Он выпрыгнул с рюкзаком из вертолета. Закрутились винты, подняв снежный ураган. Прячась от поднятого винтами ветра, Алекс побежал подальше в сторону.
Вертолет медленно поднялся, наклонился вперед, резко пошел вперед к земле и тут же взмыл вверх.
«Это он, — думал Алекс, — тот самый, что убил собаку Мэчинкы. Да. Тот самый… Значит, приговор Старого Старика осуществился… Желтые болезни — мнительность и страх — должны погубить негодяя, — вспомнил Алекс. — Да и я сказал Карабасу, чтобы Шкулин знал. И он действительно оказался мнительным и трусом. Все время дрожал и боялся чего-то. Боялся мести. Колдовства и наговора. И от страха и мнительности заболел… эти случаи во множестве известны медицине. Нет, это не Старый Старик, это я его приговорил!»
Алекс нервно закурил и присел на рюкзак, глядя на улетающий вертолет.
«Он убил собаку… я его наказал… зло отмщено. Но я, наказывая его, тоже совершил зло… и я наказан, только что. Вместо меня полетел он… вот так все странно переплетено. А почему, собственно, странно? Все закономерно…»
Снежинки, поднятые винтами вертолета, медленно оседали. Они искрились в лучах полуденного солнца.
Алекс увидел в снежной пелене одновременно радугу и солнечное гало. И где-то далеко-далеко маленькую темную точку солнца. И лицо Старого Старика. Спокойное лицо человека, сделавшего свое дело.
Глава четырнадцатая
Площадка давным-давно опустела, и никто не заметил, как при работающих двигателях из машины выпрыгнул человек. Алекс Мурман был один. Он закинул рюкзак за плечи и медленно побрел по тропинке.
Навстречу ему приближался лыжник, шел он быстро, даже чересчур быстро, торопился, вовсю работая палками.
«Со стороны Долины», — автоматически, лениво фиксировал Алекс.
«Стоп! — вдруг оторопело поймал он себя на мысли. — А почему со стороны Долины? Кто ж это может на лыжах со стороны Долины?!»
Он сбросил рюкзак и стал вглядываться в фигуру человека, но солнце мешало ему, оно слепило глаза, а очки он где-то в спешке забыл.
Лыжник шел ему навстречу. Лыжник шел быстро, бежал.
— Уфф… — И Слава Чиж упал прямо на руки Алекса. — Ты… не… улетел? — Глаза его радостно блестели.
— Улетел! — зло рявкнул Алекс и показал в небо, где уже растворился вертолет.
— Это… хо… рошо… — еле шептал Чиж.
— Кому как, — мрачно усмехнулся Алекс. — Отдышись хоть, куда так торопишься? Случилось что?
Чиж помотал головой.
— Ну и слава богу! — Он усадил Славу на рюкзак, тот отдувался, вытирая пот, ел снег.
— А вот снег есть ни к чему…
— Ничего… я… немного…
* * *
Кащеев молча прислушивался к торопливой, сбивчивой речи Чижа. Алекс курил и слушал. Собственно, вопрос касался только Алекса, но решение вопроса было интересно Ивану Ивановичу и по тому, как он прислушивался, как молчал и смотрел в окно, изредка прохаживаясь от стола к окну и обратно, было видно, что он каким-то образом тоже заинтересованное лицо.
— Вот такие дела, — резюмировал Чиж.
Алекс Мурман молчал.
— Мы тебя, конечно, не неволим. Ты в отпуске. Но нам всю навигацию с Ивановым придется вдвоем. Дед уже в больнице, в райцентре, его отвез Мальчиков на «Гордом». Мы тебя просим… Иванов может отменить отпуск. Все дни, что ты был тут, зачтет как рабочие… Решай. Кончится навигация — езжай в отпуск… Там, кстати, на материке, еще хорошо будет, золотая осень…
— …бархатный сезон, — съехидничал Кащеев.
— Ну и влип! — неожиданно рассмеялся Алекс.
Кащеев тоже улыбнулся.
— Решай, Алик. Что же нам-то делать?
Иванов знал, что делал. Он помнил о пятиминутке. Он был тонким психологом и послал Чижа, хотя мог бы пойти сам и гарантировать стопроцентный успех предприятия. Но ему надо было, чтобы это сделал Чиж. Иванов слишком дорожил нравственной атмосферой станции — работой и нервами своих сотрудников.
