Увы! Едва умолкли торжественные звуки, исчезло и возвышенное настроение. Один из певчих упал мертвым, его подняли и понесли; поспешно открыв вход в подземелье и наспех бормоча над умершим молитвы, его опустили в темный склеп, жилище тысяч ушедших туда раньше, а теперь широко раскрытое, чтобы принять и тех, кто совершал над ними погребальный обряд. После этой сцены я напрасно стал бы слушать под высоким сводом или в темных приделах мелодичные хвалы Богу. Лишь под открытым небом испытал я облегчение. Среди дивных творений природы ее Бог вновь показался мне благостным, и я опять мог поверить, что Тот, Кто воздвиг горы, насадил леса и дал воду рекам, построит для погибшего человечества новый мир, где мы пробудимся для любви, счастья и веры.

Хорошо, что обстоятельства редко требовали от меня поездок в Лондон. Обязанности мои ограничивались сельской местностью, прилегавшей к нашему замку. Место развлечений для всех, кого пощадили болезнь и горе, здесь занимал труд на земле. Я прежде всего старался, чтобы они, как и ранее, заботились об урожае и во всем поступали так, словно чумы не существовало во-все. Косари еще выходили порою на луг; но, нехотя поворошив скошенное сено, они не свозили его; пастух стриг овец, но затем оставлял шерсть лежать, полагая, что не стоит трудиться над одеждой на будущую зиму. Иногда, однако, эти работы поднимали дух людей, а солнце, свежий ветерок, сладкий запах сена, шелест листвы и журчанье ручьев успокаивали тревогу и даже самым боязливым приносили чувство, близкое к счастью. Как ни странно, это время имело и свои радости. Для молодых пар, долго любивших друг друга без надежды соединиться, все препятствия вдруг исчезали, а со смертью родственников им доставалось и богатство. Ощущение опасности также сближало любящих. Опасность побуждала людей не упускать ни одной возможности. Люди жадно и страстно стремились испытать все радости, прежде чем смириться перед смертью,

Они бросали вызов победительнице-чуме. Даже на смертном одре болезнь не могла отнять у них то, что было пережито, и стереть воспоминания об испытанном счастье.

Один такой пример был на наших глазах. Знатная девушка в ранней юности отдала свое сердце юноше более низкого звания. Он был школьным товарищем ее брата и обычно проводил часть летних каникул в поместье ее отца, герцога. В детстве они вместе играли, поверяли другу другу свои маленькие секреты, утешали друг друга, когда случались огорчения. Любовь подкралась к ним незаметно и сперва не пугала их, пока они не почувствовали, что не могут жить друг без друга, а между тем должны расстаться. Юность и чистота взаимной любви уменьшили их сопротивление беспощадной необходимости. Отец прекрасной Джульетты разлучил влюбленных, однако при условии, что юноша может вернуться, когда завоюет себе место, достойное любимой; она, в свою очередь, поклялась никому не отдавать свое сердце, пока он не вернется.

Пришла чума, грозя разрушить и планы честолюбцев, и надежды влюбленных. Герцог Л*** долго смеялся над опасностью, отгородившись в своем поместье от всего окружающего мира; сперва это ему удавалось, и лишь на второе лето губительный недуг вмиг опрокинул все предосторожности и отнял жизнь. На глазах у бедной Джульетты один за другим умерли отец, мать, братья и сесг-ры. Большинство слуг разбежались при первом появлении заразы; те, что остались, заболели. Соседи и окрестные поселяне боялись даже приблизиться к пораженному чумой дому. В живых по странной случайности осталась одна лишь Джульетта; она и ухаживала за своими родными до последнего их вздоха, облегчая им смертные муки. Наступил час, когда она в последний раз подала питье последнему из них. Юная наследница рода оказалась одна среди мертвецов. Ни одной живой души не было возле нее, чтобы утешить или увести прочь от ужасного зрелища. В ту сентябрьскую, уже холодную ночь гром и град грохотали вокруг дома, и эти страшные звуки были погребальной песнью ее семье. Она сидела в безмолвном отчаянии на полу, как вдруг сквозь порывы ветра и шум дождя услышала свое имя. Чьим же был этот знакомый голос? Он не мог быть голосом кого-то из родных — все они лежали рядом, глядя остекленевшими глазами. Снова прозвучало ее имя, и она вздрогнула, спрашивая себя, не сходит ли с ума, а быть может, умирает, раз ей слышатся голоса мертвых. Новая догадка мелькнула в ее голове; Джульетта подбежала к окну, и в блеске молнии ей предстало желанное видение — под окном стоял ее возлюбленный. Радость придала ей силы, чтобы спуститься по лестнице и открыть дверь; и тут она лишилась чувств в его объятиях.

