Зажмурив глаза и, содрогаясь, выдохнув, Эмили поставила локти на стол. Сжала виски в попытке бороться с пульсирующей головной болью, готовой разломить её череп. Напряжение сковало каждую клеточку.

– Мы должны позволить ему, Гэвин. Я схожу к окружному прокурору в понедельник и внесу все необходимые изменения в защитное предписание.

– Ничего, блять, не выйдет. Мой отец – адвокат. Мы не согласимся ни на что, чего хочет этот мудак, пока я не поговорю с ним.

Эмили подняла голову, взглядом пройдясь по лицу Гэвина. Он был также измотан, как и она. Её голос прозвучал тихо, но резко.

– Я не буду ждать. Не дам шанса засадить тебя в тюрьму. Ты можешь быть отцом этого ребенка. И ты нужен мне в его жизни. В моей жизни. Пожалуйста? Мы оба раздавлены всем этим. Больше я не вынесу.

– Господи Боже, Эмили, – он развернулся так, чтобы видеть её лицо. – Он хочет быть в проклятой родильной палате. Ты хоть знаешь, чем это окажется для меня? Это вгонит меня в гроб. Подумай о том, что ты говоришь. Мало того, что я вынужден мириться с мыслью о том, что он с тобой сделал, ты хочешь, чтобы я разделил с ним рождение, возможно, моего ребенка?

– Ты не думал о том, что это убивает меня тоже? – задыхаясь, бросила она, стараясь понизить голос, и посмотрела в его глаза. – Сердце перестает биться только при мысли об этом, но альтернатива – твое отсутствие вообще. Как я смогу выдержать роды без тебя? Даже забудь о самих родах. Ты можешь оказаться за решеткой на годы. – Слезы катились по щекам, она провела рукой по его волосам. – Ты пропустил бы рождение малыша, его знакомство с этим больным и одновременно прекрасным миром. Не услышал бы его первый плач и первое слово. Не увидел бы первую улыбку и первые шаги. Ты бы пропустил его дни рождения, выступления и первый день в школе. Мне нужно, чтобы ты подумал о том, что говоришь. Но больше всего мне нужно, чтобы ты подумал обо всех «впервые», которых никогда не сможешь вернуть.

Полностью. Блять. Разорван.

Сердце Гэвина покрылось рубцами, он мог бы поклясться, что слышал, как оно раскалывается. Он не мог отрицать правду в словах Эмили. Понимал, что любое упущение из перечисленного вгонит его в могилу. Каждая из перечисленных причин составляла крошечный кусочек чего-то, суммируясь с тем, чего он с нетерпением ждал. Со всем, для чего он существовал. С другой стороны, желудок скручивало в тугой узел при мысли, что он должен будет разделить хоть один из этих моментов с Дилланом. Вся ситуация сама по себе отравляла, но сейчас, Диллан приправил её финальной каплей мышьяка. В те секунды, когда Гэвин наблюдал, как Диллан возвращается из туалета, в его голове пронеслись слова отца, сказанные ему пару лет назад.

«Сынок, иногда быть мужчиной значит понимать, когда бросить тяжелое оружие, что держал всю битву. Если то, за что ты борешься, уже ранено, следует подсчитать потери и положить конец бессмысленной боли. В то время как твоя голова близка к поражению, исход будет – в твою пользу. Почет заключается не в победе. Он заключается в том раненом, кто нуждался в тебе с самого начала».

Диллан – битва…

Эмили уже ранена…

Здесь и сейчас ей нужно, чтобы она признал свое поражение. Он только молился, чтобы исход действительно был в его пользу. Гэвин наклонился к Эмили, их губы были на расстоянии шепота друг от друга. Закрыв глаза, вдохнул ванильный аромат её кожи.

– Мне нужно, чтобы прямо сейчас ты доверилась мне, Эмили. Со всем, что есть в тебе. Мне нужно, чтобы ты поверила, что я никогда не сделаю плохо тебе или малышу. Сможешь сделать это для меня?

– Да, – она тихо плакала, тепло её дыхания согревало его лицо.

– Хорошо. Нужно, чтобы ты подыграла мне прямо сейчас. Вставай.

Эмили кивнула, отведя взгляд от Гэвина, когда Диллан занял свое место. Она встала, и Гэвин, выскользнув из кабинки, схватил её за руку.

