— Это почему же? — обиделся Пивень.

— Мне так кажется. Я б не стал с вами жить, поверьте.

— А я вас и не прошу.

— Это почему же? — обиделся дядя Эля.

— Не хочу.

— И не надо. Я по глазам вашим вижу — вы и птиц никогда не кормите.

— А зачем? Они летают, — недоуменно пожал плечами Пивень.

— Ну конечно летают. А вам все равно, да? Вы никого никогда не кормили!

— Неправда! — запротестовал Пивень. — Я в деревне однажды жил, у нас поросенок был, свинья. Вот я их и кормил.

— Еще бы! Вы потом и съели их, ее то есть — свинью.

— А как же? Для того и кормили…

— Вот если б ваша душа переселилась в свинью…

— Нет! — возразил Алекс. — Он переселится в нерпу. Да, да, в нерпу! А Мэчинкы его пиф-паф!

— Я не хочу переселяться в нерпу! — закричал Пивень.

— Ну, конечно, я так и знал, — печально согласился дядя Эля. — Он не хочет. Конечно, ведь под водой так холодно… А жаль, — дядя Эля окинул фигуру Ливня оценивающим взглядам, — большая была бы нерпа…

— Маша, — позвал Кащеев. — Иди-ка сюда, садись вот тут рядом с Федотом Федотовичем. Ага, вот так. Ну-с, Федот Федотыч, рассказывайте…

— О чем?

— Как о чем? Вас видели с Машей! Вы ее провожали!

— Это было в пургу. Она принесла мне телеграмму, а я ее проводил до дому. Вот и все.

— Все? Гм… народ в селе он зря не скажет… я вот почему-то не провожал одинокую женщину Машу… и не пил среди ночи у нее чай… хотя Машу проводить я не прочь, но… у меня моральные устои.

Маша сразу же оценила обстановку и, трогательно краснея, включилась в игру:

— Нам помешал Пантелей Панкратович.

— Это хорошо! — сказал Кащеев. — А вы знаете, Федот Федотыч, как в районе, там (он многозначительно поднял палец вверх) отнесутся к факту вашего морального разложения, а?

—?!

— …ну, скажем, моральной неустойчивости.

— Между нами ничего не было!

— Но народ-то говорит, а? Народу-то мы должны верить, а?

Пивень побледнел.

— Когда свадьба?

Все весело насторожились.

Пивень вытирал со лба пот.

— Действительно, когда? — грозно приблизился к нему дядя Эля.

— Горько! — вдруг закричал Алекс.

— Горько! — подхватили окружающие. — Горько!

Пивень встал;

— Я буду жаловаться!

Собачья упряжка вышла из долины на припайный лед и шла к маяку по морю. На нартах сидели трое. Снизу со стороны моря Алекс всматривался в береговые обрывы, наконец показалось ущелье и он заметил свою землянку — нынлю, землянку Старого Старика.

Ему захотелось посидеть на китовом позвонке, остаться одному, обдумать ситуацию, глядя на белую дымку горизонта и дрейфующий лед пролива. Он подумал о Старом Старике, и ему захотелось раскурить с ним одну трубку.

Ему вдруг показалось, что не был он в этих местах очень долго. Он тронул рукой плечо каюра. Тот молча кивнул, ему было понятно нетерпение Алекса. Собаки побежали быстрее.

Прошло много-много дней. Что же стало с нашими героями?

Вскоре после описываемых событий Иван Иванович Кащеев, выполнив успешно план по добыче морского зверя (киты, моржи, лахтаки и нерпа), ушел на пенсию. Новым председателем колхоза народ избрал Джексона Джексоновича Кляуля.

Алекс все-таки поехал осенью в отпуск, поздней осенью. По возвращении его отправили на одну из островных полярных станций, где он уже зимует второй сезон.

Побывал в отпуске и Слава Чиж. Первым делом, купив новый костюм, он направился на киностудию в гости к Наталье Ивановне. Но ему сказали, что она приедет не скоро, так как находится в настоящее время за границей на кинофестивале. Пробегающий мимо человек (как выяснилось, ассистент режиссера) приволок Чижа на площадку, там его рассматривали недолго, маленький старичок (очевидно, среди них главный) кивнул головой, и Славу Чижа пригласили сниматься в массовках кинофильма, посвященного сельской жизни. У Славы захватило дух, снимался он успешно и начисто забыл ту, к которой приехал. Зато, вернувшись на Чукотку, он в кругу друзей-зимовщиков нет-нет да и поделится воспоминаниями; «Мы с Натальей Ивановной на «Мосфильме…»

Ш.Ш. повысили в звании и перевели на юг, поближе к родным местам, где растут персики и гранаты, где подают «хванчкару» и «Псоу» к настоящему шашлыку и где лето приходит тогда, когда везде на земле лето.

