О, Великая Мать Аматэрасу, как же Юрико соскучилась по своей точке у метро и нажористым клиентам-эстетам! Как она истосковалась по ламинированию растяжек и прогулкам меж щитами статических наружек, по щекотке миниатюрных пиктур на животе и масштабным корпоративным пи-ар кампаниям-"групповухам". Самое время «окучивать лужайки» – сезон начинается! – у риэлтеров опять «щёки краснеют».

За дверью резкие голоса. Так не говорят, так отдают приказы. Так снимают пижаму и кваркают от восторга.

А потом гаснет свет. И больше не включается.

Без электричества так неуютно.

***

Ник Юсупович Спирас, мертвец на полной ставке, забавляется игрой с жуками-скарабеями: прерванный бег и чёрные спины. Палочки-хаси испачканы ядовитой дрянью из жвал насекомых – когда жуки раздражаются и готовы на всё, лишь бы отомстить обидчику, они встают на задние лапки и кусают – впрыскивают под кожу модифицированный трупный яд. А если учесть, что скарабеи у Спитфайра не совсем обычные, то…

…от укуса любимого жука Ника Юсуповича простой смертный умирает секунд за пятнадцать – в страшных корчах и мучениях. Слава Будде, не так уж часто скарабеям доводилось убивать людей. Обычно Ник Юсупович сдерживает своих ручных питомцев, обычно он способен управлять хитиновыми синоби. Если надо успокоить разбушевавшихся жуков-убийц, Ник Юсупович читает усыпляющую мантру – и тогда скарабеи застывают на бегу, прилипнув к окатышам навоза, нашпигованные наномелинитом. И тогда Спитфайр берёт широкие чёрные тела и возвращает их в гнёзда – в дыры-проломы черепа, Спитфайр осторожно укладывает опасных scarabaeus в гниль мозга, законсервированного мощными заклинаниями реаниматоров-шаманов.

Из мёртвого мозга Спитфайра жуки и черпают трупный яд и перерабатывают его в своих крохотных желудочках, закачивая жвала смертельной отравой.

«Каждое яблоко мечтает найти своего Ньютона. И набить ему шишку» – обугленные дыры-слова на поверхности столешницы. Типичная шутка – не людская, профессиональная: у любителей совсем иной склад чувства юмора. От делать нечего Спитфайр концентрирует жар в кончике указательного пальца. Лёгкое напряжение – и сантиметров на десять ниже «яблока» дымиться новая хохма: «Саламандра любит кипяток. Она мочится кипятком. Саламандра зверь крутой». Ник Юсупович ещё хотел добавить что-то насчёт «яиц очень не всмятку» той же рептилии, но передумал – и так сойдёт.

Н-да, сутки расслабленного умиления, хитиновых кувырков и навозных шариков из пустоты не проходят даром. Спитфайра клинит, он безнадёжно мёртв и отчётливо понимает это. Давно пора успокоиться, отдать тело огню, душу – предкам. Давно…

…пора.

Папка с документами исчезла в урчащем утилизаторе. Был клон, да сплыл – и следа не осталось. Жалко малыша, жалко, но – кому как предназначено, кому как по судьбе нарисовано. Зато теперь Спитфайр точно знает, откуда ждать удара и от кого.

Тросы-трубы.

Красное Зло.

Беспокойство одолевает мёртвую плоть профессионала, жажда крови бередит душу феникса, давным-давно исчерпавшего ресурс. Спифтайр в ярости – он бессилен изменить расписание фатума: ту-ту, чух-чух, слышите? Если вы опоздали на поезд, то это не ваш поезд…

Жуки – потешные, красивые жуки. Уже сутки Ник Юсупович Спирас мучит скарабеев.

Тишину кухни изничтожает бравурный марш. Спитфайр всегда любил марши – и до, и особенно после смерти. Подходящую мелодию для мобильника нашёл в Сети.

– Где он? Что с ним? – Трубка мягко липнет присоской к уху, повисает. У Спитфайра два жука, и две палочки-хаси – и рук тоже не пять, телефон держать нечем. – Ну?

– Он сбежал. Ему было видение. – Голос из мембраны. Страх. Раскаяние. Смирение и готовность понести любое наказание.

– Он вспомнил?

– Да.

