Торжественная гармония между событиями и местами, в которых они происходили, проникала и в наши чувства и должным образом возвышала последний акт драмы. Гибель человечества сопровождалась мрачным величием и трагической пышностью. Погребальным церемониям монархов прежних времен было далеко до тех, какие устраивали мы. Погребения последнего — кроме нас четверых — человека мы совершили возле истоков Арвейрона³⁴ Оставив Клару и Ивлина спокойно спящими, мы с Адрианом принесли тело на это мрачное место и поместили его в одну из тех ледовых ниш, расположенных под ледником, которые рушатся при малейшем сотрясении воздуха, погребая под собою то, что находится внутри. Ни хищная птица, ни зверь не могли здесь осквернить оледенелый труп. Тихо и безмолвно положили мы мертвого на ледовый катафалк и, отойдя, постояли на скалистой площадке возле потока. Как бы тихо мы ни двигались, одного нашего присутствия было достаточно, чтобы потревожить покой этих мест, не знающих оттепели. Едва мы отошли, как крупные глыбы льда, оторвавшись от кровли, закрыли собою тело, положенное нами в нишу. Для погребения мы выбрали ясную лунную ночь; но добираться до места пришлось долго, и, когда труд наш был завершен, рог месяца уже скрылся на западе, за вершинами гор. Белоснежные горы и голубые ледники сияли своим собственным светом. Напротив нас было глубокое, угрюмое ущелье, образующее одну из сторон горы Монтанвер; сбоку от нас спускался ледник;³⁴⁸ внизу, у наших ног, белый от пены Арвейрон бился об острые скалы, которые в него вдавались, высоко вскидывал брызги и неумолчным ревом тревожил тихую ночь. Вокруг огромного купола Монблана играли желтые всполохи, бесшумные, как и сам снежный купол, который они освещали³⁴⁹. Все вокруг было голо, дико и величаво, и только мелодичный шелест сосен смягчал это угрюмое величие. До нас доносился то треск оторвавшихся ледяных глыб, то грохот снежной лавины. В странах, где природа менее грандиозна, она являет себя в листве деревьев, в высоких травах и в тихом журчании извилистых ручьев. Здесь она предстает как титан и живет в водопадах, грозах и мощных, стремительных потоках. Такими были кладбище, реквием и вечная погребальная процессия, избранные нами для похорон нашего спутника.

В этом вечном склепе мы погребли не только покойника. Отсюда, сразив свою последнюю жертву, исчезла с земли Чума. У Смерти никогда не было недостатка в орудиях, истребляющих жизнь. Малочисленные и ослабевшие, мы являлись отличными мишенями для любой из стрел, какие наполняли ее колчан. Но чумы среди них уже не было. Семь лет властвовала она над землей, посетила каждый ее уголок, пропитала собой атмосферу, которая словно плащом окутывает все живущее на земле! Всех победила она и уничтожила — и обитателей Европы, и изнеженного жителя Азии, и темнокожего африканца, и свободного американца. Конец ее деспотической власти пришел здесь, в скалистой долине Шамуни.

Горе и страдания, которые она породила, уже не были частью нашей жизни, слово «чума» не звучало больше в наших ушах, воплощение ее в человеческом облике не являлось нашим глазам. С той минуты я ее более не видел. Чума отреклась от власти и бросила свой императорский скипетр среди окружавших нас ледяных скал. Наследниками ее престола стали тишина и безлюдье.

Нынешние мои чувства настолько связаны с прошлым, что я не могу сказать, осознали ли мы эту перемену уже там, в том бесплодном месте. Мне кажется, что осознали; над нами словно проплыло облако и воздух сделался чище, стало легче дышать, мы подняли головы почти так же свободно, как прежде. Но мы ни на что не надеялись. Мы видели, что дошли до конца нашего пути; пусть и не от чумы, но мы погибнем. Время было могучей рекой, по которой несется заколдованный челн; смертный пловец знает, что опасность — не там, где он ее видит, но что она близка; пораженный ужасом, он плывет под нависшими скалами, по темной и мутной воде, видя впереди еще более страшные препятствия, к которым его несет неудержимо. Что же станется с нами? О, где тот Дельфийский оракул, та Пифия, которая открыла бы нам нашу судьбу?³⁵⁰ Где Эдип, который разгадал бы загадку жестокого Сфинкса?³⁵¹ Эдипом суждено было стать мне, но не затем, чтобы играть словами, а чтобы своими страданиями и всей своей горестной жизнью раскрыть тайны судьбы и значение загадки, которой завершилась история человеческого рода.

