Нет! Я заставлю свое страждущее сердце сочувствовать вашим радостям. Я буду счастлив, потому что счастливы вы. Живите, невинные создания, любимцы природы; я ведь во многом подобен вам. Я тоже состою из нервов, пульса, мозга, суставов и крови и создан по тем же законам. У меня есть нечто сверх того, но я назову его не даром, а изъяном, если оно делает меня несчастным, в то время как вы счастливы… И тут, из ближайших зарослей, вышли козел, коза и маленький козленок; все они принялись щипать траву. Я приблизился к ним, незамеченный; сорвал пучок свежей травы и протянул им; козленок прижался к матери, а та испуганно отступила. Самец же выступил вперед, пристально глядя на меня. Я подошел ближе, предлагая свою приманку, но он, пригнув голову и выставив рога, бросился на меня. Я поступил глупо и сознавал это, но не сумел удержаться от злобной выходки. Я схватил увесистый камень, который насмерть убил бы моего опрометчивого врага. Я прицелился — но мне не хватило духу, Я отбросил камень далеко в сторону, и он с шумом покатился в кусты. Мои маленькие посетители в испуге умчались под защиту леса; а я, терзаясь, стремительно сбежал с холма, пытаясь таким образом скрыться от самого себя.

Нет, я не буду жить на природе, раз я враг всему, что там обитает. Я уйду в город — в Рим, столицу мира, венец всех человеческих свершений. На его улицах, на священных его руинах, среди поражающих воображение памятников человеческому гению, я не увижу того, что вижу здесь. Здесь все позабыло о человеке, глумится над его памятью и уродует его творения; на каждом холме и в каждой долине потоки, выйдя из указанных человеком границ, растительность, освободясь от созданных им законов, его жилища, заполоненные сорняками и плесенью, — все заявляет, что могуществу человека пришел конец, что род его стерт с лица земли.

Я приветствовал Тибр, ибо он принадлежит человечеству. Я приветствовал дикую Кампанью³⁸⁷, ибо здесь повсюду ступала нога человека; и даже давнее запустение свидетельствовало о могуществе человека, ибо это он дал названия и священный смысл тому, что иначе было бы лишь пустынной тропой. Я вошел в Вечный город через Порта дель Попало³⁸⁰ и почтительно склонился перед их освященными временем камнями. Широкая площадь³⁸⁹, окружавшие ее храмы, уходившая вдаль Корсо³⁹⁰, величественное здание Тринита деи Монти³⁹¹ казались творениями волшебников — так они были безмятежны и прекрасны. Был вечер; животные, все еще населявшие великий город, ушли на покой; в тишине слышалось лишь журчание многочисленных фонтанов; и эти однообразные и нежные звуки баюкали мою душу. Меня утешала мысль, что я нахожусь в Риме, в городе чудес, прославленном своими героями и мудрецами, равно как и могучим воздействием на воображение людей. В ту ночь я уснул спокойно; огонь, все время пылавший в моем сердце, угас.

На следующее утро я усердно принялся за поиски забвения. Из Палаццо Колонна³⁹², где я провел ночь, я вышел в его сад, расположенный террасами. Поднявшись по ним, я оказался на Монте-Кавалло³⁹³. Там сверкал на солнце фонтан;³⁹⁴ в синее небо возносился обелиск³⁹⁵. Статуи, творения Фидия и Праксителя, возвышались во всем своем величии; изображенные ими Кастор и Пол-лукс могучими руками укрощали зверя³⁹⁶. Если эти фигуры действительно изваяны великими скульпторами древности, сколько же человеческих поколений они пережили! Сейчас на них смотрел последний из человеческого рода, который они представляли и обожествляли. Думая о бесчисленных людях, которых пережили эти мраморные полубоги, я ощутил все свое ничтожество; однако позже пришедшая мысль вернула мне чувство собственного достоинства. В этих статуях была увековечена сама поэзия; а если так, то сравнение становится менее обидным и даже поэтическим.

— Я в Риме, — повторял я себе. — Я вижу его и даже запросто общаюсь с этим чудом света, с верховным владыкой человеческого воображения, величественно пережившим миллионы человеческих поколений. — И я пытался облегчить страдания моего изболевшегося сердца, вникая даже теперь в то, что в юности так жаждал увидеть. Рим весь насыщен реликвиями древности. Самые убогие его улицы усеяны обломками колонн и капителей, коринфских и ионических, и сверкающими кусками гранита и порфира. В стены самых бедных домов вмурован рифленый пилястр или кусок стены, некогда составлявшей часть Дворца Цезарей³⁹⁷. Голос минувшего еще звучит здесь: он исходит сгг этих немых предметов, славных творений человека.

