Глину он проискал до позднего вечера и вернулся с пробной порцией к своему шалашу, когда уже не было видно ни зги и в лесу плотоядными голосами перекликались ночные птицы. К прискорбию, в отшельническом быте сразу же обнаружились два отягощающих обстоятельства: во-первых, всякая затея осуществлялась гораздо дольше, нежели обещали предварительные расчеты, особенно это относилось к приготовлению пищи, на которое уходили несчитанные часы, а во-вторых, оказалось, что никак не обойтись без абсолютной экипировки, в отличие от относительной, на которую пошел Вырубов, пренебрегший многими необходимейшими вещами, именно: одеялами, гвоздями, продольной пилой, лопатой, самой обычной кружкой. Впрочем, в остальном новая жизнь была сказочна хороша.

На другой день Вырубов отыскал в пределах своей поляны совершенно ровное место площадью примерно в восемь квадратных метров и принялся за фундамент. При помощи топора он вырыл довольно глубокий желоб, обозначивший прямоугольник будущего фундамента, на что ушло около пяти с половиной часов, а после обеда, который состоял из вермишели с рыбными консервами и чал с ванильными сухарями, натаскал крупных камней и начал возводить кладку. Эта работа была ему знакома, и посему дело подвигалось довольно споро. К сумеркам он выложил весь периметр, доведя фундамент до запланированной высоты, и остался доволен своей работой.

Под утро пошел проливенный дождь, и Вырубова разбудило омерзительное ощущение сырости. Сквозь кровлю шалаша тут и там просачивалась вода, было холодно, мокро — словом, в высшей степени неприютно. Время от времени вдалеке полыхала немая молния, которая на мгновение озаряла поляну, ручеек, заросли можжевельника ослепительным серебром.

После того как дождь перестал и на ветках можжевельника повисли капельные бриллианты, Вырубов вылез из шалаша и с недобрым предчувствием осмотрелся. Это предчувствие, как вообще почти его все дурные предчувствия, не замедлило оправдаться: съестные припасы, сложенные неподалеку от очага и укрытые полиэтиленовой пленкой, были полностью уничтожены — видимо, этой ночью продуктами попользовалось зверье, которое побрезговало только чаем и табаком, — кроме того, подмок весь запас спичек и, наконец, когда Вырубов от огорчения присел на фундамент, тот в соответствии с русской пословицей «Пришла беда — отворяй ворота» немедленно завалился — видно, глина была не та.

Эти несчастья так огорчили Вырубова, что на него напало оцепенение. Он, наверное, с полчаса просидел в руинах, ни о чем не думая и только пространственно прислушиваясь к пению птиц, доносившемуся из леса, и к глупо-беззаботному журчанию ручейка. Но потом в нем заговорил аппетит, и он основательно призадумался. Выход, собственно, был один: вернуться в Бахчисарай, с тем чтобы возобновить продовольственные запасы, а также заткнуть дыры в экипировке и купить кое-каких семян, которые обеспечили бы относительную автономность существования. Но пока то да се, продержаться можно было только доисторическим образом, то есть собирательством и охотой. Поскольку в травах, кореньях, ягодах и грибах Вырубов толку совсем не знал, выбор сузился до охоты, и он принялся делать лук.

Срезав толстую грабовую ветку, он стянул ее концы тетивой, на которую пошла шнуровка от рюкзака. После этого он принялся за стрелу: достал из рюкзака чайную ложку и долго расплющивал ее обухом топора, потом очень долго затачивал болванку о гранитный валун и в результате получил нечто безобразное, но, правда, годное для охоты. Затем он срезал длинную можжевеловую ветку, счистил с нее кору, слегка расщепил, вставил в щель подобие наконечника и обмотал место соединения проволочным отрезком. Когда стрела была готова, ему захотелось испытать свое оружие в деле, однако было уже темно.

Вырубов улегся неподалеку от шалаша, уставился в небо и загрустил. Очень хотелось есть: он сорвал неведомый стебелек, пожевал его и немедленно выплюнул, так как стебелек отдавал аптекой. Потом на него напало страстное желание покурить, и он решил во что бы то ни стало добыть огонь: он походил по своей поляне, пристально глядя в землю, наконец нашел два подходящих камушка и, запасшись кучкой сухого мха, уселся высекать искру; он высекал ее целую вечность, ссадил себе указательный палец и в сердцах забросил камушки в ручеек.