Пока мы стояли у гробницы природы, воздвигнутой безжизненными горами над ее живой сердцевиной и сдавившей ее, подобные смутные мысли проносились в наших умах и вселяли в нас чувства, не лишенные приятности.

— Итак, — сказал Адриан, — там, где шумел целый лес, остались лишь мы с тобой, два печальных дерева, опаленных молнией. Остались, чтобы оплакивать умерших, тосковать и умереть. Однако и сейчас у нас есть обязанности, и мы должны напрягать все силы, чтобы их выполнять. Первый наш долг — дарить радость где только можно и силою любви окрашивать в радужные тона тучу нашего горя. Я не стану роптать, лишь бы нам сохранить то, чем мы обладаем сейчас. Что-то говорит мне, Вернэ, что нам уже нечего бояться жестокого врага, и я с радостью прислушиваюсь к этому вещему голосу. Странно, но радостно будет нам видеть, как растет твой маленький сын, как расцветает юная душа Клары. В опустевшем мире мы для них — всё; и если нам суждено жить, то мы должны сделать их необычную жизнь счастливой. Сейчас это нетрудно, ибо детское мышление не озабочено будущим; в них не пробудилась еще жажда любви, всей любви, на какую способен человек; нам не угадать, что произойдет, когда природа предъявит свои нерушимые и священные права. Впрочем, задолго до этого все мы, быть может, будем холодными трупами, как тот, кто покоится в ледяной могиле. Нужно позаботиться только о настоящем и постараться наполнить неопытную душу твоей прелестной племянницы одними лишь светлыми образами. Зрелища, окружающие нас сейчас, пусть и грандиозные, не могут этому способствовать. Здешняя природа, подобно нашей судьбе, полна величия, но слишком сурова и угрюма, чтобы пленять юное воображение. Надо спуститься в солнечные долины Италии. Сюда скоро придет зима и сделает эти пустынные места еще более безотрадными. А мы переправимся через горы и увезем Клару в прекрасные и плодородные края, где путь ее будет украшен цветами и самый воздух вселит в нее радость и надежду.

Следуя этому намерению, мы на другой же день покинули Шамуни. Спешить нам было некуда и ехать ничто не мешало; мы следовали каждой своей прихоти и считали, что хорошо провели время, если часы прошли, не вызвав в нас черных мыслей. Мы помедлили в прелестной долине Серво; долгие часы стояли на мосту, перекинутом над глубоким ложем Арвы, с которого открывается вид на поросшие соснами склоны и на окружающие снежные вершины³⁵². Мы бродили по романтической Швейцарии, пока страх перед наступлением зимы не заставил нас продолжать путь. Первые дни октября застали нас в долине Ла-Морьен³⁵³, откуда лежит путь к Сенй³⁰⁴.

Я не сумею объяснить, отчего нам так не хотелось покидать страну гор; не потому ли, что Альпы представлялись нам границей между нашим прежним и нашим будущим существованием и означали расставание с тем из прошлого, что было нам дорого? Из-за того, что у нас было так мало причин колебаться в выборе, мы предпочитали то, что уже имели и могли, воспоминаниям о том, что было сделано. Мы чувствовали, что на этот год опасность нас миновала, и верили, что еще несколько месяцев не расстанемся друг с другом. В этой мысли была острая до боли радость; она вызывала на глаза слезы и заставляла сердце неистово колотиться. Каждый из нас был более хрупким, чем «легкие снежинки над рекою»³⁵⁵, но мы старались наполнять смыслом наше мимолетное существование и не пропускать ни одного мгновения, не насладившись им. Идя неверной походкой по краю пропасти, мы были счастливы. Да! Сидя под нависшими скалами, у водопадов, где