Тысячу раз упрекала она себя, как за преступление, за счастье, которое обрела с ним. Единственное стремление человека к жизни и радости было сильно в ее юном сердце; она предалась ему со всем пылом. Они поженились; в их сиявших лицах я в последний раз увидел счастье и восторг любви, которые были когда-то животворящей силой мира.

Я завидовал им, но сам уже не мог испытывать подобные чувства теперь, когда годы принесли мне столько забот. В этих заботах нуждалась прежде всего моя Айдрис, моя любимая, поглощенная материнской тревогой, не утихавшей в ее сердце ни на миг. Я старался отвлекать ее внимание от слишком пристального наблюдения за происходившим вокруг, от неумолимого приближения болезни, страданий и смерти, от лиц наших слуг, на которых читался страх при каждом известии о чьей-то кончине неподалеку от нас, ибо все время случалось что-то, своим ужасом превосходившее все, что было перед тем. Под наш кров, где никому не отказывали в помощи, люди приползали, чтобы умереть. Число обитателей замка ежедневно уменьшалось; оставшиеся в страхе жались друг к другу; подобно голодающим на плоту среди безбрежного моря, каждый глядел в лицо другому, угадывая, кому теперь выпадет смерть. Все это я старался скрыть, чтобы оно меньше удручало Айдрис; как я уже говорил, мужество превозмогало во мне даже отчаяние; меня можно было победить, но не покорить.

Случился день — это было девятое сентября, — когда все несчастья разом словно посыпались на нас²⁴⁰. Еще с утра я узнал о приезде в замок престарелой бабушки одной из наших служанок. Старухе было уже сто лет; кожа ее сморщилась, тело сгорбилось и одряхлело; но она все жила, пережила многих молодых и здоровых, и ей стало казаться, что она будет жить вечно. Пришла чума; все жители ее деревни умерли. Цепляясь с трусливостью старых людей за остаток своей жизни, она заперла дверь и закрыла ставнями окна, отказываясь с кем-либо общаться. По ночам она выходила добыть себе пищу и возвращалась довольная, что никого не встретила и не подверглась опасности заразиться. По мере того как умирали соседи, находить пропитание ей становилось все труднее. Сперва сын, живший неподалеку, помогал матери, принося еду к ее дверям; но однажды умер и он. Однако голод страт пил женщину меньше, чем чума, и главной ее заботой по-прежнему было избегать общения с людьми. Она слабела день ото дня, и день ото дня ей приходилось ходить все дальше. Накануне вечером она добралась до Датчета²⁴¹ и нашла там хлебную лавку, где никого не было. Нагрузившись добычей, она пустилась в обратный путь, но заблудилась. Ночь была тихой и облачной; ноша казалась старухе все тяжелее; она бросила один за другим хлебы и пыталась ковылять дальше, но вскоре не смогла двинуться с места.

Она легла в высокую пшеницу и уснула. Среди ночи ее разбудил шорох где-то поблизости. Она хотела вскочить, но окостеневшие суставы не повиновались. Возле нее раздался сгон и повторился шорох. Сдавленный голос произнес: «Воды! Воды!» — повторив это несколько раз с тяжкими вздохами. Старуха задрожала: ей удалось подняться, но зубы ее стучали, а колени подгибались. Совсем рядом с собой она различила в темноте лежащую полунагую фигуру; сгон и мольба о воде повторились снова. Ее движения в конце концов привлекли внимание неизвестного соседа; он схватил старуху за руку с конвульсивной силой, и пальцы его показались ей железными тисками. «Вот ты и пришла наконец!» — проговорил он, но то было последним усилием умирающего. Пальцы разжались, он вытянулся на земле, еще один сгон — и он умер. Начало светать; женщина увидела рядом с собой тело, отмеченное роковой болезнью; на запястье же у нее остался синяк от пожатия, прерванного смертью. Она чувствовала, что заражена; старые ноги не смогли унести ее достаточно быстро. Теперь, заболев сама, она уже не боялась общения с другими и, собрав все силы, отправилась к своей внучке в Виндзорский замок, чтобы там умереть. Вид ее был ужасен; она все еще цеплялась за жизнь, издавая стоны и крики; но было ясно, что она проживет от силы несколько часов. Так оно и оказалось.