Пивень пережил еще одну затяжную весеннюю пургу, а затем морем был доставлен в райцентр. Акта о ките он, конечно, не писал, так как у него не было документов, но зато составил докладную записку «куда следует» «о засильи заграничных имен и фамилий в советских паспортах полуостровцев», после чего ему объявили выговор и убрали из системы рыбнадзора, назначив директором районной бани, на каковом посту он и пребывает до сих пор.

Дядя Эля по-прежнему за прилавком. Только теперь он не просто продавец, а директор магазина. Чукотский смешторг построил в селе двухэтажное здание (верхний этаж — универмаг, нижний — гастроном) и увеличил штаты работников прилавка. Дяде Эле есть где развернуться, и колхозники им довольны.

Теперь его ближайшая мечта — прибрать к своим рукам общепит, открыть в селе столовую под названием «Национальная кухня», чтобы чукчи и эскимосы, как свои, так и из окрестных сел, всегда могли вволю отведать моржовой печенки, строганины из оленины, заливное из нерпичьих ластов, олений язык и горлышки, копальхен, кайровые яйца, тушки ратмановских петушков, гагу в собственном соку, испеченную под костром, кожу белухи, кетовые брюшки, красную икру, копченого гольца и многое-многое другое. В качестве самого веского аргумента дядя Эля потрясал газетной вырезкой, где черным по белому было написано, что Джон Кеннеди больше всего любил лососей и нерпичью печенку, то есть пищу, которой в колхозе хоть завались.

Весьма затейливо сложилась судьба у Пантелея Панкратовича Гришина (Карабаса). В один из описываемых в повести вечеров шел он в гости к Маше перекинуться словечком-другим. Если уж признаться честно, то именно она была той самой смуглянкой, которая занимала его воображение. Но, будучи человеком робким и мучаясь комплексом своей полновесности, он так и не отважился раскрыться перед Машей.

Он проходил мимо школы, заметил в окне учительской гибкую фигуру, колдующую над горшками с посеянными семенами, узнал юного мичуринца Васю, но тут свет в окне погас, и Карабас не придал этому особого значения.

Машу он дома не застал и решил подождать ее, сидя в сторонке на дровах.

А между тем из гостиницы вышли Маша и Пивень, он провожал ее, а она до этого принесла ему телеграмму.

Было тихо, тепло, шел легкий снежок.

— Далеко вы живете? — спросил Пивень.

— В самом конце поселка, — ответила она. — Во-он видите дом, рядом с ним большой сугроб? Там я и живу.

Но это был не большой сугроб. Это в ожидании Маши заснул Карабас, и его слегка занесло снегом.

Когда он проснулся, то увидел свет в окне ее дома, постучался и прошел в дом, но смутился, застав приезжего гостя, и хотел уйти, но Маша настояла, чтобы чай они пили втроем.

Поздней осенью, когда начался очередной учебный год, Карабаса вызвал директор школы. Он был зол, беспрерывно курил, а голос его был готов сорваться на крик.

— Вы у нас ведете кружок юных мичуринцев?

— Да, — ответил Карабас.

— И разводите цветы?

— Ну конечно! Нам присылают семена со всех концов страны.

— Хорошо, — согласился директор. — Это у вас растет что? — он показал на длинное узкое корыто с землей.

— Здесь должны быть астры, — ответил Карабас.

— Астры?! — вскричал директор. — Может быть, левкои?! Анюткины глазки?! — Он с корнем вырвал зеленый кустик. — Посмотрите, что это такое!

На корнях висели небольшие клубни.

— Соланум Туберозум, многолетнее, семейство пасленовых, сорт Берлихинген, средняя урожайность 120 центнеров с га, — сразу угадал Карабас.

— Правильно, картошка. Но как она могла вырасти, если вы сажали астры?! И чем я похвастаюсь инспектору районо?