— Мне, честно говоря, ужас как интересно узнать, что же с вами сделал этот чукотский шаман, — сказала провинциалка.

— Не могу, — ответил, вздохнув, канцелярский тип. — Партийность не позволяет.

— Однако вернемся к нашим баранам, — сказал седенький старичок. — Третье: бог-Христос. Это странно, но среди даже неверующих людей о боге-Христе почему-то распространено ошибочное, а именно благостное представление. Между тем Евангелие рисует нам сложную, противоречивую, даже двусмысленную фигуру. Если перечитать Евангелие беспристрастно, то на чистую воду выведется сугубо политический человек: практичный, надменный, желчный, решительный, беспорядочный, слабый. Скажем, его чудеса начинаются с пьянки: когда кончилась выпивка, он получил ее из воды. Этот бог проповедует бесконечную любовь, бесконечную до абсурда, до непротивления хищникам рода человеческого, но сам ведет себя так, словно закон любви писан не про него, хотя он писан и про него, о чем бог-Христос распространяется при каждом удобном случае. С матерью он разговаривает, как с прислугой: «Что тебе, женщина?» Любознательному ученику на все расспросы отвечает: «Отыди от меня, сатана!» Торгующих в храме этот непротивленец лупцует самым нефигуральным кнутом и серьезно сулит вечные муки тем, кто его не славит. Свое учение он проповедует главным образом на чужбине, но все неевреи для него не люди — одной хананеянке он это говорит прямо в лицо. Хотя бог-Христос уверяет всех, что он заклан на подвиг, ведет он себя накануне подвига не то чтобы по-мужски — незадолго до казни жалуется категорическому богу: «Отец, почто оставил мя?» — а тот самый крест, который он завещал всем своим последователям нести со смирением, тащит за него какой-то прохожий. Даже своей гибелью любвеобильный Христос умудрился навести тысячелетние страдания на целый народ! Ничего удивительного, что его ученики запутаны до такой степени, что они беспрестанно умствуют, сомневаются, а непротивленец Петр даже отрезал у одного раба ухо…

— Вот что интересно, — сказал пассажир с родинкой на щеке. — Откуда у вас такое знание евангельских текстов?

— А, собственно, какое это имеет значение?

— Нет, я подумал, может быть, вы имеете какое-то отношение к церкви?..

— Решительно никакого. Я пенсионер, в прошлом специалист по котлам. Со своей стороны, тоже позволю себе поинтересоваться: а вы какое имеете отношение к церкви?

— К церкви, как и к котлам, я даже косвенного отношения не имею. Я даже некрещеный. А профессия моя — строительство подземных коммуникаций.

— Ну и ладно, — сказал седенький старичок. — Тогда пойдем дальше — отделим учение от учителя, рассмотрим учение как таковое. Это необходимо по справедливости, потому что есть учение Лассаля, а есть сам Лассаль — бабник и дуэлянт. Значит, четвертое: бог-закон.

Если рассмотреть учение Христа как таковое, то нельзя не согласиться, что это добродушное, созидательное учение: не убий, не укради, не пожелай, а возлюби ближнего своего, как самого себя. И обратите внимание: бог-закон не требует делать добро, понимая, что для огромного большинства людей это уже критическая нагрузка, он требует всего-навсего не делать зла, но даже это скромное законоположение остается гласом вопиющего в пустыне. Как хотите, а это странно. Вы понимаете: две тысячи лет назад на нас свалился спасительный, всеразрешающий закон, а мир не перевернулся! Вроде бы все так просто: стоит людям всего-навсего не делать зла, и жизнь станет волшебной сказкой. Тем не менее вот уже две тысячи лет, как, вопреки спасительному закону, походя льется кровь, семь шкур спускаются ни за понюх табаку, и так, между прочим, идут в дело чужие жены. А ведь это скандал! Я так понимаю: уже раз бог-закон, то непреложный закон, что-нибудь вроде инстинкта продолжения рода, которому не следовать физически невозможно, или по крайней мере следовать выгодно и легко… Я так понимаю: уж если ты бог-закон, то такой закон, в силу которого на Земле становится неизбежно, неукоснительно хорошо!..

— Вы забываете о том, — сказал пассажир с родинкой на щеке, — что, может быть, бог № 1 — эго как раз бог-свобода, бог-самоопределение. Может быть, первейшим благом, которым бог наградил человека, была свобода выбора между светом и тьмой, поскольку счастье по принуждению — это уже несчастье. Между прочим, именно поэтому некоторые и выбирают тьму, так как для некоторых свобода принципиально дороже любого благополучия.