Утром Вырубов проснулся осунувшимся и голодным до такой степени, что на предмет съедобности даже исследовал свой ремень. С отчаянья он пожевал табаку, потом взял лук со стрелой и отправился на охоту.

Охотился он в дубовом лесу, который обнаружился километрах в пяти от его поляны. Несколько раз что-то молниеносно порскало у него из-под ног, несколько раз над головой раздавалось хлопанье крыльев, но все это случалось до того неожиданно, что он не успевал натягивать тетиву. И только когда он уже отчаялся добыть себе пропитание, ему удалось подстрелить какую-то чрезвычайно глупую птичку, которая позволила целиться в себя трижды и всякий раз внимательным взглядом провожала Вырубова, бегавшего за стрелой. Наконец птичка была добыта, и Вырубов брезгливо взял ее в руки: она была тепла, мерно пульсировала своим тельцем и, что было неприятнее всего, продолжала смотреть на него с любопытством.

Вырубов понял, что прикончить птичку будет не в состоянии, и положил ее на пенек. Он стоял над своей жертвой и думал о том, что раз ему не дано питаться соками чужой жизни, то, видно, придется сделаться вегетарианцем. «Ну ничего, — сказал он себе, — вегетарианцем так вегетарианцем. Ради собственного счастья чертом лысым сделаешься, не то что вегетарианцем».

На обратном пути Вырубов заплутал. Сначала ему попалась какая-то долинка, заросшая низким кустарником, потом сырой лог, потом грабовая роща, и только за ней он увидел родной ручеек и взял верное направление. Он прошел вдоль своего ручейка метров двести и вдруг наткнулся на человеческие следы.

Один отпечаток был скорее всего от крупного туристического ботинка, а другой — трогательно мелкий, девичий, вероятно. Вырубов сел на корточки и погладил следы рукой. Он был удивлен, что в его необитаемом уголке откуда-то взялись человеческие следы, но его также посетило некое тоскливо-любовное чувство, и он понял, к крайнему своему огорчению, что стосковался но человеку.

Поднявшись с корточек, Вырубов внимательно осмотрелся по сторонам и после некоторых колебаний пошел по следу. Он одолел еще метров двести, свернул в заросли можжевельника, за которыми начиналась его поляна, и внезапно наткнулся на мужчину и женщину, устроившихся в кустах. Мужчина оробел, женщина стала одергивать юбку. Всем троим было так неловко, что обязательно нужно было что-то сказать.

— Интересно, который теперь час? — сказал Вырубов и испугался своего голоса.

— Часа три, наверное, — рассеянно ответил ему мужчина, но в его глазах была та настороженность, какая появляется у людей при встрече с незнакомыми псами, которые, конечно, могут и не укусить, но могут и укусить.

— А тут что, жилье есть неподалеку? — спросил Вырубов и почему-то указал рукой в сторону ручейка.

— Тут детский санаторий, — сказал мужчина. — Детский санаторий тут…

Вырубов отрешенно кивнул. Поскольку спрашивать больше было нечего, он еще раз отрешенно кивнул и направился к своему шалашу, размышляя дорогой о том, почему это поиски истины чаще всего завершаются анекдотом: например, полагаешь, что живешь в пустыне, а оказывается — под забором детского санатория.

— Эй, товарищ! — вдруг окликнул его мужчина.

Вырубов обернулся.

— Это… а документы у вас имеются?

— Имеются, — сказал Вырубов и прибавил шагу.

Когда мужчина и женщина скрылись из виду, Вырубов побежал. Он нисколько не сомневался, что о нем будет немедленно сообщено в ближайшее отделение милиции, и потому торопился собрать пожитки. Добежав до своей поляны, он присел возле ручейка перевести дух и, когда дыхание выровнялось, долго пил воду. Потом он посмотрел на свое отражение: в воде стоял потемневший, иконный лик, заросший гаденькой бородой, со всклокоченными волосами и отличительным взглядом, в котором таилась настораживающая дичинка. «Ничего удивительного, — сказал он себе. — Такую морду встретишь в лесу, и не то что документы требовать — стрелять надо без предупреждения!»