Я обхватывал руками мощные колонны храма Юпитера Статора, сохранившегося там, где был некогда Форум;³⁹⁸ прижавшись горячей щекой к их вечной прохладе, я пытался утопить свои нынешние страдания и одиночество, воскрешая в памяти все, что знал о минувших веках. Я радовался, когда мне это удавалось, и представлял себе Камилла³⁹⁹, Гракхов⁴⁰⁰, Катона⁴⁰¹ и героев Тацита — этих ярких метеоров в мрачной ночи империи. Когда в моей памяти, открытой им навстречу, звучали стихи Горация и Вергилия или пылкие тирады Цицерона, я ощущал давно забытый восторг. Я радовался при мысли, что вижу места, которые видели они; что нахожусь там, где их жены, матери и толпы безымянных современников рукоплескали, воздавая хвалу этим несравненным образцам человеческого рода, или оплакивали их. Наконец-то нашел я утешение. Не напрасно стремился я в Рим и его окрестности — здесь я нашел бальзам для многих тяжких ран.

Я сел у подножия мощной колонны. Справа от меня, освещенные солнцем, высились развалины Колизея, облаченные природой в роскошное зеленое одеяние. Неподалеку, слева, виднелась башня Капитолия⁴⁰². У ног моих лежали обломки триумфальных арок и храмовых стен. Я пытался вообразить собравшихся здесь многочисленных плебеев и надменных патрициев; по мере того как в моем воображении проходила диорама столетий, эти образы сменялись фигурами римлян нового времени: Папой в белом облачении, благословляющим коленопреклоненную толпу, монахом, скрывшим лицо под капюшоном, темноглазой девушкой, закутанной в свою mezzera, шумливым, загорелым крестьянином, который гонит своих волов и буйволов на Кампо-Ваччино⁴⁰³. Величие древности сменилось той романтикой, которою мы, пожалуй чересчур усердно, наделяем итальянцев, окунув наши кисти в радужные краски неба и дивной природы. Я вспомнил темного монаха и призрачные образы «Итальянца»⁴⁰⁴ и то, как их описание волновало мое мальчишеское воображение. Вспомнил я и Коринну, восходящую на Капитолий, где ее должны увенчать;⁴⁰⁵ от героини обратившись к ее автору, я стал размышлять над тем, как колдовской дух Рима владел умами всех людей, наделенных воображением, пока не снизошел на меня, последнего из зрителей его чудес.

Я долго был погружен в эти мысли; но душа утомляется от непрерывного полета; покружившись над Римом, моя душа низверглась в бездонную пропасть настоящего, и я погрузился в себя и в десятикратно умноженную печаль. Очнувшись от своих грез наяву, когда я, казалось, слышал клики римской толпы и ощущал ее рядом с собой, я вновь увидел пустынные развалины Рима, дремавшие под синими небесами; их тени недвижно лежали на земле; на Палатинском холме⁴⁰⁶ щипали траву овцы; вдоль Священной дороги⁴⁰⁷, ведущей к Капитолию, шел буйвол. Я был один на Форуме, один в Риме, один в целом мире. Один живой человек, разделивший мое томительное одиночество, был бы для меня ценнее всей славы и всего могущества этого освященного временем города. Удвоенная скорбь — печаль, рожденная в киммерийских пещерах, — одела в траур мою душу. Поколения, которые я вызвал в своем воображении, стали еще большим контрастом со всеобщим концом — с единственной точкой, которой завершилась гигантская пирамида человеческого общества; стоя на этой головокружительной высоте, я видел вокруг себя пустоту.

Оставив наконец смутные сетования, я принялся обдумывать подробности моего положения. Мне все еще не удавалось единственное, чего я теперь желал, — найти спутника своего одиночества. Однако я не отчаивался. Правда, оставленные мною надписи находились большей частью в малых городах и в селениях; но даже и без этих надписей существовала возможность, что человек, оказавшийся подобно мне один в обезлюдевшем краю, придет в Рим, как пришел туда я. Чем более шаткими были мои надежды, тем упорнее я на них полагался и сообразовывал свои действия с этой призрачной возможностью.