Он посмотрел на Диллана, а тот, казалось, пребывал в замешательстве. Положив ладонь на стол, Гэвин навис над ним, сузив глаза:

– Думаешь, ты выиграл, но это не так, Диллан. Ты не только считаешь меня настолько глупым, думая, что я соглашусь на твои безумные требования, не посоветовавшись с адвокатом, ты еще и обидел девушку, которую я люблю. Это реально... бесит. По-твоему, я мужчина, который способен позволить тебе находиться в родильной комнате и насаждаться муками Эмили? Снова ошибся, кретин. Я лучше сдохну в тюрьме, чем увижу, как ты счастлив от её боли.

Освободившись от руки Эмили, Гэвин наклонился ближе. Диллан отпрянул, спиной врезавшись в стену.

– Пока ты мочился, я позвонил своей семье. Они готовы заботиться об Эмили и малыше столько, сколько меня не будет рядом. Позволь напомнить, что мой отец адвокат. Он тоже проводит выходные, играя в гольф, выпивая и устраивая барбекю с некоторыми влиятельными судьями Манхэттена по уголовным делам. Но это даже не самое лучшее, что у меня есть для тебя, Диллан. В непонимании и суматохе последних тридцати минут моя башка… повернулась. Когда такое случается, я порой забываю некоторые вещи. Просто это напомнило мне, что я знаю кое-какую информацию, которая может разрушить к чертям собачьим твой мир.

На этом бровь Диллана взметнулась вверх в замешательстве, глаза сощурились, как и у Гэвина.

– И да, мой друг, – продолжил Гэвин. Медленная «я сделал тебя, ублюдок» ухмылка расползлась по его лицу. – Мне известно о твоем крупном счёте. Ты открываешь свои счета только чтобы содрать побольше денег, представляя интересы продавцов и покупателей среди своих клиентов. Твои доходы выше, чем у большинства самых могущественных наркобаронов Колумбии. Меня не интересует, что тебе больше не нужны мои платные услуги. Интересно вот что: где ты прячешь все эти деньги. Ты не живешь так, словно ты на вершине мира, так что я уверен, они заморожены где-то. Когда кто-то совершает нелегальные сделки, надо полагать, деньги они тратят… скромно.

– Да пошел ты, – зашипел Диллан. – Я получаю прибыль только для моих клиентов.

– Точно, – медленно произнес Гэвин. – Это будет твоей защитой, когда Комиссия по ценным бумагам и биржам начнет копаться в твоих документах? Следственная линия работает. – Гэвин присел в кабинке рядом с Дилланом. Если бы это было возможно, Диллан бы еще сильнее вжался в стенную панель. Гэвин усмехнулся попытке Диллана втиснуться в висевшую рядом фотографию с подписью Мэджик Джонсон. – Эмили, – спокойно сказал Гэвин, продолжая смотреть Диллану в глаза. – Сладкая, сходи попроси у официантки листок бумаги и ручку для меня.

– Хорошо, – сказала Эмили и развернулась, выполняя его просьбу.

Раздув ноздри и вдохнув воздух, Диллан прочистил горло:

– Какого хера ты творишь?

Гэвин усмехнулся и, рукой подперев подбородок, всё так же смотрел на Диллана.

– Избавляюсь от яда. Мы идем к… соглашению, Диллан. К компромиссу. Ты подпишешь своим самым лучшим подчерком бумагу о том, что больше не свяжешься со мной или Эмили. Я не глуп. Знаю, ты можешь подать в суд ходатайство, чтобы получить разрешение на визиты к врачу и на роды. Я готов быть милым парнем и позволить тебе посещать консультации у врача, потому что там буду я, и уверен, ты будешь вести себя наилучшим образом в присутствии моей девушки. И здесь я подвожу черту.

– Тебя не будет в родильной палате, когда она будет рожать. Ты не имеешь права. Это предназначено для нас с ней, и не важно, чей это ребенок. Ещё ты не потащишь меня в суд, потому что я надрал тебе задницу, когда ты заслуживал медленной смерти, не меньше. Попытаешься поспорить со мной и не подписать, первое, что сделаю с утра, будет звонок адвокату, он настоящий питбуль и разорвет тебя в клочья в суде и на Комиссии. Оранжевый, определенно, мне к лицу гораздо больше, чем тебе.

Прежде чем Диллан успел произнести хоть слово, Эмили вернулась с листом бумаги и ручкой. Протянула их Гэвину, и он начал писать все необходимое, чтобы прикрыть свою задницу. Закончив, передал ручку с бумагой Диллану. Ямочки на лице Гэвина стали глубже с появлением лучезарной улыбки.