– Я же просил… – шепчет Спитфайр, хаси падают на пол, освобождённые скарабеи медленно взбираются по рукавам Ника Юсуповича. Прячутся в черепе мертвеца. – Просил…

Кишки бизонов, сушёные скальпы, маисовые лепёшки у костра. В трубке звучит голос одного из шаманов, воскресивших Ника Юсуповича. Это глупый старик из племени шошон-ивитем. У старика есть погребок с «огненной водой» и моноциклетная куртка с цветами фратрии Койота. Старик много пьёт. Пожалуй, слишком много.

– Я виноват, я приму кару, я готов понести любое наказание, я… сеппуку… – Индеец ненавидит телефоны. В телефонах обитают духи, они захватывают в плен голоса людей, а иногда полностью перевирают разговор. Индеец ненавидит телефоны. Другое дело Интернет…

– О чём ты, брат, какая кара и никаких самурайских заскоков. Не о том думаешь… Пошли Гарриса и Гиту, пусть найдут Избранника. Пусть вернут его в Гаражи, пусть спеленают, если будет брыкаться. Они это умеют.

– Да, Узбек. Умеют. Они уже в пути. Они рыщут. Они найдут мальчишку.

– Хорошо. Смутные Времена наступают, да, Мудрый Койот? Зло зашевелилось, выползло из преисподней.

– Да, Узбек.

Отбой.

Трубка вся также висит, растягивая непрочную резину уха.

Где может быть Избранник? Куда выведет его тропа судьбы? – Спитфайр разбрасывает по столешнице старые засаленные карты. Комбинации-символы, символы-комбинации…

ЯЙЦО.

ПТЕНЕЦ.

СМЕРТЬ.

Инкубаторы?! Надо помочь парнишке! Выручить из беды! – вспыхивают татуировки, усиленные шаманами «Белого Ульгена». Вещи – комбинезон, шлем, трубка с кисетом – догоняют Ника Юсуповича в воздухе.

Позади – звон разбитого стекла.

Внизу – полста этажей и асфальт.

Пока автопилот «фиата-уно» пробирается сквозь джунгли светофоров по тропам проезжей части, оба-сан и доктор Джино беседуют о том, о сём. О непомерно возросших ценах на нефть и опий-сырец, о ресторанчиках Чужих в центре Вавилона и пандемии неоСПИДа в Юго-Восточной Азии, о бальзамировании фараонов гудроном и кассией и вкусовых качествах филе карликового кенгуру с шампиньонами под ананасовым соусом. Джино переводит разговор на тему сербского террора и предстоящих выборах мэра. Кицунэ-годзэн политикой не интересуется, она спрашивает мнение Джино о новинках калифорнийских нанооружейных заводов. В общем, о том, о сём они беседуют, наслаждаются общением и пониманием, довольны друг другом, им так хочется, чтобы дорога не кончалась, чтоб разговор длился вечно.

У них взаимная симпатия.

Госпожа Хэйэкэ нервничает, когда мимо «фиата» грохочут траками полицейские «Те-Ке». Госпожа Хэйкэ переживает за Юрико и надеется, что доктору незаметны её волнения.

И Кицунэ-годзэн, и Джино одновременно замечают незамысловатое граффити, испачкавшее рифмованной текстовкой торец старинной девятиэтажки. Чуть ниже узора – бронзовая табличка «Памятник архитектуры. Охраняется законом».

Джино даже цитирует вслух:

Кицунэ-годзэн смеётся. А потом…

…страсть накатывает внезапно, мощно, перекрывая дыхание – госпожа Хэйэкэ только и успевает, что моргнуть линзами: проверяет – а не зло ли это? а не красного ли цвета её ощущения?

Магия?

Да, пожалуй. Но хорошая, тёплая. Добрая.

И любовь.

И нет сил сдерживаться. Очень своевременно темнеют стёкла «фиата». Госпожа Хэйкэ целует доктора Джино в губы. Доктор Джино – настоящий мачо, племенной жеребец, обладатель нефритового стебля и тысяч добродетелей. Госпожа Хэйэкэ ласкает героя-любовника, его мускулистое тело, его… – ага, те самые органы. Она!!..

Как в юности, как много лет назад, как миллион лет назад, как…

Сидения так легко падают, фиксируясь в горизонтальном положении. Ритм. Ритм. Ритм. Влажно там, где засуха, казалось, уничтожила последние родники сотню лет назад, миллион лет назад.