнулся и сказал по-русски: — Иди сюда, не мешай отцу, — и по-английски Тиму: — Не бойся. Я пригляжу.
Гольцев про себя мимолётно удивился лёгкости, с которой Савельич говорил по-английски, хотя… когда надо, тогда и умеем и так умеем, как надо. Тим мягко отодвинул мальчишку от себя к Савельичу и, по-прежнему глядя себе под ноги, пошёл с Гольцевым.
В дежурке было пусто. Народ здесь опытный, с полуслова-полувзгляда всё понимает. Гольцев решительно переставил стулья так, чтобы стол их не разделял.
— Садись, Тим. Куришь?
Тин неопределённо повёл плечами.
— Иногда, сэр.
Гольцев достал и распечатал пачку, взял сигарету себе и протянул пачку Тиму.
— Бери.
Тот осторожно взял сигарету, но не закурил.
— Тебе привет, Тим.
Осторожный быстрый взгляд исподлобья, и снова разглядывает зажатую в пальцах сигарету.
— От Чака и Гэба. Помнишь их?
— Я всё помню, сэр, — глухо ответил Тим.
— Меня зовут Александр Гольцев, можешь называть меня по званию, я майор, можешь по имени — Алекс. Как хочешь.
Тим промолчал, потом глубоко вздохнул.
— Что вам нужно от меня, сэр? Кому я мешаю, сэр?
— Никому, — честно ответил Гольцев. — Это не допрос, Тим, я хотел просто поговорить с тобой. Вас ведь было десять, так? — Тим невольно кивнул. — А осталось трое. Чак и Гэб думают, что тебя убили.
Гольцев сделал паузу, и Тим глухо сказал:
— Так оно и есть, сэр.
— Ты же живой, — улыбнулся Гольцев. — Не стоит ершиться, Тим. Зла тебе никто не хочет. Ты ведь был телохранителем, так?