— Да какая же это свобода, — сказал седенький старичок, делая, что называется, большие глаза, — если выбор света награждается вечным блаженством, а выбор тьмы — вечными муками?! Это, я извиняюсь, не свобода, а спекуляция на человеческих слабостях, потому что в обмен на бессмертие наш брат во что хочешь поверит, хоть в Гринвичский меридиан, да еще так поверит, что дороже матери и отечества ему будет этот самый Гринвичский меридиан, что он на ощупь будет даваться! Вот скажи человеку, что он никогда не умрет, если по четвергам будет ложиться спать в валенках, — он будет ложиться спать в валенках! И еще, чего доброго, на самом деле никогда не умрет! Так что тьму некоторые выбирают не по той причине, что свобода для них превыше всего, а по той причине, по какой люди курят, отлично зная, что курить — здоровью вредить. Поэтому я принципиальный сторонник вот какой свободы: за шкирман его в рай, сукиного сына, за шкирман! Отсюда и соответствующие претензии к богу-закону: ты дай такой закон, чтобы вор не имел физической возможности воровать, убийца — убивать, сладострастник — оскорблять и разрушать семьи — вот это будет по-божески, вот это будет закон! Но, увы, закон Христа оказался слишком бесхитростным и беззубым относительно нравственной конструкции человека, то есть практически непригодным. Ибо человек-то оказался намного сложнее, чем его трактовал бог-закон, а человеческие болезни куда более мудреными, чем лекарство. Например, Христос говорит: «Любящий себя погибнет, ненавидящий — спасется». А я вот и люблю себя и ненавижу! Вот как мне быть, если я и люблю и ненавижу?! Значит, и бог-закон есть фикция, пустой звук. Между тем…

На этом месте старичок вынужден был прерваться, так как в проходе внезапно раздался тяжелый грохот. Я выглянул из нашего закутка и увидел двух сцепившихся моряков. По всей видимости, они только-только сцепились и еще не успели нанести друг другу таких оскорблений действием, после которых драка становится неизбежной. Посему моряков почти сразу разняли, а красавица казачка, которая опять была тут как тут, сделала им внушение:

— И не стыдно?! — сказала она, уперев в бока руки. — Еще называются защитники социалистической Родины! Не защитники вы, а, извините за выражение, сосунки! Давайте-ка миритесь, не то я вам сейчас обоим уши надеру!

Моряки немного покобенились, но все-таки помирились.

— Ну, ладно, — сказал один, — беру свои слова назад: Каспийское море — тоже море.

— Интересно, — сказала провинциалка, — а как там наша роженица?

— Надо полагать, рожает себе помаленьку, — ответил ей богатырь.

— Между тем, — продолжал седенький старичок, — существует, так сказать, природная нравственность, которая дана мне как орган, как, скажем, поджелудочная железа, и которая не нуждается ни в какой внешней организации. Ибо что мне закон, если я физически не способен его нарушить. «Не убий» для меня то же самое, что «не погаси солнце». Я вне закона! Вообще, должен сказать, человечество в лице своих истинных представителей давно выросло из христианства. Сегодня всякий истинный его представитель более Христос, нежели сам Христос. Из этого, между прочим, следует, что если бог-закон и имеет право на существование, то как бог проституток, убийц, лжесвидетелей, растлителей малолетних, то есть всячески обездоленных и порочных. Христос, собственно, так и говорит: не праведников пришел я звать, но грешников; не здоровым нужен я, но больным. Впрочем, и больным Христово лекарство, как мертвому припарки, ибо настоящее зло дебильно и не боится даже вечного наказания.

— Если природная нравственность что-нибудь и доказывает, — сказал я, — так, по-моему, исключительно то, что бог, если можно так выразиться, обслуживает не всех, а только истинных представителей. Непредставители вне поля его зрения, потому что, возможно, они вовсе даже и не люди, а черт его знает что! Вот кит: кажется, он рыба, а на самом деле он не рыба, это только кажется, что он рыба. Ведь согласитесь, мы все страшно разные, и эго очень подозрительно!.. Соберутся пятеро соседей по подъезду на лавочке посидеть, а впечатление такое, что они разнопланетяне! И это у нас исстари так ведется. Вот возьмем девятнадцатый век: Иванов пашет, Петров торгует красным товаром, Сидоров служит в каком-нибудь департаменте, а Юрий Голицын, предводитель тамбовского дворянства, уже будучи камергером и отцом семейства, сбежал с сопливой девчонкой в Англию, где прошел все круги ада и кончил капельмейстером русского хора; а генерал Уваров, бонвиван и богач, в один прекрасный день вышел из дома и исчез навсегда; а шеф жандармов Воронцов стрелялся с декабристом Луниным из-за философских разногласий: а принц Александр Петрович Ольденбургский развлекался тем, что ставил спящей прислуге клистиры; ну и так далее…