— Черт возьми. Слава! Мне что делать! Я же был уже на пятиминутке! Я же все вам сказал! Как появлюсь я там?
— Ну И что? — развел руками Чиж. — Ну и что?
Невдомек было Алексу, что ценность человека определяется его нужностью другим лицам, необходимостью в данный момент и всегда.
— Хотел бы я знать, кто выдумал ваш дурацкий обычай «полярных пятиминуток», — спросил Кащеев. — Этим же прикрывается беспринципность и трусость в течение всей зимовки! Как будто нельзя отношения выяснять в процессе работы?
— Нельзя, — сказал Алекс. — И не такой уж обычай дурацкий.
— Алекс прав, — сказал Чиж.
— Тогда объясните, в чем дело.
— Помнишь прошлогоднее дело на станции Ост-Кейп? На выноске? — спросил Алекс.
— Ну?
— Их было трое и трое передрались, и, заметь, никаких группировок, каждый за себя, вот что странно. И страшно. Слава богу, что еще живы остались. Вот они, как ты говоришь, «в процессе работы» выясняли отношения… А у них была психологическая несовместимость… Да плюс ностальгия в полярную ночь… вот и чокнулись. Ясно? Психологическая несовместимость сродни биологической.
— Ну, это уж предел!
— Никогда неизвестно, когда это начинается и когда предел.
— Если б мы начали выяснять отношения год назад, — сказал Чиж, — Иванов данным бы давно списал нас на материк без права работать в системе.
— Это правда? — спросил Кащеев.
— Да, — подтвердил Алекс. — Такова инструкция.
— Трудновато вам приходится…
— Да по-разному, — махнул рукой Чиж.
Все трое замолчали.
— Может, мне выйти? — спросил Кащеев.
— Да что ты?! — встрепенулись оба.
— Ну, ну…
— Ты дашь нам упряжку на послезавтра? — спросил Чиж. — Завтра надо выполнить кое-какие хозяйственные поручения Иванова, а потом — домой. Послезавтра у Алекса вахта с ноля. — Он улыбнулся.
— Конечно дам. Мэчинкы отвезет. Торопитесь, а то скоро все каюры уйдут в тундру. У пастухов много заявок, а вертолет слишком уж зависит от погоды. Все нарты будут в разъезде.
Он замолчал.
Оба смотрели на Алекса.
— Чего уставились? — поднялся Алекс. — Если у меня вахта с ноля, куда ж я денусь?
— Спасибо, — сказал Чиж.
— Не стоит…
— Ладно, петухи, мне работать надо. — Кащеев сел за стол на свое председательское место.
Глава пятнадцатая
За ночь небо заволокло тучами, утреннее солнце так и не появилось даже к полудню, но с крыш текло, снег таял, и это резкое потепление тревожило Кащеева. Он знал, что не исключено внезапное похолодание, заморозки, и боялся этого. Такая смена погоды чревата для оленеводов гололедом — самым страшным бедствием.
Кащеев долго и внимательно изучал радиосводку — долгосрочный метеопрогноз, колдовал над картой землеустроительной экспедиции и книгой-приложением. Там систематизированы данные многих лет и кое-где отмечены места выпаса, наиболее пригодные при гололеде. Но данные были противоречивы, год на год не приходится, и Кащеев мозговал, понимая, что при любом наступлении надо всегда иметь заблаговременно выбранные позиции для отхода, на всякий случай.
От размышлений его отвлек стук в дверь. На пороге стоял Мэчинкы, в белой камлейке, в полном охотничьем снаряжении, улыбающийся.
— Что случилось, Мэчинкы? Не томи.
— Рьев… Мальчиков… — Он засмеялся и вышел.
— Не может быть! — Кащеев схватил шапку, шубу и выскочил следом, одеваясь на ходу.
Народ уже был на берегу. Кащеев невооруженным глазом видел, что «Гордый» идет тяжело, даже очень тяжело, очень медленно, и первая мысль председателя была о вышедших из строя двигателях.
— Рьев, рьев… — сказал ему Мэчинкы, протянул бинокль и — показал два пальца.
— Два кита?! — ахнул Кащеев.
Кащеев побежал к береговому слипу.
— (Вельботы на воду! — отдал он команду. — Встречать!
Но люди на берегу и без команды уже суетились, готовили вельботы к спуску, заводили трактор.
— Оркестр! — приказал Кащеев. — Идите в клуб за инструментами! Встречать героев музыкой!
